Помянник Марии Алексеевны Булышевой распух от многократного использования, от множества фамилий в него вписанных. Как у каждой истинной христианки, в него внесены и родители, и сродники, и ближние. Но начинается он не с имен отца-матери, “О упокоении” открывается именем иерея – отца Павла.

...Зимой 1945 года в Керчомье о разрушенном десять лет назад местном храме уже и говорить забыли. Начальство докладывало “наверх” о почти стопроцентном атеизме сельчан. Только отдельные, зараженные предрассудками старухи, бьют поклоны, а молодежь, любо-дорого, на путях свершений... В селе было голодно (много ли дает огород), холодно (колхозные клячи не могли навозить дров), темно (жгли по избам лучину, в сельсовете – “дзюзган” – коптилку). Как началась война– так и пошел в Керчомье Великий пост.

А сегодня Страстная суббота, завтра – Светлое воскресенье. Весенний вечер. Идут по широкой улице принаряженные женщины: у той новая телогрейка, у другой бабушкин ветхий полушалок, у ее подруги свежеподшитые валенки. Все они направляются к неприметному домику на окраине села. Там проживает Павел Катаев, для начальства – рядовой колхозник, для верующих – тайный священник, который уже пострадал за веру, отсидел 10 лет. Главе села, а им является, конечно, председатель колхоза Михаил Кузнецов, роль Катаева – не секрет. Но он закрывает глаза на идеологический непорядок в хозяйстве. Да и не хочет он ссориться с женщинами, ибо они сейчас – основная рабочая сила. Но до поры до времени, пока верующие ведут себя неприметно. А “тайный поп” дело понимает, демонстраций, в свою очередь, не устраивает.

... По одной – по две приходят верующие в скрытую молельню. Когда явилась туда 17-летняя Маня Булышева с сестрой Гликерией, там уже плотно стоял народ, что не повернуться.

Девушки чуть припоздали: служба уже началась. Где уж хранил, из каких тайников достал о. Павел епитрахиль, наперстный крест, поручи – никто не знает. Тихо, но медленно и внятно ведет он богослужение. Окна наглухо зашторены, двери плотно прикрыты. Треск лучины, копоть керосинки – душно, жарко, томно. Но всю ночь стоят, молятся, шепотом подпевают батюшке керчомцы.

Пришло время крестного хода, но только и отважились православные, что плотно притворенные двери распахнули настежь, а сени, а из сеней – на крыльцо. Стоит открытая дверь, сырой весенний воздух растекается по полу избы, батюшка один выходит на крыльцо. Дверь брякает кольцом, закрывается за священником. А он вдруг (забыта конспирация) радостно и полнозвучно поднимает пасхальную песнь:

– Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!

Тихо в Керчомье, окна ее темны, люди испуганно прильнули изнутри к темным стеклам.

– Ой что будет, не простят такого Катаеву, Ой не простят.

А о. Павел, вовсе и не заботясь о тайне, радостно восклицает: Христос воскресе!

– Воистину воскрес,– дружно отвечают ему. Громко, вдохновенно, радостно. Открывают дверь в храм.

Открытые лица, сияющие глаза, распрямленные спины.

... Это было последнее богослужение о. Павла. Через время его арестовали. Говорят, суд вновь “дал” ему 10 лет лагерей. Там он и сгинул. Навсегда.

Навсегда? А имя его на устах во время молитвы Марии Алексеевны, а память его в умах многочисленных духовных детей. Поосторожнее надо быть с вечными категориями.