В кажущейся бесхитростности их – глубокий смысл. Ведь нам, христианам смутного времени, на исходе двадцатого столетия так важно не позабыть, что вокруг нас и в наших душах совершается постоянная незримая борьба между добром и злом. И что ежедневно, ежечасно, словно снегопадом, покрывается забвением память о подвижниках прошлого, в духовном опыте которых мы смогли бы почерпнуть силы “для невидимой брани”, для сопротивления надвигающейся тьме.

Храм Всех Святых в Архангельске маленький, уютный, с большим куполом и крошечной колоколенкой. С виду – мирный храм посреди мирного кладбища. Но, как поется в старинной песне, на кладбище этом “много бед погребено”. В годы гражданской войны здесь, на окраине Архангельска, “на Мхах”, было расстреляно немало людей. На месте, где белогвардейцы казнили большевиков, стоит памятник с именами убитых. А за оградой кладбища в память о бесчисленных жертвах “красного террора” высится простая гранитная глыба. Да на самом кладбище – большой деревянный крест... И сам Всехсвятский храм тоже можно считать памятником новомученикам, – в его стенах во времена воинствующего атеизма была устроена тюрьма для высылаемых на Север людей. Лишь в 1946 году здесь возобновились богослужения.

Во Всехсвятскую церковь меня привело желание узнать о судьбах монахинь, нашедших духовное окормление в этом храме и возле него – свой последний приют.

В поисках мне помог настоятель Всехсвятского храма протоиерей Василий.

– Тут, в просфорне жили две матушки – Пелагия и Нина. Нина читала и пела на клиросе, а Пелагия в алтаре прислуживала, кадило подавала. Лет тридцать прожили дружно, не ссорясь. Какие они были смиренные! И всегда в мирном устроении духа. Пелагия, как преподобный Серафим, ко всем обращалась: “миленький”, “радость моя”. Настоящие монахини – подвижницы, как раньше... Матушка Нина совсем недавно умерла, лет пять назад. А Пелагия – еще прежде...

Больше отец Василий ничего не смог поведать о матушках Нине и Пелагии. И неудивительно. Ведь за долгие годы их служения во Всехсвятском храме к ним настолько привыкли, что всем казалось, будто они здесь были и пребудут всегда. Поэтому и судьбы их, и их внутренний мир навсегда останутся тайной. Память очевидцев сохранила лишь историю о том, как пришла во Всехсвятскую церковь матушка Пелагия. До этого она работала нянечкой в детском саду. Кто бы мог тогда подумать, что эта простая работящая женщина станет инокиней? Но как-то раз Пелагия тяжело заболела. Во время недуга своего дала обет – если выживет, то пойдет служить Господу при храме. И, поправившись, Пелагия исполнила свое обещание.

Напоследок батюшка Василий благословил меня поговорить с давней прихожанкой храма, певчей Валентиной Федоровной Осиповой. Вот что поведала она:

– Матушек тут было много. Правда, не знаю, кто из какого монастыря. Вот хотя бы монахиня Мария Магдалина. Я ее помню немного. Была она всегда спокойная, умиротворенная. Жила праведно и умерла без мучений, приготовившись к смерти заранее. Сходила в баньку, переоделась в чистое, прилегла, да так и скончалась. Она похоронена слева от церкви. Только сейчас не отыскать, где именно. Кто и знал – все поумирали давно.

О матушке Магдалине известно, что она присутствовала при кончине инокини Евдокии – последней насельницы Холмогорского монастыря. Ей и открыла угасавшая матушка Евдокия, что за душой ее пришли Святые. Но о жизни и о кончине самой матери Магдалины некому теперь рассказать. И могила ее затерялась навсегда среди “немых” безвестных надгробий и крестов на заснеженном кладбище у Всехсвятского храма.

Поведала кое-что о двух послушницах архангельского Сурского подворья – Анне и Феодоре:

– Еще была Анна, сурская послушница, умершая 90-летней старушкой, – вспоминает Валентина Федоровна. – Она мне говорила о духовнике подворья, ученике праведного Иоанна Кронштадтского протоиерее Димитрии. Имел он семью, пятерых дочерей. Но потом тайно принял на себя подвиг целомудрия. На это его благословил сам батюшка Иоанн. Как-то, по приезде в Архангельск, он сказал отцу Димитрию и его матушке Варваре: “С сего дня ты ей брат, а она тебе сестра”. И после этого отец Димитрий с матушкой своей жили как брат с сестрой.

О тайном подвиге отца Димитрия и его жены мне известно и от других его современников. С их слов, они приняли монашество после того, как батюшка Димитрий чудом, дав обет постричься, исцелился от слепоты. Господь дал ему и иное зрение...

– Анна рассказывала, что батюшка Димитрий был прозорливый. Бывало, если он идет с кем-то и толкнет своего спутника в сторону, значит, того ожидает какое-нибудь искушение. В 1937 году его арестовали и выслали в Кустанай. Случайно с ним в одной камере оказался бывший послушник Соловецкого подворья Сергей Гаврилович, которого скоро выпустили. Он говорил, что батюшка все сорок дней, пока они сидели вместе, ничего не ел – все ему отдавал...

– Из послушниц Сурского подворья помню еще Феодору. Отец ее был неверующим и смеялся над дочкой, что она такая набожная и батюшку Иоанна Кронштадтского почитает: “Что этот твой Иван!..” Ей оставалось только терпеть да молиться, чтобы Господь его вразумил. И вот что случилось. Приехал в Архангельск батюшка Иоанн. Встречало его много народу. В толпе оказался отец Феодоры. Батюшка Иоанн Кронштадтский подошел к нему, да и говорит: “Поди-ка, Иван, сюда...” Тот так и обомлел – ведь отец Иоанн никогда его раньше не видел и ни от кого узнать не мог, что его Иваном зовут. Что еще сказал ему отец Иоанн – неизвестно. Только после встречи той отец Феодоры переменился: сам уверовал и над дочерью насмехаться перестал. Феодора все хотела в Сурский монастырь уйти, да не успела – после революции его закрыли. Но она все равно уехала в Суру. Что с ней там сталось– неведомо...

А отправилась она на заведомое мученичество, желая быть рядом хотя бы с уже разоренной святыней. Где нашла она свое последнее пристанище? На монастырском кладбище? А может, в черной воде проруби по дороге на Карпогоры, где в сороковые годы были утоплены последние монахини Сурской обители? Под силу ли расчетливому уму современного христианина уразуметь ее “вольное страдание”?...

Валентина Федоровна назвала мне имя еще одной монахини из Всехсвятского храма – матушки Парфении. Ее могила, справа от входа в церковь, сохранилась. Но о судьбе ее Валентина Федоровна не знала ничего. Поэтому о матушке Парфении рассказал уже другой человек – ее внучатая племянница Зиновия Ивановна, женщина глубокой веры и большой доброты, в прошлом – стоматолог. Она вспоминает:

– Матушка Парфения была выслана в Архангельск вместе с младшей сестрой-послушницей Зинаидой. А родились они в селе Коповке Керенского уезда Пензенской губернии. Церковь там стояла из красного кирпича, как обычно в наших краях строят. А недалеко находился женский монастырь в честь Тихвинской иконы Божией Матери, еще в XVII веке основанный. Он был известен на всю округу своими чудотворными иконами – Тихвинской и святителя Николая, от которых произошло много исцелений. Поэтому 26 июля, “на Тихвинскую”, из всех церквей Керенска в обитель совершался многолюдный крестный ход. В этом монастыре и постриглась матушка Парфения. Потом и младшая сестра ее, Зинаида, к ней перебралась. А средняя из сестер, Параскева, вышла замуж за зажиточного крестьянина Григория из той же Коповки. От них-то и пошел наш род...

Слушая повествование Зиновии Ивановны, невольно вспоминаешь евангельский рассказ о двух сестрах – Марфе и Марии, которые, каждая по-своему, послужили Христу. Подобны им были и матушки Парфения и Зинаида, одна – молитвенница, другая – великая труженица. По рассказам Зиновии Ивановны, в Тихвинской обители монахиня Парфения несла послушание вышивальщицы. Много читала. Ее знание Писания и святоотеческих книг приводило к тому, что даже в период ее архангельской ссылки незнакомые люди часто обращались к ней за советом. И она не отказывала никому, подкрепляя свои слова Словом Божиим. Ее сестра Зинаида, наоборот, в обители была неутомимой работницей, занятой на самых грязных и тяжелых послушаниях, которые так и спорились в ее привычных руках. Она навсегда осталась простой послушницей. Перед самым постригом ее совершилась революция, и закрыли монастырь. Вот как это происходило, по словам Зиновии Ивановны:

– Безбожники разорили и церковь в Коповке, и монастырь. Вообще вся наша семья тогда пострадала. Мужа Параскевы, Григория, объявили кулаком и арестовали. Выпустили его инвалидом – с перебитым позвоночником и отнявшимися ногами. Церковь осквернили. Иконы и книги выбрасывали прямо в уличную грязь. Глумились над ними, как хотели. Сынишка Григория в слезах в хату прибежал: “Папа, там иконки в грязь топчут”. “Полно, деточка, Господь их накажет”, – только и вымолвил сломленный тюрьмой Григорий. И действительно, наказал Господь безбожников. Один мужик потехи ради резные головки херувимов от царских врат на крыши кадушек для капусты приколотил. Да еще насмехался: “Вот куда эти боженята только и годятся!” А по весне переходил через реку да и провалился под лед. Так и замерз: тело в воде, а голова надо льдом торчит... Да и из других – кто погиб злой смертью, кто спился. Бог поругаем не бывает.

Она надолго пережила матушку Парфению, скончавшуюся далеко не старой – пятидесяти пяти лет, и оставила о себе в родне добрую и благодарную память. Послушница Зинаида, как и ее сестра, была очень нестяжательна. Все ее достояние составляли иконы да книги. “Своим единственным сокровищем” называла она Псалтирь, которую особенно любила читать. После смерти матушек Парфении и Зинаиды эти книги и образа были подарены родственниками в архангельские храмы. Одна из икон, как выяснилось, находится до сих пор в нашей Соломбальской церкви. Это образ апостола Ионна Богослова в массивном темном киоте. Память о матушках-изгнанницах. И, зная об этом, с трепетом в душе подходишь к изображению любимого ученика Христова, некогда написавшего в Евангелии своем слова: “И свет во тьме светит, и тьма не объяла его”. И слова эти пусть послужат утешением и надеждой нам, недостойным последовательницам этих подвижниц, современным инокиням.

...Снегом занесено кладбище у Всехсвятского храма. Белая холодная пелена скрывает могилы ведомых и неведомых нам архангельских монахинь. Но у Бога нет забытых. И память о безвестных северных подвижницах хранят ее безмолвные свидетели – и старое кладбище, и стены этого храма, где в полутьме не угасает свет лампад. Напоминает о них и старая потемневшая от времени роспись внутри церковного купола. На ней – сонм Святых, молитвенно предстоящих Престолу Пресвятой Троицы. Здесь – святители и князья, мученики и мученицы, преподобные мужи и жены. Божии угодники, известные и неизвестные миру, молящиеся о его спасении и о спасении Православной России, о помиловании и нас, грешных, тех, кто через метель и тьму, падая и поднимаясь, идут к Богу. На этом нелегком пути пусть помогут нам своими молитвами: монахини Парфения, Мария Магдалина, Анна, Евстолия, инокини Глафира, Нина, Пелагия, послушницы Феодора, Зинаида, Анна и иные, ведомые и неведомые архангельские подвижники и подвижницы, “житием своим образ спасения нам показующие”.