Есть среди православных церковных песнопений одно, необычайно яркое и глубокое по смыслу: “Житейское море, воздвизаемое зря напастей бурею, к тихому пристанищу Твоему притек... “Действительно, жизнь наша похожа на бушующее море, и страшно оказаться в этой пучине “без руля и ветрил”. Не на что положиться – слишком непрочно то, чем принято дорожить в мире: семейное счастье, удачливость, достаток. Только одно может устоять перед “бурей напастей” и превозмочь ее. Это – вера.

Но где найти хранителей такой несокрушимой веры? Рядом с нами – только мы их не замечаем. Слишком уж скромны внешне эти бабушки-старушки, тихонечко молящиеся в привычном уголке храма. И хотя зачастую они неграмотны, еле-еле по складам Псалтирь разбирают, нам, образованным христианам современности, стоило бы многому поучиться у них. Прежде всего – стойкости в вере, преданности Богу.

Из числа таких неприметных старушек – и Анастасия Федоровна Боброва, уборщица при храме Всех Святых. Круглое лицо в сетке морщин, глазки живые, с затаенной в них грустью, легкая, добрая улыбка. И не подумаешь, что перед тобой не просто бабушка, а мантийная монахиня, мать Ангелина, прожившая в постриге срок немалый – почти полвека.

Родилась Анастасия Федоровна в 1912 г. в окрестностях Алма-Аты, куда ее родители, пензинские крестьяне, перебрались в начале века в поисках счастья: переселенцев наделяли землей. Вот почему и довелось русской девочке Насте появиться на свет в дальнем Казахстане.

Среди детских воспоминаний матушки Ангелины – тяжелый крестьянский труд – с матерью на огороде, в поле – с отцом и старшим братом. Приходилось еще и двух младших братишек нянчить.

Вместе с потребностью трудиться, детей воспитывали в традициях Православия. По праздникам храм посещали, соблюдали посты, говели, причащались. Особенным почитанием в семье пользовался Святитель Николай. Дядя Насти, Петр, служил псаломщиком в Никольской церкви г.Алма-Аты. Другая родственница – двоюродная тетя – была послушницей в местной женской обители.

Матушка на всю жизнь запомнила, как готовилась в их доме к Пасхе. Мать пекла куличи. До чего же манил детей запах сахара и изюма! Конечно, до Светлого Праздника есть его детям не разрешалось, но так трудно было устоять перед соблазном отведать сладенького! И вот как-то раз маленькая Настя украдкой отщипнула и съела кусочек кулича. Мать заметила, но не накричала на ребенка, не побила. Просто сказала: “Больше не делай так, не бери тайком – грешно”. И это спокойное замечание матери произвело на девочку большое впечатление, чем “традиционный” подзатыльник – больше ничего не брала украдкой.

Но самой большой радостью для Насти были посещения монастыря. Ее манили и полутьма храма, и нежное пение хора, и уютная келийка, где можно было помолиться в одиночестве после дневного послушания... Наверное, со временем и она бы, как тетя, надела черный подрясник. Но тут пришла революция и детские мечты так и остались мечтами.

Первое, что запомнилось Анастасии Федоровне из революционных времен, было уничтожение царских портретов. У них дома висели нарисованные на жести изображения Николая 11 и его семьи. Пришлось их соскоблить, а из металлических листов отец сделал кружки. Потом пили чай из этих посудин, сделанных из царских портретов...

Но самое страшное настало после. На глазах Насти закрывали и женский монастырь, и Никольский храм. Она до сих пор не может без слез рассказывать, как люди в полувоенной форме выбрасывали на мостовую и топтали иконы, как избивали и увозили неизвестно куда тех, кто пытался вступиться за поруганную святыню. Псаломщика Петра, дядю Анастасии, тоже арестовали. Родня уже оплакала его, но через несколько лет он вернулся, воскреснув из мертвых в полном смысле этого слова. В лагере, в бараке, где он жил, вспыхнул брюшной тиф. Многие соузники Петра умерли. Наконец, и он почувствовал симптомы смертельной болезни... В бреду или наяву увидел седого старика в архиерейских одеждах. Позвал: “батюшка, помираю я...” Святитель подошел, благословил его, сказав: “нет, рано тебе – поживи еще”. И исчез. Очнулся Петр – болезни как не бывало. А в явившемся ему старце признал он покровителя храма, в котором служил – Николая Мирликийского Чудотворца.

Настина тетя-послушница, тоже вынесла много горя. Хотя ее и не выслали, как настоятельницу и некоторых сестер, но и ей досталось горькая чаша. Она вышла замуж и, несмотря на то, что брак был счастливым и жили они с мужем душа в душу, тосковала по прежней жизни в стенах обители. Племяннице наказывала: “Не заводи, Настенька, семью – семейный только о семье заботится. Одной легче Богу служить”.

Не выполнила Настя совета – встретился хороший парень и сыграли свадьбу. Но и выйдя замуж, ведя хозяйство, нянча троих детишек, Анастасия Федоровна не забывала о Боге – молилась, соблюдая посты, икон из дома не выбрасывала, креста не снимала. Детей тоже окрестила -Таинство по ее просьбе совершил священник из разрозненной церкви, втихомолку, на задворках огорода. Бывало, муж Анастасии злился: “Знал бы, что ты такая богомольная, не женился бы на тебе. Все-то ты со своим Богом...”

Что оставалось тут делать? Разве повторять мысленно предсмертные слова первомученика Стефана: “Прости ему, Господи. Не знает он, что творит”. У многих в ту пору были на устах эти горестные слова...

В 1941 г. мужа Анастасии Федоровны взяли на фронт, а в 1944 г. он вернулся, смертельно больной, с застуженными почками. Прохворал с полгода и умер. Незадолго до смерти попросил прощения и тебя бранил. Умру я – выходи замуж за кого полюбится и будь счастлива”. Анастасия плакала: “Нет, родной, не надо мне другого мужа, кроме тебя. Лучше я монахиней стану”.

В истории христианства есть немало примеров, когда женщина, потеряв любимого, порывала с миром. Но это – явление совсем иной природы, нежели ритуальное самоубийство древних индийских вдов, совершаемое в отчаянии. Пережив большое горе силою веры, человек начинает так же остро, как свое, ощущать скорбь, царящую в мире. И уходит в монастырь, чтобы молиться об утолении не только личного, но и всеобщего горя. Один из ярчайших примеров такой духовной эволюции – судьба игумении Марии (Маргариты Михайловны Тучковой), вдовы генерала, убитого в Бородинском сражении. Потеряв мужа, а потом и единственного сына, она была на грани безумия. Но благодаря глубокой вере превозмогла скорбь и выбрала единственный правильный путь – иночество. На месте гибели мужа она основала Спасо-Бородинский монастырь, куда принимала тех, чьи родные погибли в войне 1812 г.

Вера помогла Анастасии Федоровне пережить смерть мужа и вырастить в одиночку двух сыновей и дочь. Выполняя свое обещание, она, по примеру евангельской Анны, которая, овдовев, посвятила себя служению Богу, она стала работать уборщицей в Алма-Атинском Никольском храме, когда власти, наконец, разрешили его открыть. Вот уже почти полвека длится ее добровольное послушание церковной поломойки. Тогда же, в конце сороковых годов, осуществилось и ее желание стать монахиней. В мантию с именем Ангелины постриг ее приехавший из Сибири иеромонах о.Борис. Некоторое время они переписывались, но потом оборвалась и эта ниточка, связывавшая матушку и ее духовного отца.

Матушка Ангелина осталась без духовного руководства. Однако, со дня пострига и доныне не оставляет молитвенного правила, данного ей о.Борисом. Оно простое – три канона – Спасителю, Божией Матери, Ангелу-Хранителю, Иисусова молитва и чтение Псалтири. Ничего непосильного, сложного. Но невольно удивляешься стойкости в вере этой старушки-монахини, спрашиваешь саму себя – а смогла бы ты вот так, изо дня в день, твердо держаться избранного пути? И невольно опускаешь глаза...

Особенно любит матушка читать Псалтирь. При ее трехклассном образовании эта книга ей наиболее доступна и понятна. Важность чтения Псалтыри для матушки подкрепляется и воспоминаниями о встрече с вернувшейся в сороковых годах из ссылки алма-атинской монахиней Магдалиной. Она говорила, что только чтение чудом сохраненной Псалтири тогда утешало ее, не дало впасть в отчаяние.

Долгие годы, сначала на родине, в Алма-Ате, а позже и в Архангельске, неизменно при церкви, матушка Ангелина совершает свое служение Господу. Ее труд – труд уборщицы – самый скромный и незаметный. Ведь мы привыкли видеть храм всегда чистым, светлым, в разноцветном блеске лампадок и свеч, таким прекрасным, что душа радуется. И к сотворению этой радости причастны вот такие простые верующие женщины, как матушка Ангелина. Конечно, на девятом десятке лет нелегко управляться с ведром и тряпкой, но она полна энергии и желания послужить Богу. Так и вспоминаются при взгляде на нее, слова митрополита Мануила Лемешевского: “Не смотрите на меня, что я маленький и старенький. Во мне есть еще сила прославлять Господа!” А еще – из Псалтири: “Воспою Господа в животе моем. Пою Богу моему, дондеже есмь”. Только матушка славит Бога не пением, не славословием Ему “во псалтири и гуслех”, а трудом своих неутомимых рук, подтверждая веру делами.

Матушка Ангелина прожила большую жизнь и вряд ли можно назвать ее счастливой, вряд ли остается в ней место для мечты. Но у нее есть такая мечта – хоть последние годы жизни провести в стенах монастыря. С этой мечтой она живет, и хочет верить, что осуществится ее желание. И еще хочется верить, что старенькие архангельские матушки не окажутся последними северными монахинями, и найдутся молодые, которые пойдут их путем.

В “Древнем Патерике” есть рассказ о видении прозорливого старца. Видел он трех монахов на берегу бушующего моря. Вдруг с другого берега послышался голос, звавший их к себе. И у двоих появились могучие огненные крылья, на которых они легко перенеслись через пучину. А третьему тоже были даны крылья, но не огненные, а маленькие и бессильные. С трудом, крича и плача, то и дело погружаясь в бурные волны, он перелетел их... “Так и сие поколение, – заключил старец, -если получает крылья, то не огненные, а едва получает слабые и немощные”. Нам, современным христианам, часто не хватает могучих крыльев веры. Поэтому так важно обращение к жизненному опыту тех, кому они были даны, кто сумел подняться на них к Небу над житейским морем, “воздвизаемым напастей бурею”.