ОТЧИНА
ПОЛЁТ С КОЛОКОЛЬНИ
О легендарном подвижнике Тихоне Подорове и его земляках
(Окончание. Начало в № 584)Туискерос
Сегодня мы продолжим рассказ о Коквицкой горе и её знаменитом насельнике – Тихоне Подорове. Хотелось бы внести одно уточнение. В предыдущей части мною была допущена ошибка: описанное там место упокоения Тихона на самом деле называется не Семуковским, а Кожмудорским кладбищем.
Итак, с редактором нашей газеты Игорем Ивановым и писателем Григорием Спичаком, побывав в Малом и Большом Кожмудоре, мы отправились дальше. По пути миновали строящееся здание, самое большое из всех, что увидели в тот день за пределами Сыктывкара. Оказалось, это будущая школа.
Когда добрались до деревни Туискерос, показалось, что мы на вершине Коквицкой горы. Внизу текла Вычегда: вроде близко, но начнёшь спуск – и река точно убегает от тебя, оказываясь всё дальше и дальше. Моё предложение искупаться не вызвало энтузиазма. Григорий предположил, что там коряги и стёкла, Игорь – что можно запутаться в сетях. Я пошутил, что мои спутники сегодня необычно пугливы. Григорий долго ворчал:
– Он думает, что я боюсь коряг! Да не боюсь я никаких коряг!
Оставалось довольствоваться красотой, открывающейся сверху: река, небо, зелёные волнистые луга между ними. Наверное, вот так, глядя вдаль, люди придумали первое знамя – образ родины. День, надо сказать, был чудесным, каким-то праздничным. Запомнились школьницы с бантами и ранцами. Подумалось, что мимо Тихона вот так же важно вышагивали сначала бабушки этих девочек, потом мамы. Он мог стать их учителем. Но не стал. Сохранилось предание о том, как Тихон заглянул на урок, который вела директор здешней школы Лидия Александровна Тарабукина. Подоров предложил устроить соревнование, кто из них лучше знает математику. Дети рассказывали, что Тихон победил, Лидия Александровна всех его задач решить не смогла. Впрочем, не обиделась. Это было дружеское состязание.
Быть может, это произошло в то время, когда Подоров подрабатывал тем, что выносил из Туискеросской школы нечистоты. Какая странная судьба коми интеллигента: грустная, а в чём-то, быть может, счастливая, не знаю. Он любил выпить на праздник, когда угощали, но это случалось нечасто, так что не склонность к спиртному заставила Тихона стать лицом без определённого места жительства. Что тогда? Допустим, до середины 50-х он опасался чекистов, но потом и эта причина отпала. Были родственники, братья, готовые помочь, но Тихон Подоров от их помощи отказался. Что заставляло его продолжать скитаться в жалком виде по Коквицкой горе? Возможно, Тихон думал, что должен был погибнуть в 30-е, и свою вторую – подаренную Богом жизнь – хотел провести в самоумалении?
У кого спросить? В Большом Кожмудоре нам подсказали расспросить Капитолину Ардалионовну, фамилию не назвали, да это, собственно, не так важно.
– Я мало знаю, – сказала она. – Мама знала.
– Рассказывала?
– Ничего не рассказывала, но хорошо к Тикону относилась. Ходил он здесь по деревне. Жил.
– А сам он про себя что рассказывал? – поинтересовался Григорий.
– Может, кому и рассказывал. А нам, дитям, что? Был очень образованный. В Ленинграде учился.
– Откуда взялось его почитание как блаженного?
– Понятия не имею.
Вот такой диалог, один из многих.
Софья Николаевна
«Не вернуться ли нам в город?» – предложил Игорь. Мысль его была примерно такой: кажется, мы опоздали с путешествием на Коквицкую гору на несколько лет. В Сыктывкаре, наверное, легче найти каких-нибудь краеведов или стариков, что-то знающих о Тихоне Подорове.
Может быть, но в нашем списке обитателей здешних сёл, знавших Тикона, осталось ещё одно имя – Софьи Николаевны Туисовой. Стали расспрашивать прохожих, где она живёт. Выручил один подвыпивший мужик, объяснивший, куда ехать, и добавивший, что двор Софьи Николаевны можно опознать по вертушкам, которыми пугают кротов.
– Что за вертушки? – не понял я.
– Пустые бутылки из-под пива.
Благодаря этому описанию дом Софьи Николаевны удалось найти довольно скоро. Хозяйку не застали, но пожилой мужчина, который задумчиво ходил по двору, объяснил, что она сажает картошку в Ончепиорде. На нас он почему-то даже не глянул. Ончепиорд (в переводе на русский: «принадлежащий сыну Андрею») оказался местечком, граничившим с Туискеросом.
|
Разговор наш с Софьей Николаевной начался посреди картофельного поля.
– А кто подсказал, как найти меня? – спросила она.
– Пантелеймон Николаевич и Надежда Пантелеймоновна.
– Я помню с детства его – Тикона. Когда мы были ещё подростками, Тикон приходил к нам по праздникам, обедал, иногда ночевал – мама укладывала его на полатях. Помню, в то время нигде нельзя было купить православных календарей и мы не знали, когда что праздновать. А Тикон, узнав об этом, начертил таблицу, по ней можно было высчитать день Пасхи. Я спрашивала иной раз, какое у него образование, почему он ходит по деревням, но Тикон ничего не отвечал. Говорят, однако, что учился в семинарии.
Тут в разговор вступил Григорий:
– По моей информации, он учился в Горном институте.
Это помогло Софье Николаевне вспомнить о канале, который рыл Тихон. Оказалось, что назывался он не Тикон-канал, а Тикон-борозда.
– Он грамотным был человеком, но особо не поговоришь, мне ведь только восемнадцать было. А сейчас – восемьдесят. После смерти Тикона я попросила сына: «Найди его могилку». Он обошёл всё кладбище и нашёл… Да, ещё вспомнила: Тикон крестом ручей освящал.
Разговор, как нам казалось, закончился. Я уточнил, действительно ли кроты боятся бутылок-вертушек.
– Говорят, помогает, – откликнулась Софья Николаевна, несколько оживившись. – Раньше много вертушек стояло, потом рябятишки посшибали. А кроты совсем одолели…
Оказалось, что муж Софьи Николаевны – Юрий Константинович – тоже кое-что знает о Тихоне Подорове, и она согласилась прервать свои огородные работы. Мы вернулись к ней домой, где болтался без определённых целей симпатичный щенок.
– Длинноухий будет, – с гордостью сказала хозяйка.
– Чем длинноухий лучше короткоухого? – поинтересовался я.
Софья Николаевна рассмеялась и не ответила.
Юрий Константинович
Игорь откликнулся на предложение хозяйки поставить самовар и отправился ей помогать. Самовар вытащили на середину двора, но не сразу смогли его растопить.
|
А мы с Юрием Константиновичем остались на веранде, где царил комариный террор. Оказалось, что Тихон был не единственным странником на Коквицкой горе. Подвизался на этом поприще и Василий Фёдорович Бызов. Впоследствии, в Сыктывкаре, бывший замминистра социального развития Коми Александр Васильевич Козлов рассказал, что Василий специализировался на копании могил на Семуковском кладбище. Похоронил то ли четыреста человек, то ли полтыщи. Некоторые вообще говорят – семьсот. Подходил к покойнику со своей знаменитой палкой, измерял рост и отправлялся на кладбище. Палку у него иногда ребятишки прятали, Василий сердился. Ещё он колол дрова вдовам и молол для них зерно на ручных мельницах. Всё это делал бесплатно, хотя от угощения, понятное дело, не отказывался.
|
Палку для него как раз Юрий Константинович и сделал. Сначала с гвоздём, как Василий просил, но потом гвоздь выдернул, чтобы блаженный кого не поранил. Отношения Бызова с детьми не всегда были ровными.
– Что ещё помните про Василия? – спросил я.
– Он мог по костяшкам пальцев рассчитать, у кого когда именины. Наш сын родился седьмого июня, и Василий быстро высчитал, что именины его приходятся на святых Константина и Елену.
– С Тихоном они дружили?
– Нет, если один где появлялся, другой туда не шёл. Ночевали они где придётся, но друг с другом не пересекались. Однако не ссорились и плохого друг про друга не говорили.
– Почему Василий на Тихона сердился?
– Он упрекал Тикона, что тот не работает, а он – могильщик, значит, работает. Ещё Василию не нравилось, что Тикон на праздник выпить мог сверх меры. Это было. Как выпьет, «концерт» устроит. Бабушек начнёт обнимать да божественные песни петь. А Василий, конечно, другое дело, спиртного не употреблял. Только любили его почему-то меньше. А ленивым Тикон не был. Проложил, например, просеку через лес. Ивы там порубил, всё расчистил. Просто так сделал, не для себя, для людей. Стало удобнее за грибами-ягодами ходить, не давать кругаля, как раньше, а напрямик.
– А так кругаля давали?
– А так да. По часовням старым, порушенным ходил, колокола переносил оттуда в те часовни, что покрепче были. Любил звонить.
– А вы с ним разговаривали?
– Конечно. У нас он часто останавливался, когда в Туискерос заходил. Ночевал где придётся, иной раз на сеновале, другой – в бане, пока она тепло хранит. Он как-то так всех здесь, на Коквицкой горе, объединил. Этого не замечали, поняли, только когда умер.
– Его обижали? – спрашиваю у Юрия Константиновича.
– Нет, никогда. Он же умным был. Богомол: сорок дней над умершим Псалтырь читал и молитвы записывал для тех, кто просил. Поговорить мог на любую тему, разъяснить что угодно. «Брат» – ко всем обращался, по-коми – «вок». Когда был в хорошем настроении, поклон делал. А когда не в духе – поздоровается и дальше пойдёт.
– А Василия обижали?
– Его почему-то да. Но, конечно, редко. Народ их обоих уважал. Василия за труд, Тихона за молитву. Хорошие они были – и Василий, и Тикон. Тикон раньше умер в Туискеросе, Василий один остался. У него дом свой был в Ончепиорде, но там он ночевать не любил, и дом колхозу достался.
– А Василий Бога признавал?
– Молился. Оба поклон клали иконам, когда в дом входили, оба кресты носили. Нательные.
Я захотел уточнить, какие именно, вынул свой из-под рубахи, спросил: «Такие?» Юрий Константинович растерялся. И только в этот момент я понял, почему он не смотрел на меня ни при первой встрече, ни после. Мой собеседник был совершенно слеп.
– Давно видеть перестали?
– Четыре года… Из нашего рода я один остался. Пятеро братьев было – умерли. А мама – ещё когда я маленьким был. В сорок первом. Помню, в церковь меня возила…
Самовар наконец поспел. Софья Николаевна раздумала возвращаться на картофельное поле, поэтому мы долго ещё пили чай, разговаривая про здешнее житьё-бытьё.
Камень
Есть на выезде с Коквицкой горы селение Эжолты. Родом из неё мой знакомый – журналист Евгений Козлов. Прочесть написанного им я, наверное, никогда не смогу – журнал «Войвыв кодзув» («Северная звезда»), где он работает, издаётся на коми языке. Жаль, потому что говорит этот человек, будто режет неспешно деревянную скульптуру, – с любовью к слову и тайне жизни. Несколько лет назад он рассказал мне
– Эту легенду о Стефане, приплывшем на камне, – говорит Евгений, – я слышал в детстве от Пантиль деда (Пантелеймона Ивановича Миронова). Он был последним в длинной цепи стариков-сказителей, обитавших в нашей деревне. Люди собирались около них, приносили в дар кто еду, кто что и слушали. К одному такому сказителю ходил один шустрый пацан, который ничего не имел, кроме ловкости рук. Забирался на печку и крал у сказителя табак, которым его же и угощал. Старик восклицал: «Хороший табак, точь-в-точь как мой!» Пантиль дед был последним. Его воображение всё превращало в сказку, но однажды он сказал: «Всё, сказки закончились». Не знаю, что подтолкнуло его к этому. Вот, например, при каких обстоятельствах Пантиль дед перестал ловить рыбу. Раз спускался к сараю со снастями, но что-то вытолкнуло его обратно. Как он полагал, это был дух. Так же, должно быть, вышло и со сказками: получил какой-то знак. Сказители жили в гармонии с тонким миром, знали, когда говорить, а когда молчать.
В то, что на камне прибыл Стефан Пермский, верили не только эжолтинцы. Приходили к нему и жители других деревень Коквицкой горы. Ещё в двадцатые годы рядом с «ыджид из» стоял крест. Моя тётя Аня вспоминала, что когда в Эжолты проходила ярмарка, к камню от церкви ходили крестным ходом. Потом обходили другие памятные кресты, их было у нас около десяти. Я застал последний, посвящённый святому Власию – покровителю коров. Ярмарка у нас была знатная, собирала каждый год 11 сентября не только окрестных жителей, приезжали люди даже с Вятки и из Сольвычегодска. Когда во время хода подходили к камню, то клали деньги в углубление на нём. Но рассказывают, как один из сельчан привёз со службы в царской армии консервную банку, и так она всех поразила, что была прибита ко кресту рядом с камнем, и гроши стали класть туда. Чудо должно быть рядом с чудом.
Действительно ли Стефан приплыл на камне, я, конечно, не поручусь, у меня на этот счёт другое мнение. Но то, что Коквицкая гора – сердце Коми земли, это правда. Отсюда началось расселение нашего народа. А камню, я не исключаю, поклонялись ещё в древние, языческие времена. Недавно одна женщина нашла в нём сходство с женской фигурой, приметила груди. Голова тоже заметна. Впрочем, не настаиваю. Лечиться к камню приходят по сей день: женщины на него усаживаются, мужчины прикладываются больными местами, говорят, помогает. Главное – верить.
А церковь у нас долго стояла – деревянная, красивая. В своё время её расписывал, помогая отцу, известный наш писатель и собиратель преданий Каллистрат Жаков. Потом мечтал вернуться, писал, что лишь в Эжолты может успокоиться его сердце. Но, когда приехал, оказалось, что товарищи его юности уже выросли, и не нашёл он здесь успокоения. В советское время с церковной крыши сняли жесть и от дождей храм покосился. Тётя Аня рассказывала, что, когда церковь разоряли в начале 30-х, её мать – Лидия Николаевна – спасла несколько икон. И приснился ей сон: Божия Матерь входит и на вопрос, как Она попала сюда, отвечает: «Я здесь живу, мы здесь вдвоём с тобой».
Храм потом окончательно своротил председатель сельсовета по прозвищу Чапаев – Василий Иванович Козлов. Я как-то раз предложил ему часовню построить. «А зачем?» – спрашивает. «Чтобы твоё имя запомнилось не только тем, что ты церковь разобрал». Но он не вдохновился.
Камень тоже хотели своротить. Были у нас до войны активные ребята – комсомольцы, всё хотели на новый лад переделать. Все дома снести, один большой построить. Они такой в городе видели. Ещё пытались «Чёртово колесо» построить. Остатки его, какие-то люльки сохранившиеся, валялись, говорят, ещё после войны. Одно только у них вышло – наша деревня была электрифицирована первой в округе. Собрали деньги и купили старый пароход. Несколько дней всех катали, а потом сняли с него машину и создали на её основе электростанцию. Так вот, взялись они однажды за камень. Хотели вырыть и сбросить с обрыва. Но чем глубже они копали, тем громаднее становился «ыджыд из». Оказалось, из-под земли виднеется лишь его вершина. Комсомольцы смутились и всё вернули как было.
* * *
Они думали так же своротить веру зырян. И чем больше старались, тем крепче она становилась, являя мучеников и исповедников. Тихон лишь один из них, лишённый всего, бродяга, не желающий сдаваться. То, что мы видим, знаем о нём, лишь вершина, не знаем, не видим намного больше. Камень покоился, Тихон странничал. Но иногда их видели рядом.
«И сделаю вас ловцами...»
– Когда я начал работать в журнале, – продолжает Евгений, – то, листая старые подшивки, обнаружил: Тихон печатался у нас до войны с переводом русской сказки на коми язык. А пару лет назад сотрудник Коми научного центра Алексей Рассыхаев нашёл в архиве стихи и короткие рассказы Тихона Подорова о вымских людях, земляках. Довольно занятные, но тогда не было возможности их опубликовать.
В детстве я всего этого, конечно, не знал. Огромный старик с опухшими ногами – таким я запомнил Тихона, иногда заходившего в Эжолты. Он подходил к нам, детям, говорил по-вымски, но мы не всё понимали, пугались и убегали. Но вообще он был настолько естественен в нашей жизни, как берёза под окном, поэтому я мало что могу о нём вспомнить. Однажды он подарил мне рыболовный крючок, который сам сделал из иглы. Накалил, загнул, но стопора там, естественно, не было. «Нам такой не нужен», – сказал я. А у самого Тихона ловить получалось. Он как-то так выдёргивал рыбу на берег, но не по-нашему, а по-вымски; там, на течении, клюёт по-другому, а у нас – озёра. Только у Тихона всё равно ловить получалось лучше всех. Делал кашу, подкармливал рыбу. Когда уходил, мы бежали на его место, кто раньше успеет. Знали: там будет клёв.
Мама не раз вспоминала, как он однажды сидел у нас дома, пил сур, и вдруг разговор зашёл о каких-то событиях в стране, возможно смене Хрущёва на Брежнева. И Тихон вдруг умно, правильно начал говорить. «Что-что?» – удивлённо переспросила мама, а Тихон спохватился и начал, как обычно, шутить, юродствовать.
Мне рассказывали, что он учился в Ленинграде, но в какой-то момент узнал, что ему грозит арест. Тогда какой-то врач смог сделать для Тихона справку о психической болезни и НКВД ограничилось тем, что выслало Подорова на родину, на Вымь. На Коквицкой горе он оказался после того, как взялся проповедовать мужикам с колокольни. Его вроде как хотели сбросить, но он сам спрыгнул и убежал. Так рассказывали. А в 1987-м к нам в редакцию журнала пришёл с Выми земляк Тихона, рассказал, что Подоров с детства был не совсем обычным человеком. Однажды сделал берестяные крылья и хотел полететь на них с крыши. Но зацепился за охлупень и висел на нём целый день, пока сестра не вернулась с работы.
* * *
Эта история меня удивила, в ней, возможно, отразилась последующая судьба Тихона. Он надеялся полететь, когда отправился на учёбу в Ленинград, но так же, как и в детстве, потерпел неудачу. Он полетел всё-таки, прыгнув с колокольни в Онежье, и провёл остаток жизни между Небом и землёй. Пока Бог его не снял с горы, забрав к Себе.
«Они жили среди нас»
Среди тех, кто юродствовал на Коквицкой горе, кроме Тихона и Василия Бызова, многим запомнился и Василий Поющий. Александр Васильевич Козлов рассказывал о нём, что он наизусть знал творчество поэта Виктора Савина, множество народных и православных песнопений. Вместе с отцом Василий Поющий паломничал по всему Русскому Северу, доходили они и до Москвы, где, по всей видимости, пели в храмах. Земляки их встречали, как правило, в церквях. Но обычно Василий бродил по родной горе. Дети иной раз подойдут, это было в 50-е, попросят что-нибудь исполнить. Для странника это был хлеб, – получив один или несколько медяков, он часами мог петь хорошо поставленным артистичным голосом.
У Евгения я тоже спросил, много ли необычных людей он застал у себя на родине. Оказалось, был ещё старик Карлэ Вась – ровесник Ленина, который умер в середине 60-х. Любил в шутку пугать детей своей огромной бородой, подходил к ним со словами: «Сейчас бородой пощекочу!»
До сих пор ходит по горе Едива Маш, хотя ей уже под девяносто. Юродивой она была признанной, с детства. Евгений как-то назвал её Гэстя Маш (Маша-гостья). Имя привилось. В пору его детства она была моложавой женщиной в высоких ботинках, которые шнуровала по полчаса.
– В последнее время, – продолжает Евгений, – эта вечная гостья нередко к нам заходит. Мама посадит её куда-нибудь. Сидит молча. Говорить с ней бесполезно. Машу полностью удовлетворяет общение с собой. Она говорит с собой, как со всем миром. Иногда что-то бурно обсуждает. Осуждает, хвалит, беседует с кем-то невидимым. Ей скажешь:
– Маша, может быть, ляжешь отдохнёшь?
– Да, можно и отдохнуть.
Ложится на диван.
Через какое-то время:
– Маша, может быть, чаю попьёшь?
– Чаю? Можно и чаю.
А в соседней деревне жила Кузь Марусь – Длинная Маруся, полячка, сосланная к нам до войны. В её движениях присутствовало изящество, по-коми она говорила довольно сносно. Когда состарилась, начала забываться, из поленьев сделала куклы и ухаживала за ними, утверждая, что это дети от знакомых ей Ивана, Василия и так далее.
Они жили среди нас – эти люди, но были другими.
* * *
О том, почему я до сих пор не написал про Тихона, меня начали спрашивать давно. Самые разные люди говорили об этом как о деле давно решённом, недоумевая, почему я медлю. Я удивлялся: «Кто такой Тикон?» – мне объясняли, давали советы. Почему имя Тихона Подорова я слышал чаще, чем имя любого другого человека, жившего в те годы? Зачем Господь так настойчиво напоминал о нём?
Перебираю услышанное. Вот цепь странных поступков. Вырыл Тикон-борозду. Одни говорят – причуда, другие, более сведущие, поясняют: когда вода через канал ушла, можно стало добывать торф. Прорубил просеку. Опять же кто-то до сих пор не может понять зачем, но хорошо, что Юрий Константинович пояснил: дорога сильно облегчила жизнь сельчанам, отправляющимся в лес за дровами и по грибы. Мне кажется, если бы нам удалось побольше застать тех, кто знал блаженного, объяснение удалось бы найти ещё многому. Но главное: как-то явственно проступает в делах Тихона тот смысл, что год за годом он пытался объединить коквицких обитателей то в труде, то в молитве. Был одной из тех последних скреп, без которых рассыпался народ не только по Коми, но по всему свету.
…Уже собираясь покинуть Туискерос, я обратил внимание на вертикально стоящие плиты в скверике за магазином. Подойдя поближе, я увидел на них имена погибших в Великую Отечественную жителей деревни. Даже сейчас здесь едва ли живёт столько мужиков и парней. Сотни имён над пустой братской могилой – иногда между ними угадывалась связь: вот отец и сын, а это, кажется, братья. И как-то иначе представилась мне тогда большая, грузная фигура Тихона – человека, который на поминках заменял ушедших. Сколько раз ему говорили: «Прощай, отец!» – есть здесь такой обычай, когда место умершего на поминках занимает живой. А он – Тихон – всё повторял имена погибших, вознося их к Богу. И отлегало от сердца у вдовы, у дочери, уходила боль, что никогда им не припасть к настоящей могиле родного человека, погибшего за родину. Быть может, для этого выбирает Господь время от времени таких людей на служение – сверзая с колокольни и давая полы шубы вместо крыльев – в образе странников утешать и собирать разбредшихся овец Своих.
Владимир ГРИГОРЯН
 | назад |
| вперед |  |
