На речной барже прибыл в Сыктывкарскую ссылку иеромонах Дамаскин. Было это в тридцатых годах. Точный срок назвать не можем. За что он подвергся репрессиям – нет известий. В каком монастыре подвизался, из каких мест родом, какого сам роду-племени – ничего этого тоже неизвестно. Конечно, где-то в гебистских архивах на него хранится дело. Но, пойди, найди его. Так что расскажем мы об отце Дамаскине со слов пенсионера Леонида Ивановича Ракина.

Познакомились они случайно. Как-то в комнату, где проживала многочисленная семья Ракиных (восемь детей да родители) явился необычный гость. Чем необычный, сказать трудно. Одет вроде как и все сыктывкарцы в конце войны: сапоги, треух, телогрейка, под ней грубой вязки свитер... Возраста почтенного, седобородый и сивокудрый. Таких, крестьянского обличья людей, было полгорода. Он чисто, даже щегольски говорил по-русски. Так ведь в Сыктывкаре чистопородных русаков было к тому времени пруд пруди среди ссыльных. А вот разговор его, тихий тон, миролюбивый, примиряющий – это было необычно. Кругом ведь не говорили, а кричали, на каждом шагу бранились.

С детства Леонид был не шибко крепким. А на двенадцатом году поранил пилой ногу и она болела, сочилась кровью и сукровицей, гнила. Врачи определили костный туберкулез. Мальчик целые дни проводил в углу на топчане: хилый, беззащитный, малоразговорчивый. А тут еще заболел у него глаз. Болел-болел да и вытек. Окривел мальчишка.

– Хоть бы уж Бог его прибрал,– говорили соседи.

– И Бог, – вспоминает Леонид Иванович, – послал ко мне отца Дамаскина.

Пришел он раз, пришел второй, а потом зачастил к мальчишке. Не всегда он являлся с подарком (какие у ссыльного доходы), но уж если приносил на Пасху крашеное яичко, то мальчик берег его, любовался им как бесценным сокровищем. А больше разговаривали старый да малый. Родители на работе, братья – в школах, а “седой да кривой” (так их дразнили школьники) беседуют про ангелов Божиих, про Младенца, в яслях родившегося, про нищих, которые наследуют Царствие Небесное...

Через время пришла в их бедное жилище женщина, каких Леонид никогда в жизни не видел. Это потом он узнал, что гостьей была артистка драмтеатра Дальская. Только сейчас Леонид Иванович позволил себе разгласить величайший ее секрет: Дальская в зрелом возрасте, будучи депутатом горсовета, тайно крестилась и взяла в духовники ссыльного старика– монаха. По его наущению она и посетила убогое жилище. Слезы выступили у нее на глазах, когда она увидела на топчане Леонида.

– Господом клянусь, я тебя спасу, мальчик, если понадобится на руках донесу до парохода, отвезу в Евпаторию. Там тебя вылечат.

Мальчик? Леониду Ракину было уже 20 лет, но выглядел он действительно ребенком, а весил не больше 30 килограммов. Евпаторийский санаторий для больных костным туберкулезом в самом деле поставил его на ноги. И уже не старый к малому, а отрок к духовному отцу стал ходить в гости.

Жил о.Дамаскин на постое у православной женщины. Выделила она под жилье свою баньку, точнее часть ее – предбанник. Сама же баня использовалась по назначению. Уговаривала, умоляла монаха не позорить ее и поселиться в любой комнате ее просторного дома, но настоял на своем ссыльный:

– В стеснении ли жить, в темнице ли, заточении – награда от Господа.

Вот как вспоминается Л. Ракину жилое помещение монаха: – Высота – метр семьдесят, длина – два метра, ширина – чуть меньше. Железная кровать, вместо сетки – доски, а поверх досок – солдатское одеяло. Иконостас, небольшой аналой, книжная полка, где тесно, впритык стояли Евангелие, Псалтырь, Библии, триодь, акафистник... Что еще? Рукомойник в углу, стол небольшой, табуретка, занавеска на единственном оконце. Вел он небольшое хозяйство, имел трех куриц. Их имена помню: Беленькая, Серенькая и Куропаточка. Была козочка беленькая. И петух, красный, как огонь. Яростный и боевой, он охранял о. Дамаскина лучше овчарки.

Леонид Ракин днями сидел у старца в келье, читал. Монаха вечно не было дома. Домой приходил, когда на дворе было темно. Леонид, постепенно поправляющийся, в тишине и покое кельи укрепляющим душу, уходил домой, а монах становился на продолжительную вечернюю молитву. Спать он ложился рано – в десятом часу, вставал же через час после полуночи. И в самую глухую пору, когда в черных домах околотка, называемого Второй овраг, не было и искринки света, в пору властвования бесов да воровством промышляющего люда, становился на молитву о. Дамаскин. Долго, нескончаемо монашеское правило: бесконечен его синодик, нескончаем помянник о живых... В оконце уже сереет зимнее утро, а он все стоит. Но близок конец молитвы – уже идут моления к Господу простить “ненавидящих и обидящих”…

Когда отрок Леонид входил в келью, о. Дамаскин встречал его, готовый к выходу в город. Только включался репродуктор у недальнего НКВД с непременным “Славься Отечество наше свободное”, как выходил в мир о. Дамаскин. Целыми днями он ходил по городу и окрестным деревням, навещал своих духовных детей, причащал, исповедовал, вразумлял, направлял...

...Давно уже, без малого 40 лет, как преставился ссыльный монах: только получил свободу, только поехал в первый отпуск, как умер – прямо в пути. Не осталось после него детей по крови, но духовные сыновья и дочери разбросаны по всей республике. Помнит его, буквально каждый день поминает в молитвах и Леонид Иванович Ракин.

Спаси, Господи, “послуживших Тебе, во иерейстем и монашеском чине...”