Как входишь в квартиру Анны Александровны Кузивановой (а живет она в центре Сыктывкара), то сразу встречает взгляд умных, спокойных глаз. Смотрят они со стены, с огромной фотографии. Длинная борода, прямая осанка... Писатель? Или ученый?

– Люди спрашивают, это у тебя какой святой? – замечает мой интерес хозяйка. – А это мой отец. Любил фотографироваться. Перед смертью попросил: “Когда я умру, ты, Анна, сделай большой портрет”. Вот я и увеличила... Девяносто лет он прожил, брат его девяносто шесть лет скоротал, а сестра их старшая – сто лет и десять дней. Это по отцовской линии. А вот мать моя, Анисия, рано умерла. Даже фотографии не осталось. Так уж Богу было угодно.

Начал я расспрашивать про Анисию, а потом незаметно на другую тему переключился – стал выведывать, как сама Анна Александровна жизнь прожила. И удивился. Вспоминает она свою биографию, про себя уже говорит, а мне-то кажется: продолжается прежний рассказ – про Анисию.

Настолько схожи судьбы матери и дочери! Будто и нe умирала мученица Анисия – пережила и мужа-долголета, и безбожную власть пережила – и вот сидит передо мной. Бодрая, молодо глядящая, неувядаемая.

Родилась Анисья Григорьевна в 1887 году. Замуж вышла за жителя села Визинга Александра Домашкина, родила шестерых детей. Была женщиной безропотной, доброй, богобоязненной. Муж ее в душе был верующим. За стол садился – крестился, и вставал – благодарил Бога. Но редко в церковь ходил, все больше хозяйством занимался. Таких мужиков большинство было: только в великие праздники, бывало, запрягут лошадь, к церкви подъедут, постоят там – и дальше по делам. Однажды в день Петра и Павла соседи Домашкиных пошли в поле, сено состоговали – и молния ударила. Сено как порох сгорело. Это случилось на глазах Александра. Перестал он по праздникам работать. А потом забыл – ворчал на Анисью, что она часто в церковь ходит, в самый сенокос.

Воспитанием детей занималась Анисия. Часто советовалась с духовником семьи, настоятелем церкви с. Визинга о. Стефаном. Подсказывала батюшке, что следует спросить на исповеди.

-– Постные дни соблюдала? – исповедовал духовник шестилетнюю Анну.

– Один раз хлебом макнула в сметану...

– А как ты ругаешься?

– Я ругаюсь “лешак”...

– Нельзя. Это самое плохое слово! Вот в лес пойдешь, а он тебя и схватит...

Такое воспитание действовало. Был действенен и пример матери. В тридцатые годы неподалеку от Визинги начали строить железную дорогу, и зачастили с той стороны гости... Стучатся в дом – изможденные, страшные на вид люди. Раскулаченные. Анисия варила им большие чугуны картошки. Люди кушали и плакали. Стелила постель – а они отказывались, шли на сеновал. Завшивленные были. Утром Анисия топила баню, и устраивалась вошебойка. Потом приходили другие. И снова Анисия собрала на стол. Приговаривала: “Мы от этого не обеднеем...”. А у самой желудок сводило.

В 37-м пришла бумага: приказано разрушить храм в Визинге. Председатель райисполкома вызвал о. Стефана и предложил: ломать не дадим, соберем подписи сельчан. Было решено поручить это дело кому-нибудь из прихожанок. Но мужья не отпускали своих жен, знали, чем кончится.

– Я в то время в Сыктывкаре училась, – вспоминает Анна Александровна. – Приехала домой, самовар поставила. Чашки мать держала в коробе, подвешенном под потолком. От детей прятала, чтобы не разбили. Полезла я туда, а там огромная кипа бумаг. Разглядываю: все крестики да подписи. Запестрело в глазах. “Отец, что это?!” – спрашиваю. “А ну-ка бросай быстро в печку!” – говорит. Я начала догадываться: “Ага, батя, сам боишься Бога прогневить, а мою детскую душу хочешь погубить!”. Дождалась матери и отдала ей бумаги.

Сначала арестовали председателя райисполкома, потом о. Стефана, а вслед за ними сборщицу подписей – Анисью. Священника расстреляли в лесу, там, где сейчас сыктывкарский аэропорт. Анисии дали срок и увезли в Корткеросский район. Муж ее собрал узел (юбку, валенки, платок) и дал дочери, чтобы отвезла в лагерь. Но охранники не подпустили Анну – прикладами били в грудь.

– Тяжело жили, – горестно вздыхает собеседница. – Однажды отца не было, и пришли нас раскулачивать. Стоят с блокнотом, имущество описывают. Я схватила ухват и давай их тыкать. Прижали меня к печке, а сестренки мои взахлеб ревут, хоть уши затыкай. Убоялись супостаты, сбежали. Прошло время. Слышим ночью – стук. Зашел сосед в тулупе, сказал, что нашу жалобу в Сыктывкаре рассмотрели и порешили не раскулачивать. Зажгли мы лампадку, встали на колени долго молились. В эту ночь не спали: отец вдруг за хозяйство взялся, а мы полы мыли, стирали.

Началась война. Анну призвали на Северный флот, ухаживала там за ранеными. О матери не забывала. Попросила замполита письмо написать с просьбой об освобождении. Письмо ли помогло, или что другое, но в 1943 году отпустили Анисию, а вместе с ней межадорских, чухломских и других старушек, кто за веру православную пострадал. Вернулась Анисия еле живая и через год преставилась.

После войны Анисию Домашкину реабилитировали. Вдовец отправился в Сыктывкар с просьбой, чтобы власть вернула бычка, ружье и бунт тесаных досок, которые гепеушники увезли вместе с Анисьей. Но отказали старику.

До 1948 года Анна жила в Архангельске. Весною отец прислал весточку. Задумал старик дом перевезти на старое место, просил помощи. Вернулась Анна в Визингу и содрогнулась ее душа от деревенского житья. Народ душили налогами, голод косил повсюду: кто на колхозном поле падал, кто в лесной избушке загибался. Одна старушка вышла огород полоть – нашли ее меж грядок, с пучком травы в мертвой руке. Вспомнила Анна мать свою... И села писать письмо Сталину: “Что же вы это делаете?! Ленин обещал землю дать, а отобрал последнее, и вы отбираете!”. И перечислила колхозы, в которых люди мрут.

Посадили Анну в сыктывкарскую тюрьму. Оказалась в камере с женщиной-югославкой.

Эта узница мне глаза раскрыла, – продолжает рассказ Анна Александровна. – Муж ее был коммунистом, посланником Иосифа Тито. Три года они жили в Кремле. Потом мужа расстреляли, а ее в Воркуту упекли. Освободившись, работала завдетсадами то ли в Усть-Цильме, то ли в Ижме. Когда Сталин поссорился со своим тезкой, ее снова посадили. Она кремлевские тайны знала и все-все мне рассказала: что Кирова убили по указке Сталина, что этот деспот свою жену самолично застрелил... Перед судом напутствовала меня: “Не бойся, тебе дадут десять лет, но Сталин скоро умрет, у вас все изменится, и тебя освободят”.

И вот заседание Верховного Суда Коми АССР. Судья Макаров, обвинитель Савиновский, следователь Кошкин. Этот Кошкин все переживал за меня: “Одумайся, ведь ни за что пропадешь!”. Суд шел с девяти утра до темноты. Несколько раз заседание прерывали, объявляли, что я невменяема. А я и вправду, был грех, будто с ума сошла: все-все выговорила, и про мать свою рассказала, и про разрушенную церковь, и про людей, погибающих с голода... Стучала кулаком по загородке, до синяка. Хотели меня хитростью взять. Адвоката нарядили в краснофлотскую форму, и тот все пытался меня прослезить: “Вы же участник войны! Сознайтесь, что по молодости, по глупости письмо написали”. А я снова как вскочу, как заору... Запишите, говорю, мои слова на патефонную пластинку – пройдет время, люди будут слушать и будут плакать.

Вернули в камеру. Узница моя спрашивает: “Все сказала?”. Там же, в тюрьме, она умерла, не дождавшись суда. В камере номер 28.

По статье 58 п. 10 попала Анна в Воркутлаг. Бог миловал – определили в хорошее место. Был такой специальный лагпункт на станции Чум, где держали беременных. На тяжелые работы их не посылали, лишь иногда заставляли железную дорогу очищать от снежных заносов, а все остальное время занимали швейным делом. Анну определили акушеркой. Мамочки ее любили за мягкое обращение и заботу. Обращались к ней и вольные роженицы. Даже жена начальника лагпункта предпочла Анну остальным акушеркам. Во время схваток попросила: “Перекрести меня!”. Наложила Анна крестное знамение, и роды прошли на удивление быстро.

Умер Сталин. Анна села писать послания в Москву, просила освободить тех каторжанок, у которых дети на воле остались. И – удивительное дело! -– начали потихоньку освобождать. Женщины плакали, благодарили заступницу. Саму Анну освободили в 1955 году. Два лишних месяца продержали – бумаги оформляли.

После лагеря Анна Александровна жила у отца, потом переехала в Сыктывкар, работала в аэропорту, возглавляла там санэпидемстанцию.

Прошли годы. Еще недавно – Анна Александровна вместе с кочпонскими прихожанками ходила по людям – собирала подписи, чтобы открыли церковь в Кируле. Совсем как Анисия-заступница...

– Восстановят храм в Визинге – и умереть можно, – вздыхает дочь Анисии. – Но когда это будет...

Будет! И по сей день жители Визинги прячут у себя распиленную на части главную икону – из иконостаса бывшей Троицкой церкви. Самый большой осколок хранят потомки Анисии. Придет день – икона соберется из осколков.