ПРАВОСЛАВНОЕ ВОСПИТАНИЕ

УЧИТЬСЯ РАДОСТИ

В письмах наших читателей часто содержатся просьбы почаще рассказывать о людях, труд которых служит благу Церкви. Герой этой публикации – педагог и искусствовед С. М. Агафонов. Он занимается с детьми в художественной студии при храме Св. Великомученика и Целителя Пантелеимона в подмосковном городе Жуковском – в том его тихом деревянном уголке, где пахнет печками, разгуливают коты по заборам. Чуть на взгорке – двухэтажный старый дом, где и располагается студия «Благовест». Янтарные тыквы, драпировки, крынки и застывшие птички на подставках – здесь есть всё, что бывает в обычном художественном классе. Но занимаются в «Благовесте» тем, что неизмеримо больше писания натюрмортов. А чем – об этом наша беседа с С. М. Агафоновым. Когда у ребят пора каникул, Сергей Михайлович приезжает в родной Сыктывкар. Здесь, в квартире его мамы – Марты Николаевны, мы и встретились.

«Самое трудное...»

– Сергей Михайлович, студия живописи при храме – это, в общем-то, дело невиданное. Расскажите о том, как оно начиналось.

– Вышло это так. Незадолго до того случилось драматичное событие – детскую художественную школу имени А. С. Голубкиной в Зарайске, где я был директором, упразднили волевым решением мэра. Школа была хорошо известна в стране – там делали выставки многие видные художники, устраивались всероссийские пленэры. Но, как только мы стали говорить с детьми о Боге и предоставили им возможность самим говорить о Нём и писать храмы, святых наших князей, школу начали понемногу «гасить»: прекратили финансирование поездок, перестали выплачивать зарплаты учителям – и в конце концов взяли да и закрыли. «Слишком много Бога, высоко летать захотели...» Полгода после закрытия школы преподавал в студии «Арт-колор». Там своя «методика» была: преподаватели разложат детские работы – и давай смеяться. «Что вы делаете?» – поинтересовался я. «А мы ржём! – «Что, простите?» «Ржём! Очень смешно нарисовано», – простодушно пояснили мне. Зато в Голландию съездили. Преподаватели той студии рисовали а-ля Матисс – очень ходкий товар на Западе.

Но Бог подал руку помощи. Один человек, в прошлом лётчик-испытатель, сказал: «У меня недалеко храм, давайте я поговорю с батюшкой. Что-то там с детьми делают, пояски расписывают, шкатулки. Может, и вас туда возьмут?» И вдруг батюшка сам приезжает, спрашивает: «Где ж вы раньше были?» Это протоиерей Николай Струков, настоятель храма Святого Великомученика и Целителя Пантелеимона в г. Жуковском. Там и резчики по дереву у них, и ткацкие мастерские, где бабушки на старинных станках делают хорошие вещи, – я иногда беру у них какие-нибудь пояски, показываю детям. Искушения и там были. До того доходило, что коллеги из православной гимназии прямо на Пасху начали срывать со стен детские работы... Но я так понимаю: если есть искушения, значит, всё идёт нормально.

– Как строятся отношения с отцом настоятелем?

– Батюшка не вмешивается. На первых порах спрашивал меня: «Выставки? А как это с точки зрения тщеславия?» «Батюшка, – говорю, – какое там тщеславие в пять-шесть лет, это же просто радость! Приходите на открытие!» На самом деле батюшка с изобразительным искусством постольку-поскольку, но, надо отдать ему должное, при храме открыл студию именно он. Я больше таких не знаю студий. Отец Николай – строитель, уже пятый храм возводит, собор под золотыми куполами, и всё на одном пятачке – оазис посреди моря безобразия. В отличие от многих «удельных князьков», которые руководят сейчас жизнью районов, городов, он понимает, что это такое – воспитание ребёнка. Это ведь не кто-то, а Иоанн Златоуст сказал: «Самое трудное на земле дело – воспитать человека».

– Значит, первое дело для вас, как руководителя студии, – воспитание человека, а «художество» лишь подспорье?

– Понимаете, мы занимаемся не рисованием. Точнее, рисование, вся эта живопись только повод к тому, чтобы решать главные вопросы – о смысле жизни, о том, для чего здесь человек. Хорошим человеком стать – вот задача. Самое главное – чтобы глазки были живые, была радость. «Радость» – это слово живёт и в акафистах наших, и в Евангелии. А мы ходим понурые, опустив нос, – и к детям такие идём. «Радость – ключевое слово!» – сказал мне и о. Симеон из Старо-Голутвинской обители. Нужно вызвать восторг у ребёнка. «Устали, – говорю как-то на занятии. – Ну, тогда идём в зимний лес. Валенки у всех с собой?» Включаются в игру очень быстро. У кого что нашлось: тулупчик невидимый запахивают, шарф повязывают – пошли в коридор, бредём по сугробам. «Тихо! Мишку разбудите – видите, пар поднимается? Страшное дело – медведь-шатун!» Тут какая-то ткачиха входит. «Ой, разбудили! Бежим отсюда!» Чаю попили как бы – и за работу.

А воспитание... Как нечистому воспитать чистого? Может, вместе с ними, отвечая на вопросы, которые они тебе задают, а ты – им, и сам очищаешься. Ведь с такими мудрецами имеешь дело! Не случайно почитаемый в народе старец Сампсон, наш с вами старший современник, 20 лет назад отошёл ко Господу, говорил, что по самым трудным вопросам, в том числе и богословским, обращался всегда к пятилетним детям. Только формулировать надо в доступной ребёнку форме, нормальным языком, и этот возраст даёт самые глубокие и правильные ответы. В чём и убеждаюсь на своей практике. Смотрю – это же чудо каждый раз!

Дети видят самую суть. Спросите взрослого: что такое часы? Он будет «плавать» вокруг да около, говорить о колёсиках и шестерёнках, а до сути, может, и не дойдёт. А ребёнок? «Чтоб показывать время». Спрашиваю: «Что такое красота?» «Красота – это Бог», – отвечает мальчик из невоцерковлённой семьи, у которого папа – светский человек, учёный, мама – домохозяйка. «Откуда ты это знаешь?» – спрашиваю. Пожимает плечами. Или спрашиваю их: «Ребята, почему Псков ни разу не был взят, а Старая Рязань пала?» С ходу отвечают: «Дух был не тот!» Они знают это изначально. Эти знания вложены Богом в каждого человека, но, если ребёнка не «провоцировать», если кругом «болото», всё глохнет. Не случайно дети до семи лет причащаются без исповеди. Этот возраст – 5-6 лет – особенный, мне даже не по себе бывает порой. Заикнулся было: «Ой, какая ты маленькая!» «Это я для тебя маленькая, – отвечает пятилетняя Анечка Рожнова, – а для себя я давно взрослая».

А трудности если и бывают, то не с детьми, а с родителями. Поэтому, когда у меня какая-нибудь состоятельная мамочка, привыкшая «не чикаться», на первых порах говорит, поглядев на работу своего сына: «Чё-то мне твоя работа не очень» – я сразу отрезаю: «Как хорошо, что мы в своей работе не руководствуемся мнением родителей. Вам всё ясно?» В этом плане мне очень помогла учёба в Сыктывкарском пединституте. Лия Васильевна Плаксина, супруга Католикова, низкий ей поклон, очень она нас твёрдо держала, железно даже, но и творческий момент был всегда. В экзаменационных билетах всегда была «ситуация». К примеру: вы молодой учитель, в школьной столовой уплетаете свой суп, проходит ученик и плюёт вам в тарелку. Ваша реакция?.. Потому мне сейчас и легко с «трудными» папочками и мамочками.

– Дети, которые к вам приходят, какие они?

– Это не какие-то необычные дети. Все, кто «забежал» в студию, пока шёл набор, попали. А потом батюшка сказал: всё, набор окончен, больше не принимаем. Они очень разные. У одного мальчика папа разбился, автогонщиком был. Ребёнок прекрасно играет на фортепьяно. Тревожный, необычный. Умница необыкновенный на словах – и полная немощь в изобразительном плане, хотя уже три года отзанимался. Трудность в том, что его «надрессировали» ещё до встречи со мной. Самое трудное – когда приходится переделывать, лучше, когда с ребёнком никто не занимался. В общем-то, всё начинается с преодоления штампов. Помню, когда набрал первую группу четырёхлеток, поразило: эти крохи пришли «под узелок» нагруженные штампами (им сейчас по 10 лет). Домик – с треугольной крышей, труба, дым непременно, солнце в углу, дерево с «обрубленными» ветвями. И вот мне приходится как бы душевным ластиком всё это вычищать. На первых занятиях говорю им: «Давайте договоримся (мы всегда именно договариваемся). Небо не должно быть голубым, солнце не должно быть в углу, а крыша – вот такой, треугольной». «А как же?» – «Ты что же, ни разу не видел дом у муравьёв? Муравейник-то какой сложный – крыши вообще нет». И быстро показываю: вот тут у него спаленка, тут кладовочка, тут лесенки, как на корабле.

И из неполных семей есть детки. Павлик такой у меня был. Привели совершенно забитое существо, которое разговаривало только шёпотом, тихо-тихо. И после занятия, где Павлик показывает полную немощь, думаешь: ну чему я его научу? Но пытаешься вникнуть в ситуацию. Папы нет, мама на работе, водит бабушка, похожая на домоправительницу фрекен Бок. После занятия – обвальная критика: «Почему у твоей овцы на рисунке шесть ног, а?» Павлушка, и без того маленький, на глазах съёживается, забивается в щёлку. Понимаю: надо с бабушкой действовать по-суворовски. Говорю, как бы озвучивая её безгласного внука: «Бабуль, ты чё, не понимаешь, что ли? Овца-то ногами перебирает – идёт она, вот и кажется, что у неё много ног, в глазах-то рябит!» Смотрю на Павлушку – так и засветился от радости! На следующий раз всё повторяется. После занятия родители, мамки-няньки как коршуны налетают на работы, чадам допрос с пристрастием устраивают. Бабушка Павлика снова поднимает брови: «Павлушк, чё это твой богатырь на земле не стоит?» Я: «Опять двадцать пять. Ну что ж, бабуль, вы не понимаете, что ли? Такой был поединок, таких трудов стоила богатырю победа, вот он и подпрыгнул от радости!» А у Павлушки, гляжу, опять такая благодарность в глазах.

Говорят: моторику надо развивать, моторику! Уже противно слушать это. Методики какие-то, моторики. «Вот давай, Павлуха, – говорю. – Моя рука – это полка. Клади на неё свою лапу. Кисточку бери. Веди давай, вот с этой “полочки”». Детям, особенно из неполных семей, важно просто постоять возле тебя, ткнуться в тебя. Так ведь и все мы – попробуй лиши человека этой руки, ладони Бога, за которую он держится, – он становится, как Павлушка, над которым его бабушка нависает. А Павлик, почувствовав, что может на кого-то опереться, стал вдруг выдавать такие яркие композиции, точно ни на кого не похоже. Прошло два года, и он вовсю раскрылся, пространство освоил. У него великолепные «Двенадцать месяцев». Мы рисуем сказки, русские в основном. Читаем и знаем, конечно, и зарубежные, но сначала – своё. Чтобы не были иванами, не помнящими родства.

Заглянем в себя

– Сергей Михайлович, а как всё-таки происходит обучение ребят рисованию, живописи?

– Начинается всё так. Читаем «Царю Небесный» и «Господи, благослови!» А потом хором говорим: «Торжественно тихо!» У нас действительно правило: в мастерской – торжественная тишина.

– Вот бы это правило привить в обычных художественных школах, в том числе и той, где учится моя дочь... До тишины, тем более торжественной, там далековато...

– Только в тишине ребёнку можно почувствовать в полную силу, что он трудится во славу Божию, что над ним – один Судья. Что касается художественных наших заведений, то постоянно приходится сталкиваться, что идёт натаскивание, надрессировывание, как будто это и есть цель. Включая Академию художеств, которую ваш покорный слуга окончил. А художников-то нет.

Вот одного натаскивали, натаскивали, а вырос зверь по имени Кулик. Не слышали о таком творце? Очень популярный. Начал с того, что разделся догола и, посадив себя на цепь у входа на собственную выставку в Стокгольме, кусал посетителей. Двоих цапнул до крови. Теперь он знаменит. Какие мерзости он делал дальше, чтобы утвердиться, говорить стыдно. Поэтому от вопросов воспитания не уйти. Не навязывания, а воспитания, поэтому мы говорим, перед тем как приступить к работе: «Заглянем в себя, помолчим».

– И что происходит дальше?

– В мемориальном центре Гоголя был международный фестиваль. На афишу был вынесен наш Гоголь, работы маленькой девчушки. Он такой – даже щемит. А почему? Потому что ребёнок из собственного сердца его вывел. И ещё. Никогда не пишем к юбилейным датам. Гоголь этот был написан за два года до юбилея писателя. Как и другие прозвучавшие громко наши работы, например «Портрет Феофана Грека» Никиты Башкирова (победитель выставки в Храме Христа Спасителя) или «Портрет прадедушки». Максимка изобразил своего прадеда, погибшего при защите Севастополя. Просто моряк в сине-белой тельняшке и море за его плечами. И самое потрясающее – похож!

– Нынешние дети ещё дальше от военных лет, чем наше поколение. На «уроках мужества» они уже скучают. А ваши дети всё-таки рисуют войну?

– Решил как-то провести урок о войне. Дал задание родителям, попросил рассказать, как война прошла через историю жизни их бабушек и дедушек. «А мы ничего не знаем...» – говорят. «Так потрудитесь, милые мои, – говорю им, – узнайте». И вот представьте: маленькая студия – 23 человека, а внутри неё – потомки и защитника Брестской крепости, и участника Курской дуги, и бабушки-шофёра, которая грузовик гоняла на фронте, и прадеда, прошедшего два концлагеря, немецкий и наш, и бабушки-блокадницы. Дети взахлёб рассказывали это друг другу. Материал такой, что усваивается на сто процентов. А потом смотрю – рисует войну пятилетняя Анечка Рожнова – дочь лётчика. У неё на рисунке лошадки везут в блокадный Ленинград продукты, а над ними – самолёт. «Это мой папа летит», – объясняет девочка. И хотя папа её участвовал лишь в современных войнах, но цель достигнута: ребёнок сердцем почувствовал, как помочь голодным детям. Папу отправить – самый надёжный способ.

Или узнали они про генерала Скобелева и события на Шипке, это уже другая война. 8-летний Олег изобразил просто солдата. Чёрное, в сверкающих изумрудах небо, внизу полоска снежной гряды и в полный рост, от земли до неба, солдат изо льда. А в «Юном художнике» как-то публиковали одну нашу работу, посвящённую событиям второй русско-турецкой войны. Пятилетняя девочка написала: снегопад, и идут три сестры милосердия в своих апостольничках. Такие работы – золотой фонд России.

«Наполнить души»

– Вы куда-то выезжаете с детьми?

– Конечно, без этого невозможно. На Куликовом поле видели парящего над полем хищника, который завис, растопырив в потоке воздуха свои перья-пальцы. Увидеть такую птицу здесь, где пали тысячи русских воинов, – это образ на всю жизнь! Когда показывают инсценированные битвы – в камуфляже, на мечах, это, конечно, хорошо, но всё-таки не то.

В другой раз повезли ребят на городище Старой Рязани, на то самое место, где город был сожжён в 1237 году Батыем. Это в 30 км от современной Рязани. Тот погибший город никогда не возрождался, попытки были, но безуспешные. Там трава и ветер на высоких кручах. Казалось бы: ну, чего туда тащиться, где пустырь, ветер и трава? Но мне открыл это место один монах из Иоанно-Богословского монастыря на Рязанщине. Посоветовал съездить. Приближаемся на пароме – ветер, буруны волн, широченная река, эти кручи. Там словно попадаешь в другое измерение. Входим на руины храма, где сохранилась кирпичная кладка XI века – розовые тонкие кирпичи. Слушаем погребальные песнопения, и небо на глазах у всех как бы раскрывается. Рязань погибла 21 декабря, а мы поехали в ноябре, но всё равно было невозможно холодно. А каково было защитникам Старой Рязани? Это была неприступная крепость, но Батый взял её за пять суток. Накатывали, сменяя друг друга, 30-тысячные свежие силы, и не помогли ни обледенелые склоны, ни камни, ни кипяток. Учёные делали небольшой раскоп – там земля чернющая, а в ней косточки раздроблённые да керамика.

Увязались за нами две богатые женщины, объездившие до того весь мир. Мы в автобус – они в свой лимузин. А когда мы взошли на холм и стали слушать ветер под песнопения и смотреть на реку, на траву, клонимую ветром, как зарыдали обе! В голос, как белуги, куда что делось! Душа-то русская всё чувствует.

Псков

– А ещё куда ездили?

– Очень любим Псковщину. Ребята лошадок гладят, отец Авраамий, иеромонах, настоятель храма Святителя Николая в Устье, где Великая распадается на множество рукавов, разжигает им самовар. Прекрасный историк. Рассказывает о том, как София Палеолог на это самое место прибыла с легатами по указанию Папы Римского, а лишь ступила на православный берег – сама почувствовала себя православной. Он звал ещё приезжать, сказал: «У меня байдарки есть, в поход с вами пойдём». Люди там такие хорошие. И другое у них сознание, среди этой суровой природы, рядом с храмом. Что я вам буду говорить, что испытывает ребёнок, попав на богослужение в древний храм Василия Великого? Там толстые колонны-столпы, маленькое пространство и никому не тесно. Стены уже на два метра в землю вросли. Дети просят: «Я хочу исповедаться». «Ну, иди». И вот они все идут – кто-то впервые.

Когда наш ученик Никита Башкиров вернулся из Пскова, ему надо было ехать на Средиземное море лечить астму. Но он сказал родителям: «Мама и папа, я из России никуда не поеду!» И не поехал. А Ленка Новикова сказала: «Псков – это моя духовная родина. Здесь приходит вера в Бога. Я раньше очень суетилась, переживала чего-то, а сейчас появилась сосредоточенность, целеустремлённость, глубина мысли». Это говорит 10-летний ребёнок.

Ещё у меня есть такой Ваня Дубов, 7 лет. Ездили мы в Псков, и там он сделал зарисовку храма Николы Соусохи. (В Пскове очень колоритные названия: «Василий на Горке», «Георгий со взвоза», «Петра и Павла с Буя», даже есть «Нерукотворенного образа у Жабьей лавицы» – здорово, да?) И вот этот Ваня делает маленькую корявенькую зарисовочку. Потом приезжает – и такую красоту выдаёт! Откуда он знал, что красота древнерусского храма лучше всего выявляет себя именно зимой? Что это родное для неё время года? Снег, храм-лапушка стоит, такой «живой». Знаете, икона хорошего письма и детский рисунок – это то, на что хочется смотреть бесконечно. И вот этот Ваня сидит и с упоением работает! «Ваня, – говорю ему, – уже домой пора». «Ещё немножко, Сергей Михайлович!» Смотришь на него и не веришь, что ещё недавно, когда его привели в студию, это был капризный, уставший от безделья ребёнок, ничего не желавший делать.

А история с барсом как повлияла на ребят! На гербе Пскова – снежный барс. Как он там оказался? Это потрясающая история. Псков в средние века был взят всего один раз, немцами, из-за предательства. Был очень богатый человек, посадник Твердило Иванкович. Прозападная партия в Пскове всегда существовала, Псков был ведь вольной республикой, и вот Твердило Иванкович по тайному сговору ночью впускает через Пятницкие ворота немцев, которые устраивают в городе резню и два года хозяйничают. Потом князь Александр Невский с ополчением и малой своей дружиной сделал крюк по пути на Чудское сражение и безо всяких осад вошёл в город, вышвырнул немцев и дальше – на битву. А конец Твердилы-изменника был страшен. У него дома воспитывался снежный барс. Ещё котёнком был взят, стал совсем ручным. Но после предательства зверь разорвал хозяина, и псковичи поместили в нижнюю часть герба барса с поднятой лапой, а вверху – облако и Десницу Божью с указующим перстом. «Так будет с каждым, кто предаст Псков» – вот предупреждение, заложенное в гербе.

Дети слышат, как удалось сохранить Псково-Печерский монастырь во время послевоенных гонений. Наместником тогда был архимандрит Алипий (Воронов). Участник войны, сам художник, после войны он стал монахом. И вот распоряжение Хрущёва: закрыть монастырь! В руки наместника попадает эта бумага. И как он ведёт себя? Он включает электрокамин, на глазах у всех читает, не спеша бросает бумагу, и та вспыхивает и сгорает. Братия: «Как же так?» «Я лучше пойду на муку, – ответил настоятель, – чем буду к этому причастен».

Мы едем в Крыпецы и слушаем историю о том, как Савва Крыпецкий помог одному современному директору проникнуться ситуацией и изыскать средства на восстановление монастыря – всё являлся ему во сне.

А там дороги даже нет! Едем по унылой, болотистой псковской местности, экскурсовод уже губы разбила о микрофон, и вдруг – все ахнули: белоснежный красавец, огромный монастырь – просто лебедь! А потом дети узнают о том, что в 60-е годы руины монастыря должны были быть взорваны и предотвратила это Елена Николаевна Морозкина, доктор архитектуры, которая своими ножками протопала сюда, описала все памятники, добилась постановки их на учёт, подняла на уши чиновников. Благодаря ей уцелели десятки монастырей на Псковщине, десятки храмов. Её путеводитель, он популярен очень, – это же песня!

А что такое для мальчишки увидеть главный меч России, который никогда не покидал пределы Пскова и которому 750 лет! Меч этот отслужил 30 лет непобедимому князю Довмонту, в крещении Тимофею. О нём у нас почему-то никто не знает. А ведь это был любимый псковский князь, князь-герой, святой, мощи которого почивают в кафедральном Троицком соборе. После смерти князя Довмонта-Тимофея в случае опасности меч выносили из собора, обносили вокруг города. И все последующие князья присягали на верность Пскову целованием этой святыни. Это Довмонту-Тимофею принадлежат слова, которые он произносил перед каждой битвой: «Братья мужи псковичи! Ныне нам предстоит жизнь или смерть. Кто стар – тот отец, кто млад – то и брат. Потягнём за Дом Пресвятой Троицы, за Отечество наше родное!» Сказочный город из золотых куполов с башнями, а ещё стены с уступами, чайки – русская сказка. Самый крупный каменный город в мире. Париж по протяжённости имел стены длиннее, но они были земляными, а у Пскова – каменными. Общая протяжённость стен 9 км, 5 поясов. И ни разу враг не мог взять даже внешние, пока Русь оставалась святой. Напрасно Пётр Первый уничтожил здесь 18 храмов, превратив их в бастионы. Так боялся шведов. А псковичи никого не боялись. Их святые охраняли. После каждого отбитого набега горожане ставили ещё один храм во имя святого, на день памяти которого пришлась победа. Так делал Довмонт-Тимофей, так делали после него. Поэтому везде храмы.

Во время войны город был почти полностью разрушен, но церкви уцелели. Это невозможно объяснить. И когда я попадаю туда, молчу как рыба. Важно просто привезти туда ребёнка. Всё, что нужно, Псков скажет сам.

«Я тоже хочу»

– Как вы с детьми пишете святых?

– А мы их пишем до прославления – никто не запрещал. Вот делали композицию «Быт русских царей». Дети: «А мы думали, что цари – они, как в мультиках, только спят и ничего не делают». Начинаешь объяснять, и вот Максимка: «А можно я буду Николая Второго делать?» «Почему же нет?» – говорю. А сам думаю: «Как же ты его будешь делать-то, мой хороший?» Я ему показал только чёрно-белую хронику, где император прошёл несколько раз в шинельке, и всё. «Он у меня будет на белом коне», – говорит мальчик. «Ну, хорошо. Делай схему». И вот он думает. Иногда думают дети целое занятие. У меня мальчик один думал три занятия по три часа, чуть не плакал. И тут Максимка: «О! Попал! Но я не умею рисовать коня». «Знаешь, я тоже. Но давай порассуждаем. Есть у коня голова? Ноги? А руки? Есть и туловище, похожее на чемоданчик. Вот и поехали».

Максимка делает императора. Даю ему небольшой поясной портрет Николая Второго, тоже чёрно-белый. В полковничьем своём кителе, очень скромный. А нужно сделать конный портрет – как он его сделает, интересно? Такая, вижу, напряжённая гамма – столкновение оливково-зелёных, очень трагичного густо-фиолетового цвета, солнце оранжевое и на белоснежном коне император. Я подсел к нему и думаю: «Вот это да...» «Знаете, Сергей Михайлович, я императора никогда не видел, – говорит Максимка, но у меня такое чувство, что мы с ним давно знакомы, до работы ещё». «Да? А ты мог бы повторить это всем?» – «Да». Объявляю: «Ребята, отвлекитесь, пожалуйста. Максим хочет сделать заявление». И Максим повторяет уже громко: «У меня такое чувство, что мы с ним знакомы». А Николай Второй получился и правда похожим. Я поехал даже к одному батюшке знакомому: «Как объяснить?» Батюшка ответил: «Они духом знакомы». Для него, ребёнка, это так же естественно, как для нас неестественно.

– Наверное, бывает часто, что, соприкасаясь с такими вещами, и дети из семей, далёких от Церкви, воцерковляются.

– С одной девочкой, Ирой, был случай. Приехали как-то в Лавру. Ей было 8 лет. Причащаются все, а она плачет: «Я тоже хочу». А она не была крещена тогда. Я говорю: «Ну, ничего, стой и запоминай. Где рака преподобного стоит, какие царские врата, как лампадки развешаны, всё запомни. На тебе свечку, и стой». Потом рождается композиция: Ира делает по памяти интерьер Троицкого собора и себя в нём со свечкой – вот такой карапуз, в «детской», а на самом деле иконописной перспективе. Как-то я показал работы детей, в том числе и эту, представительному такому дядечке в редакции «Юного художника», консультанту из Министерства культуры. Увидев работы, как подскочит, как закричит дурным голосом: «Прекратить! Прекратить растлевать детей!» «Всего-то три работы, – говорю ему, – а вы уже так разволновались». Вот потому и закрыли школу в Зарайске – «слишком много Бога».

Талант – это не умение рисовать. У нас художником считается тот, кто умеет «пятнышки» расставлять. Художник получится, если научится ребёнок пропорциям духа. Под талантом подразумевается добродетель души. Сейчас выставка была, у всех ребят взяли на неё работы. Но я предупредил, что так будет не всегда. Выставка – это не конкуренция, а доброе соревнование во славу Божию. Наша задача – научиться радоваться за того, чья работа достойна и показана. Поучиться у него и поклониться труду великому. А если не порадуемся, то зависть, как ржавчина, превратит нашу душу в рваную тряпку, а из рваной тряпки ничего хорошего не выйдет.

– Сергей Михайлович, как вы думаете: способны будут ваши художники повлиять на современное искусство?

– Ну, наверное, что-то они возьмут с собой из этого опыта. Вот говорят: «У вас тепличные условия. А дальше-то что?» А дальше – пусть идут и формируют собою пространство. Не понимаю, когда Эрмитаж покупает второй «Чёрный квадрат» Малевича за миллион долларов. Я не в претензии к Малевичу, Кандинскому. Они были бессребреники, заморочистые мужики, философы, которые что-то чувствовали, но не могли выразить. Идею света пытались выразить в своих линиях. Да, стоит сорняк у дороги, качается – ты только увидь эту красоту! Видеть надо научить. И радоваться.

Беседовала Елена ГРИГОРЯН
Фото из архива М. Н. Агафоновой

назад

вперед