ВЕРТОГРАД
ПО ВЕРЕ ВАШЕЙ
Николай Коняев
Родословная
Сегодня говорил с приятелем, что – увы! – мало мы что и помним из своих родословных.
Вот я, например.
По матери восстановил всего два поколения. По отцу побольше – три. Мой отец из Коми сам, один дед чистый зырянин был.
– Вот как? – съехидничал приятель. – Значит, это твои предки епископов на Выми избивали?
– Нет, – ответил я. – Мои предки с епископом Стефаном шли.
Приятель больше ехидничать не стал, хотя и мог бы сообразить, что три поколения моих зырянских предков, которые известны мне, никак не могут дотянуться до эпохи Сергия Радонежского и Стефана Великопермского.
Но это, наверное, и есть родословная, когда корни её до чего-то хорошего и очень надёжного дотягиваются, пускай хотя бы в представлении последующих поколений…
Благословение владыки
– Я уже в церкви тогда Часы читал… – рассказывает знакомый регент С. – И вот однажды сон приснился. Будто я с митрополитом Иоанном говорю. Рассказываю ему, что хочу петь в церкви, а слуха нет. «Пой!» – сказал владыка. «Как же я петь буду, если я петь не умею?» – «Откуда ты знаешь, что не умеешь? Пой!»
С этим С. и проснулся.
Утром пришёл в церковь и там узнал, что регент заболел.
– Кто же петь будет? – спросил С. у настоятеля. – У нас же в хоре все, как я – никто целиком службы не знает.
– Ну, раз некому петь, – говорит батюшка, – придётся тогда тебе петь сегодня.
И ушёл в алтарь. А С. – делать нечего! – прошёл на хорах к регентскому месту, взял с аналоя листок с нотами, не понимая, что с ним делать, и… запел.
Когда вечерня закончилась, он собираться стал и листочек упал с аналоя (а ноты на ксероксе напечатаны были, на уже использованной бумаге). С. поднял листок, а на обороте – «благословляю». И подпись покойного митрополита Иоанна, с которым он во сне разговаривал.
– Я до сих пор у себя листочек этот храню, – сказал С., завершая рассказ. – Это у меня как самый главный мой аттестат…
Грешница
Анна Петровна встала пораньше и, быстро собравшись, двинулась напрямик к шоссе, через открытое, заметённое снегом поле.
Можно было пойти и по дороге, но тогда пришлось бы огибать весь посёлок, и Анна Петровна шла, проваливаясь в глубоких сугробах. И всё равно не успела…
Увидела она, что остановка пуста, а вдалеке, словно листочек, уносимый ветром, мелькает жёлтое пятнышко автобуса. Вот оно мелькнуло ещё раз за деревьями и скрылось за поворотом.
Ещё досаднее стало, когда, взглянув на часы, Анна Петровна увидела, что до обозначенного в расписании времени остаётся двадцать минут.
Но делать было нечего.
Подняв воротник своего худенького пальтишка и поплотнее закутавшись в платок, двинулась Анна Петровна пешком к райцентру.
И опоздала, опоздала к началу службы…
Когда после «Отче наш» молодой священник вышел принимать исповедь, Анна Петровна подошла к нему.
– Так ты ведь, матушка, вроде бы вчера на вечерне исповедовалась? – спросил священник. – Или за ночь чего нагрешить с соседом успела?
– Ну, что вы... – засмущалась Анна Петровна. – Просто опоздала сегодня на службу. Грешна, батюшка, не знаю, как теперь, можно ли причаститься?
– Что ж ты так, матушка, – укорил молодой священник. – На службу вовремя надо приходить. Проспала?
– Автобус, батюшка, в грех ввёл! – заплакала Анна Петровна. – Как хочет теперь ходит. Сколько с начальством нашим ругалась, ничего не помогает.
– Эх, матушка, матушка, – тяжело вздохнул священник. – Видишь, вон старушка стоит, Марья Алексеевна? Она тоже в деревне живёт, но её сын привёз в церковь на машине. А рядом с ней Нина Андреевна. Её внук доставил на службу. А ты что? Где твои внуки и сыновья? Чего ты начальство ходишь ругаешь, если сама сына не воспитала, внуков не вырастила?
– Грешна, батюшка, грешна...
– Ну и иди тогда с Богом, – сказал священник. – Не надо тебе сегодня причащаться, коли на службу опоздала. В следующее воскресенье придёшь как положено – и причастишься.
И, перекрестив Анну Петровну, повернулся батюшка к стоящим на исповедь прихожанам. Кивнул, приглашая подойти следующего.
А Анна Петровна отошла в сторону.
И уже отойдя, сообразила, что так и не объяснила батюшке, почему её сыновья не привезли в церковь на службу. Не могли привезти, потому как один сын в Афганистане погиб, а второй – в Чечне…
Впрочем, это ведь беда, а не грех, чего об этом на исповеди рассказывать?
Тяжело вздохнув, женщина перекрестилась. И только тогда и увидела, что стоит она перед большой иконой Пресвятой Богородицы, которая особенно ей нравилась в церкви.
Скорбно смотрела на неё Богоматерь…
В очереди
В церковь Вера пошла прямо со смены, даже домой не стала заезжать и всё равно едва поспела к началу службы. Когда она вошла в храм, уже Часы кончали читать.
Приложившись к иконам, Вера встала в очередь на исповедь, что выстроилась в правой половине храма.
Исповедовал молодой священник.
Оттого ли, что ещё не обзавёлся этот батюшка опытом, позволяющим обрывать пустословие, оттого ли, что бабы на исповедь шибко разговорчивые шли, но очередь едва двигалась.
Уже отзвучала ектения, совершился Малый Вход и началось чтение Апостола, а Вера как встала у колонны с иконою, изображавшей апостола Петра с ключами, так и стояла, не двигаясь вперёд.
После ночной смены гудели ноги.
Стараясь не раздражаться, Вера закрыла глаза, вслушиваясь в слова молитв.
– Рцем вси от всея души и от всего помышления нашего рцем! – басил на амвоне диакон.
– Господи, помилуй! – серебряными голосами откликался ему сверху хор.
– Господи Вседержителю, Боже отец наших, молим Ти ся, услыши и помилуй!
– Господи, помилуй! – звенел хор. – Господи, помилуй! Господи, помилуй!
– Ещё молимся… – забасил дьякон.
Слова трудно было разобрать – очередь загораживала от Веры молитву, вместо Царских врат перед нею в сплошную стену сливались чьи-то плащи, пальто, куртки…
Как раз в это время дверь исповедальни открылась и в проёме показался чем-то похожий на апостола Петра с иконы молодой священник. И только теперь стоявшая впереди женщина в белой пуховой шапочке повернулась назад и, перекрестившись, поклонилась всем, испрашивая прощения.
– Бог простит, – прошелестело в ответ, а Вера неприязненно подумала, что эта женщина могла бы и заранее поклониться и не задержать хотя бы здесь людей.
Священник пропустил женщину в пуховой шапочке в исповедальню и закрыл дверь.
– Иже Херувимы тайно образующе и Животворящей Троице Трисвятую песнь припевающе... – запел хор.
Ликующие звонкие голоса заполнили помещение храма, перепутались и зазвучали совсем неразборчиво. Вера прикрыла глаза.
– Всякое ныне житейское отложим попечение… – неслышно повторяла она.
Она хорошо знала службу, и ей не нужно было и смотреть на алтарь, она и так видела, что сейчас, когда прозвучал возглас священника: «Яко да под державою Твоею...» – открылись Царские врата и диакон с кадильницей вышел на амвон...
Действительно, все вокруг зашевелились, поворачиваясь следом за дьяконом, который, помахивая кадильницей, шёл по храму.
Синеватым дымком окутало фигуры людей, стоящих в очереди, и они как бы плыли – неведомо куда. Дверь в исповедальню тоже как будто приблизилась, хотя по-прежнему впереди стояло много народа…
Дверь приоткрылась, но никто не спешил идти в исповедальню.
Вера поёжилась.
– В чём дело? – спросила она, наклонившись к стоящему впереди мужчине. – Почему эта старушка, впереди, не идёт?
– Видимо, не готова ещё, – не поворачиваясь, ответил мужчина.
– Тогда других бы пропустила, – недовольно проговорила Вера. – Столько народа сегодня.
– Тоже, видимо, не готовы, – сказал мужчина.
– Как это?! – удивилась Вера. – А вы?
– А что я? – сказал мужчина. – Спешить туда, я извиняюсь, не собираюсь…
– Ну, тогда, может, меня пропустите? – недоумевая, сказала Вера. – Я не успеть боюсь.
– Если боитесь не успеть, пожалуйста! – мужчина подвинулся, освобождая путь. – Проходите...
Вера шагнула было вперёд, но по знобящему, ослепительному свету, бьющему из-за двери, поняла, что эта дверь не на исповедь...
То есть, нет… Конечно, на Исповедь!
Только на ту Исповедь, которая последняя, на которой грехи отпускаются или не отпускаются – и это уже навсегда, до скончания времени…
Вера попятилась, но назад не пускали, и она оглянулась.
– Идите! – услышала она мужской голос.
– Нет! – сказала испуганно. – Сейчас не моя очередь.
– Ну, как же не ваша? – сказал мужчина. – Если вы исповедаться стоите, как раз ваша...
Похоже, что задремала Вера...
Она стояла в очереди перед исповедальней, из открытых дверей которой смотрел, узнавая её, похожий на апостола Петра с иконы священник.
Медленно Вера осенила себя крестным знамением.
– Простите меня, грешную! – повернувшись к очереди, сказала она и низко поклонилась.
– Бог простит… – прошелестело в ответ.
По вере вашей
– На Полтавщине это было... – начал свой рассказ отец Святослав. – Я только ещё начинал тогда прислуживать в алтаре. Так вот… Дьякон батюшку там из храма выжить пытался. У дьякона сын семинарию заканчивал, он хотел его в наш храм определить, вот и устраивал разные каверзы. Другой настоятель давно бы выгнал такого дьякона, а наш как ангел небесный был, терпел всё… И до чего дело дошло. Отравить дьякон решил батюшку. И ведь вот что удумал…
Уже заканчивалась обедня. Уже занесли после причастия Чашу со Святыми Дарами в алтарь, уже прочитана была молитва «Отмый, Господи, грехи поминавшихся зде Кровию Твоею честною, молитвами Твоих святых...» и священник вышел из алтаря, когда случилось это – дьякон поднял покровец, лежащий на Чаше, и сыпанул купороса в Святые Дары.
– Чего это он? – спросил у меня псаломщик. – Чего сделал?
– Ты на лицо его посмотри! – говорю.
А лицо у дьякона в эту минуту и впрямь такое жуткое было, что и думать нечего, чего именно он насыпал в Чашу со Святыми Дарами.
– Надо, – говорит псаломщик, – батюшку предупредить. Пускай дьякона и заставит потребить Святые Дары, коли такую пакость сотворить удумал.
Уж не знаю… То ли слышал дьякон наш разговор, то ли самому страшно стало, только задрожал весь и, пятясь, из алтаря выскочил. Я выглянул вслед, а его уже и в храме нет, убежал куда-то.
А тут и батюшка, прочитав отпуст, в алтарь вернулся. И сразу, как и положено, к Чаше – потребить подобает иерею оставшиеся Святые Дары.
Мы с псаломщиком путь батюшке загородили: так, мол, и так, говорим, вот что злодей-дьякон со Святыми Дарами сотворил. Вы, говорим, батюшка, разыскать его пошлите да ему и скормите!
Как лучше хотели, а батюшка рассердился.
– Изыдите! – говорит. – В своём ли уме будете, про Святые Дары такое молоть?!
Перекрестился и взял Чашу в руки.
– Сие есть тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов, – произнёс он.
– Аминь! – говорим мы, а у самих слёзы текут по щекам.
– Сия есть кровь Моя Новага Завета, яже за вы и за многия изливаемая во оставление грехов, – проговорил батюшка и, зачерпнув лжицею Святые Дары, вкушать стал. И всё потребил, как положено.
– Вот такой батюшка был, – завершая свой рассказ, проговорил отец Святослав. – Такую веру имел, что никакая отрава не могла подействовать.
– Так, может, это и не яд был? – сказал я. – Может, показалось вам, что дьякон подсыпал чего-то в потир…
– Нет, не показалось! – покачал головой отец Святослав. – У зловредного дьякона того на лице зелёные пятна проступили. Утром пришёл покаялся, что купороса в потир насыпал. Пятна эти долго у него с лица не сходили. А батюшка – ничего, здоров остался.
Политрук
Церковный плотник Володя рассказал, что в армии возил заместителя командира по политчасти.
– И вот ты не поверишь, – сказал он, глядя на меня своими нестерпимо-голубыми на загорелом лице глазами. – Но он всегда меня отпускал в церковь на праздники. А время тогда ещё до перестройки было – ещё в СССР жили. Строго тогда нас насчёт церкви держали…
Нет-нет, не сразу замполит льготу такую Володе дал.
Не раз и не два заводил беседу, пытаясь убедить, что Бога нет, но Володя не поддавался.
– Как же, товарищ капитан, мне в Бога не верить? – не выдержал однажды Володя и, расстегнув гимнастёрку, вытащил помятую ладанку. – Видите? Эта ладанка с образом Николая Чудотворца на отце была, когда в него на войне пуля летела. Получается, что Бог и спас моего отца на войне… Как же я в Него не буду верить?!
Вот после этого случая и стал политрук, когда возможность была, в церковь на службу Володю отпускать…
– И сколько раз ходил в город в церковь, – рассказывал Володя, – а ни разу ни один патруль документы не проверил, хотя я и не прятался.
Так он и служил, радуясь, что и среди замполитов бывают настоящие люди, и всегда молился в церкви, чтобы Господь привёл политрука в Церковь.
Но, видно, плохо молился...
Заболел политрук, как раз когда ему майора присвоили, и так заболел, что сразу болезнь его скрутила.
Володя навестил его в больнице.
Политрук умирал.
– Открой тумбочку, солдат... – попросил он.
Володя выдвинул ящик. Там лежали деньги.
– Возьми! – сказал политрук.
– Зачем?!
– Ты панихиду по мне закажи, – неожиданно попросил политрук.
Володя отвёл глаза.
– Извините, товарищ майор, – сказал он. – Я не смогу это сделать.
– Почему?
– Нельзя некрещёных отпевать и панихиды по ним нельзя заказывать.
Политрук с трудом улыбнулся:
– А кто тебе сказал, солдат, что я некрещёный?
– Так вы же сами и говорили мне, когда я пришёл к вам, что некрещёный.
– Так это, солдат, тогда я был некрещёный, когда тебя против Бога агитировал… – сказал политрук.
* * *
– Неделю всего он прожил после нашей встречи… – Володя вздохнул. – Мучился страшно. Когда я навещал, смотреть на него больно было. Но вот умер, и я даже не сразу узнал его в гробу. Лицо разгладилось, стало неожиданно красивым и даже как-то помолодело…
Он помолчал немного, опустив глаза.
– Мне рассказали потом, что таким у него лицо уже после смерти стало, – сказал Володя. – Получается, что с таким вот помолодевшим лицом и предстал он перед Господом…
Володя перекрестился.
Перекрестился и я.
«Православные» надежды
– Тут я такие иконы видел у приятеля, – сказал мне знакомый. – Раньше они у его бабки в сундуке в деревне лежали, а теперь, когда померла старуха, он их привёз и у себя в квартире повесил.
– Верующий?
– Какой он верующий, если пьёт по-чёрному. А иконы повесил, потому что верит, что они ему помогут. Ага. Какая, я ему говорю, помощь тебе от икон будет, если ты сам себе помочь не хочешь? Но он упёрся – и ни в какую…
– Да, – вздохнул я сочувственно. – Бывают и такие православные…
– А я всё равно, – сказал приятель, – надежды не теряю.
– Что он пить бросит?
– Не… Что он иконы свои мне продаст. Уж очень они замечательные у него. Очень такие иметь хочется…
Маргиналы
Очень хорошо книжка «Русская симфония» с моей повестью о митрополите Иоанне идёт у Гостиного двора. За неделю десятка полтора книг уходит, хоть и продают их по двести с лишним рублей.
Похвастался товарищу, а он заинтересовался, что это за киоск такой книжный.
– Не киоск, – объяснил я. – Знаешь, где продавцы патриотической прессы стоят? Они и книжками немного торгуют.
– А! – сказал приятель. – Ты про этих маргиналов говоришь…
– Вообще-то, я предпочитаю их патриотами называть, – сказал я. – Но, может, ты и прав. У нас ведь сейчас кто русский, тот и маргинал. Как-то так, на маргинальный лад, наши немаргиналы жизнь в России устроили…
Поезд, на который не меняют билеты
Много лет мне снится один и тот же сон.
Мне надо уезжать.
Уже и дела завершены, и билеты куплены, и с друзьями я простился, и вот бесцельно сижу или гуляю – и вдруг вспоминаю, что вещи у меня ещё не собраны.
Я бегу собирать свои вещи, но их много. Я начинаю торопиться и вдруг с ужасом осознаю, что всё равно не успею собраться, потому что уже истекло отпущенное мне время – подошёл час назначенного отправления.
И, проснувшись, лежу в постели и слушаю, как медленно – так убегают, играя, дети – затихает встревоженное неземным страхом сердце.
И перебираю детали сна, постепенно успокаиваясь мыслью, что всё это только сон, а на самом деле я никуда не опоздал, и вообще, можно ведь было и во сне обменять билет и поехать в другой день на другом поезде…
И вот тогда и становится уже по-настоящему страшно, когда понимаю, что билет у меня был куплен к умершим родителям и на этот поезд – увы! – билеты никому не меняют…
 | назад |
| вперед |  |
