Воспоминания духовных чад старца Антонины Александровны Волковой, Павла Михайловича и Веры Яковлевны Лебедевых, Анны Александровны, Анны Ивановны Виноградовой, Анны Федоровны Чащиной, Александры Федоровны Новоселовой и Валентины Дмитриевны Липаковой, и его родных дочерей Клавдии, Анны и Марии, записанные Павлом Михайловичем Лебедевым, отредактированные и к печати подготовленные профессором Гелианом Михайловичем Прохоровым.

Старец Федор Соколов родился в декабре 1879 года в бедной семье у добродетельных и глубоко верующих родителей. Отцу имя было Стефан, матери Мариамна. Жили они в Вологодской губернии в маленькой деревне Лукинское, в которой было десять домов. Деревня находилась в десяти километрах от поселка Никольский, в полукилометре от дороги Никольский Торжок – Талицы и трех-четырех километрах от Никольского озера; среди перелесков и лугов, место ровное.

Домик, где он родился, был небольшой. Труб у печей еще не было, перед печью в потолке вынимались потолочницы. Когда затапливалась печь, весь дым шел в дом, все от дыма было черное. Двери дома отворялись, но все равно в доме было полно дыма. Дети забирались на русскую печь, выйти на улицу в зимнее время не было одежды. Глаза ело дымом, было душно, трудно дышать, но что делать, нужно было терпеть.

Ламп у бедных не было, для освещения выбирали ровные, без сучков, березовые поленья, хорошо сушили и потом щипали ножом длинные ровные лучинки. Была большая жаровня из жести, и на ней металлическая стойка с отверстиями, куда вкладывали лучину. Если надо было немного света, жгли одну лучину, если света больше нужно, жгли несколько лучин. Спичек у бедных поселян тоже не было, огонь хранили у устья печи в небольших нишах: туда загребали горящие уголья и засыпали пеплом, и они хранились там долго. Когда требовался огонь, выгребали угольки, раздували, подносили лучину, и она загоралась.

Все следовало делать своими руками – от хлеба до ниток. Покупали самое необходимое, что сами не могли сделать. Родители занимались сельским хозяйством, но так как надел земли был маленький и хлеба на семью не хватало, отец уходил на заработки в Петербург, на земляные работы, а мать с детьми оставались дома. Детей было семь человек: пять сыновей и две дочери. Федор был старшим и ему приходилось нянчить младших братьев и сестер. Вообще в то время старшим детям приходилось работать намного больше, чем младшим. В детстве Федор был резвым и общительным, постоянно нянчиться с младшими ему надоедало, и иногда он оставлял их и убегал к сверстникам. За это от матери бывала ему порка. Зимой Федор прял кудель (лен) и плел кружевные косынки на продажу, а летом помогал матери в полевых работах.

Родители всеми силами прививали детям любовь к Богу, благочестивыми рассказами и на своем примере воспитывали их в православной вере. Поэтому Федор любил ходить в храм Божий. Приходской храм во имя Вознесения Господня находился у деревни Славянки на берегу Никольского озера, в пяти километрах от его деревни. В этот храм он ходил с малых лет, летом босой, а зимой в отцовской шубе и валенках. Они были ему тяжелы, но и то радость. Семья большая и бедная, одни валенки на всех. Когда Федора зимой отпускали к сверстникам, то приходилось босому ходить по снегу. И когда он прибегал в дом, то по очереди отогревал ноги, поджимая то одну, то другую. А залезать на печь отец не разрешал, говорил: “Если холодно, сиди дома”. Валенки полагались только для похода в церковь.

Вся служба – утреня, вечерня и обедня – была в воскресный день. Молился Федор усердно, слушал все внимательно, и взрослые его любили и хвалили. Другим мальчикам было завидно, да и наряд его был им смешон, и при удобных случаях они дергали его за шубу, за волосы, толкали в бок. Взрослые, когда замечали это, заступались за мальчика. Отстояв такую службу, он очень уставал на обратном пути, так что матери как-то пришлось встречать его и везти домой на санках.

В храме Федор чувствовал себя радостным и счастливым, часто становился на колени, внимательно слушал и старался все запомнить, особенно когда читали Евангелие. Отец часто заказывал ему, чтобы он рассказал дома что-нибудь из прочитанного Евангелия. И чем полнее он передавал домашним прочитанное, тем больше радовался и сам. Все в семье были неграмотны. Многие молитвы он учил в церкви. Особенно долго не мог запомнить Символ Веры: слышать его мог только в церкви, а ходить в церковь приходилось не каждое воскресенье, и он ждал терпеливо, когда снова можно будет посетить храм Божий.

Если в праздничные и воскресные дни он не ходил в церковь, то шел к своему старшему товарищу Алексею. Тот был грамотный, читал Евангелие, и они пели разные церковные песнопения. Впоследствии Алексей стал диаконом.

Отрок Федор очень сострадал больным и обиженным и кому мог чем помочь, помогал. Так, он водил нищих слепых по домам в своей и соседних деревнях. Родители держали детей очень строго и наказывали им, чтобы ничего чужого не брали и не говорили неправды. Несмотря на свою крайнюю бедность, родители никогда не брали чужого, не говорили неправды, тому и детей учили, и если за кем-то из них замечали неправду, строго наказывали. И младшие братья и сестры брали добрый пример с родителей и старшего брата.

Десяти лет Федора отдали подмастерьем одному портному, который ходил по деревням и шил верхнюю одежду. Так что зимой он уже прокармливал себя и немножко помогал родителям, а летом снова работал дома по хозяйству. Как подмастерье у портного он бывал в разных семьях: в бедных и богатых, в дружных и в недружных. В тех семьях, где были лад, дружба и любовь, он радовался, замечал, как люди друг к другу относятся с любовью, помогают друг другу, нет у них насмешек друг над другом и подковырок, и он брал с этих людей пример и старался никого не огорчить и не обидеть. А где бывали неприятности и обиды, тоже присматривался, жалел обиженных, особенно которых напрасно обижали, и подсказывал им, как надо поступать в этом случае, приводил поучительные примеры из жизни благочестивых ладей. Господь помогал Федору и в детском возрасте давать мудрые советы, утешать и ободрять людей. И люди располагались к нему, делились своими радостями и печалями. А на те копеечки, которые Федору по какому-либо случаю доставались от родителей или от знакомых, он покупал маленькие книжечки: больше жития святых, или другие назидательные рассказы.

Милость, которую будущий старец получал от людей, он помнил всю жизнь. Когда ему было тринадцать лет, он шел летом домой и очень устал, потому что долго не ел ничего. И пройдя одну деревню, лег на завалинку у сарая: дальше идти не было сил. В крайнем доме этой деревни жили старичок Панкрат с женой старушкой, детей у них не было. Панкрат послал свою жену: “Пойди, приведи мальчика, который, вон, лежит на завалинке”. Она подошла к нему, взяла за руку и говорит: “Мальчик, пойдем к нам, попей чайку, тебе лучше будет, потом и пойдешь домой”. Она привела его в дом, накормила, напоила его, он ободрился и благополучно пришел домой. И часто вспоминал этих старичков. И своим близким давал совет: кто бы ни пришел, пригласить к столу.

Четырнадцати или пятнадцати лет Федор в летнее время был у бурлаков поваром. Они тянули суда по водной системе Вологда – Кириллов. Там на определенных местах были стоянки, и мальчик должен был сварить для мужиков щи или суп и кашу. У него все выходило очень вкусно, за что бурлаки любили его. Когда судно трогали с места, пели “Дубинушку”, и он подпевал, голос у него был очень приятный, энергичный, захватывавший. “Дубинушку” пели, чтобы дружно взяться и тянуть веревки.

Что Федор – избранный сосуд Божий, это сказал его матери блаженный Николай по прозвищу Кошечник: он юродствовал Христа ради и носил с собою в корзине несколько кошек. Как-то Федор был с матерью в Никольском Торжке и они встретили там Николая. И тот, показывая перстом на Федора, сказал матери несколько раз: “Гряда золота”. Но мать в то время ничего не поняла, к чему он это сказал ей.

В свободное от работы время Федор любил слушать Священное Писание или жития святых. Из Священного Писания больше читали Новый Завет, Псалтырь и Премудрости Соломона и Иисуса сына Сирахова. А так как сам он был неграмотным, приходилось просить близких грамотных читать. Каждое слово он принимал в сердце, запоминал – память у него была отличная, а в нужное время пересказывал верующим и часто говорил: “Я не от себя говорю, вот, почитайте в такой-то книге такую-то главу”. Так, с юности он старался свободное время проводить, слушая чтение священных книг и узнавая в душеспасительных беседах с благочестивыми людьми, как нужно жить по правде. Избегал пустых разговоров, старался никого не огорчить и не обидеть. А кого приходилось нечаянно обидеть, очень переживал, просил у тех людей прощения, наедине плакал перед Богом, просил и у Него прощения. С детских лет благодать Божия утверждала в его сердце любовь к Богу и к людям.

Он быстро сближался со своими сверстниками и уже за своих друзей, как говорится, стоял горой. Так, в отроческом возрасте он познакомился с ребятами из соседней деревни, которые пригласили его на один из церковных праздников. А там были и другие парни его возраста, не очень хорошего поведения, и они, придя, начали обижать его товарищей. Отрок Федор набросился на этих ребят, и после потасовки хулиганы не смели больше обижать его друзей.

А когда он стал юношей, то стал со своими сверстниками ходить на беседы. Вечерами в осеннее и зимнее время, когда все полевые работы бывали закончены, в какой-либо деревне в большом доме собиралось много юношей и девушек и делились на несколько отрядов, потому что всем в один раз нельзя было танцевать, так как не хватало места в доме.

В этих местах излюбленными танцами были “кадриль” и “ланца”. Выходило четное число пар – четыре, шесть, восемь и больше, -сколько позволяло место. Одни сменяли других и по очереди танцевали. И были такие девушки, которых по какой-либо причине парни не брали танцевать во всю беседу, и они уходили огорченные. Таких Федор приглашал танцевать, и других ребят подговаривал, чтобы другие таких девиц брали танцевать. За это его любила молодежь из простых семей. А некоторые из богатых семей посмеивались над ним и язвили, но он старался не сердиться на них.

Одна девица оклеветала его перед своими братьями. Ее братья вознегодовали и порешили его убить. Она сказала им со слезами: “Федька меня обманул”. Те пошли на вечеринку, но кто-то успел сообщить Федору, что идут его убивать. Он едва успел выйти из дома в лес. Лес был рядом, но бежать было нельзя, наступала ночь. Он пал в кусты и молился Господу, чтобы Господь избавил его от напрасной смерти. Братья долго искали его, но найти не смогли, и когда они ушли, Федор встал и пошел домой. Впоследствии выяснилось, что он нисколько не был виновен. Приходя домой с таких вечеринок, Федор плакал перед Богом, чтобы Господь простил его за такие увеселения. Он все реже и реже посещал эти беседы.

Федор знакомился с девушками, приглашал их замуж. На внешний вид он был пригожий, привлекательный, но когда девушки узнавали, что он очень беден, отказывались.

В это время отец Федора Стефан стал брать его в Петербург на заработки. Их собиралось несколько человек, и они шли пешком до Петербурга. Это – до Вологды сто пятнадцать километров, и от Вологды еще пятьсот-шестьсот километров до Петербурга. Работы были больше земляные, очень тяжелые. Работали по четырнадцать часов в сутки, а зарабатывали очень мало. Федор увидел, что в Петербурге еще больше несправедливости: люди обижают друг друга и терпят обиды от начальства, да и от своих, кто побойчее. Среди них был один рабочий, крепкий телом, который творил много насилия, заставлял других поить его водкой, а денег не давал, и, что понравится из вещей, отбирал, а кто сопротивлялся, того избивал. Федор жалел обижаемых. Никто не смел противостать тому человеку. Но в один из выходных дней решили все-таки ему воспротивиться. Набрался не один десяток готовых на это людей, но того, кто должен был первым начать, не оказывалось. Тогда Федор решился начать первым – сбить злодея с ног. Товарищам же своим он заказал, чтобы те насильника не убивали, а лишь проучили.

И вот тот человек зашел в барак, по обычаю, не ожидая, что ему приготовлен сюрприз. Помолившись Богу, Федор в удобный момент ударил его и сбил с ног. Тут уж все налетели бить поверженного. Федор же, видя, что человека убить могут, стал оттаскивать товарищей и убеждать, что все, хватит уж. Обидчик с большим трудом выполз из этого барака и больше уже не появлялся, чтобы обижать других рабочих.

Как ни бегали девушки от Федора, а вернее от его бедности, удалось ему все-таки жениться, причем на девушке из богатой семьи. Ее родители были, конечно, недовольны. А братья ее ненавидели Федора и всячески старались ему досадить. Но с женой он жил дружно. Да вот беда страшная. Умерла через год супруга его при родах; младенец тоже прожил недолго. Федор очень тосковал по ним.

Многие люди жалели его и советовали жениться на другой. Он послушался их и снова женился. Вторая супруга его, Анна, была очень кроткая и смиренная: что он ей скажет, она всегда сделает. Ее родные очень уважали Федора Степановича за добрый нрав и благочестие. Жил Федор Степанович с женой дружно, родилось у них семеро детей; двое умерли в детстве, остались жить два сына и три дочери. Детей воспитывали в страхе Божием, по заповедям Господним, чтобы имели любовь к Богу и к людям, были сострадательны, добродетельны и трудолюбивы. Каждый день начинался с общей молитвы, вместе читали, пели церковные песнопения, молились усердно, с благоговением. После молитвы дети просили у отца благословения, завтракали и начинали трудовой день. Отец запрещал им приносить домой и рассказывать неполезные новости или осуждать и хулить кого-либо. К детям Федор Степанович был требователен, и все они научились с первого слова делать что велит отец, уважали его и стыдились делать плохое.

С наступлением зимы Федор Степанович ходил портняжить по деревням. Когда старшей дочери Клавдии исполнилось 9 лет, стал брать ее с собой. Они шили верхнюю одежду, и она выходила из их рук красивой, прочной и нравилась заказчикам. Но портновским делом Федор Степанович себя не ограничивал. Во многих житейских и духовных делах помогал людям, давал им добрые советы и пользовался большим уважением. Частые беседы с людьми и слушание святых книг умножали в нем любовь к Богу и к людям. Но случилось однажды и сильное искушение.

В тех деревнях была группа евангелистов. Он сблизился с ними, ему приглянулась их ревность о Боге. Нравились частые религиозные чтения, беседы, и то, что если кто из них попадал в беду, вся община тому помогала. И вот Федор Степанович со всей семьей стал отстраняться от православной веры. В храм ходить перестали. Это продолжалось около полутора лет. Возвратиться в родную православную веру помог следующий случай.

Как-то в весеннее время шел Федор Степанович домой и так зашел, что кругом – вода, и назад хода нет, и в сторону не податься, а вода прибывает. Впереди же речка, через которую переброшены прутья, такие жалкие, что ступить страшно, вот-вот унесет их вода.

И в это время такое внушение пришло Федору Степановичу: “Это Господь послал тебе наказание за то, что ты отступил от Православной Церкви”. Тогда он пламенно помолился Богу и сказал: “Господи, если Ты помилуешь меня и простишь, то я возвращусь в Православную Церковь”. Перекрестился он сам, перекрестил прутики и, творя молитву, пошел через реку, едва ли не по воздуху. И только успел перейти на другой берег, как вода наперла, и прутья с треском понесло вниз. Тогда пал Федор Степанович на землю, поблагодарил Господа за чудесное спасение, и в первый же праздник сходил в храм и принес покаяние. С тех пор он в православии больше не колебался. И другим помогал твердо стоять в отеческой вере.

Перед революцией и после нее распространялось много разных учений, простой народ был сильно смущен, и среди священства царила большая растерянность, никто не знал, что же делать. И вот в конце 1917 года, после революции, Федору Степановичу явился Архангел Гавриил и сказал: “Иди и проповедуй Слово Божие”, – и дал ему что-то испить. И пошел старец Федор к своим благочестивым друзьям, которые жили в соседних деревнях. Один из них, Михаил Ипатыч, жил в деревне Чиркове, другой, Иван Никитич, в деревне Страхово. Эти мужи были людьми богобоязненными, в праздничные дни никогда не работали. Он рассказал им, что повелел им Ангел Господень.

Они все втроем постились и ходили молиться на камень. Ходили туда часто, как говорил старец Федор, “клали основу”. После собирались то у одного, то у другого, проводили духовные беседы: Михаил или Иван читали что-либо из Нового Завета, а старец объяснял прочитанное. Он в то время еще не умел читать, научился намного позже. Чтению его учили четыре часа. А писать он мог только свою фамилию, и, если дарил кому книгу, писал несколько слов.

На эти беседы приходили соседи и другие благочестивые люди, открывали там свое горе, свои болезни, и Господь через старца Федора утешал их. Недоуменные вопросы разрешались, больным старец, по внушению Божию, давал совет, как излечить болезнь, или же мазал их маслом из лампады или святой водой и читал молитвы: “Отче наш”, Воскресную молитву и Девяностый псалом. У кого болезнь была не застарелая, так проходила после первого чтения этих молитв, у иных – после второго, а после третьего чтения человек исцелялся от любой болезни.

Весть, что Федор Степанович помогает в скорбях и болезнях, разнеслась по другим районам и областям. Люди стали приходить издалека. У него постоянно было большое стечение народа. В праздничные дни все вместе ходили в церковь. Люди открывали ему свои грехи, и он накладывал на них епитимию – поклоны или пост, или другое что; но что накладывал на других, то и сам делал; часто брал грехи людские на себя. Посылал людей к священникам, чтобы они им каялись и причащались, говорил им: “Господь простит вам грехи, а я не могу этого сделать, потому что священникам дана власть от Господа разрешать грехи”. Они каялись, причащались и, обновленные, уходили домой.

Очень любил старец Федор посещать Горицкий женский монастырь. От верующих он услышал об архимандрите Иоанне Новоезерском, – что это человек высокой христианской жизни, очень смирен и кроток. Архимандрит Иоанн тоже посещал Горицкий монастырь. Только монахини начнут при нем кого-нибудь осуждать или говорить что-то неполезное, о.Иоанн сразу, сидя на стуле, захрапит, и они, услышав, скажут: “Девки! Мы не туда поехали”, – и все греховные разговоры прекратят. А отец Иоанн тогда как будто проснется и скажет: “Простите меня, я вздремнул”. И так он их каждый раз обличал. Старец стал молиться за него Богу и некоторых больных посылал к отцу Иоанну исповедаться и причаститься. А отец Иоанн посылал страждущих и больных к старцу Федору и молился за него, такая вот дружба. Но лично они еще не встречались.

Однажды, когда архимандрит Иоанн приехал в Горицы, игуменья Горицкого монастыря Зосима послала за старцем подводу, чтобы привезти его для личного знакомства с отцом Иоанном. Им отвели отдельную комнату, и они несколько суток подряд беседовали, отдыхая в креслах.

В Горицком монастыре жила тогда Христа ради юродивая мать Марина. Она была прозорливая. Когда увидела в окно старца с его товарищами, то забегала по комнате, замахала руками и радостно заговорила: “Вторые апостолы идут! Вторые апостолы идут!” В это время у нее были другие женщины, которые и рассказали об этом.

Когда Господь послал старца Федора на проповедь и молва о нем разнеслась по всей округе, две монахини из Горицкого монастыря подумали: “Ну, какой там святоша появился?”, – и пришли к нему домой. Он их любезно принял, обличил и сказал: “Вот, посмотрите на грешного Федора”. Они у него ночевали, увидели его благочестивый домашний порядок, все им понравилось, попросили у него прощения. И после очень уважали они его, да и он их полюбил.

Многие из приходивших оставались ночевать у Федора Степановича, так что детей часто приходилось класть под русскую печь. А когда все не помещались в доме, то просили соседей, чтобы они пустили переночевать. Как выпадало время, читалось Священное Писание. Старец Федор объяснял, как все это нужно понимать, применять к своей жизни. После чтения и объяснения пели церковные песнопения и псалмы, после опять читали или рассказывали, какие с кем случились чудеса Божии. Весь день проходил в славословии Господа.

И стало еще больше приходить больных, некоторых привозили издалека, иные жили у Федора Степановича по несколько дней. Тех, у кого были раны, он обмывал с молитвою, умоляя всех молиться о болящем, перевязывал чистым полотенцем (бинтов не было), для больных ничего не жалел. Каждого больного спрашивал, от чего тот заболел, что ест, что пьет, во что одевается, и Господь открывал ему, кто по какой причине заболел, и тогда он назначал лекарство: кому запрещал что носить, кому что есть. Кто за грех болел или что другое терпел, того он посылал к священнику, чтобы покаялся, причастился и больше этот грех не делал.

В послереволюционное время в округе распространилась обновленческая ересь. Сорок три или сорок четыре священника приняли обновленчество. Но старец Федор убедил их, чтобы они отказались от заблуждения, принесли покаяние и возвратились в лоно Православной Церкви. Они так и сделали, и обновленчество в крае исчезло. Оно существовало здесь лишь небольшое время.

Летом 1923 или 1924 года старец был в Сибири для закупки яиц и масла. Ехал он под вечер мимо одного села или деревни. А там около одного дома собралось много народа. Ему сказали: “Здесь умерла одна женщина, а у нее много детей и все маленькие”. Старец попросился переночевать в этом доме. Когда весь народ разошелся, он положил покойной на грудь крестик, который подарил ему какой-то боголюбец. Тот ходил пешком в Иерусалим и оттуда принес этот крест. Старец стал молиться о женщине, и Господь ее воскресил. Она встала, а на рассвете старец уехал из того села.

А вот что вспоминает Александра Федоровна Новоселова. Ее мать Анна очень уважала старца и часто ходила к нему на духовные беседы. Это было в первые годы после революции. Однажды мать приходит домой и сильно плачет. Александра Федоровна подумала, что кто-то обидел ее мать, и говорит: “Что ты плачешь? Кто обидел тебя?” Она сказала, что плачет не от горя, а от радости. И рассказала: во время духовной беседы, где она была, пришла женщина с дочерью. Дочь, девочка лет пяти-шести, была вся скрюченная, ни делать ничего не могла, ни ходить, только лежала. Cтарец Федор попросил всех бывших там помолиться о ней. Ее положили, и старец стал с молитвой разглаживать ее. Всеми был слышен треск, когда расправлялись члены ее тела. Все Господь исцелил у этой девочки, и от старца она сама пошла здоровой домой с матерью. Всех бывших там охватил ужас от такого чуда Божия.

На одно собрание пришел некий мужчина, попросить у старца Федора благословение на операцию. Старец сказал: “Не надо делать операцию”. Потом отрезал кусок ржаного хлеба, посолил, прочитал молитву, перекрестил и сказал: “На, ешь – все пройдет”. Тот взял этот хлеб, съел с благоговением и верою, и исцелил его Господь. А была у него прежде язва желудка.

В селе Благовещение – это четыре километра от Никольского Торжка – жил один крестьянин. Человек мастеровой, построил себе новый дом, постройки для скота и все нужное для хозяйства. Старца Федора он очень почитал и во всем его слушался. Дело было перед коллективизацией. Старец посоветовал все продать, ничего не жалея, и уехать в Ленинград. Тот мужчина все так и сделал. В Ленинграде устроился на очень хорошую работу, квартиру ему дали хорошую, дети все выучились; и он всю жизнь благодарил старца. Ведь во время коллективизации он не только имущества, но и жизни мог лишиться.

Сначала власти не трогали старца Федора и его духовных друзей, но потом стали все запрещать, строить козни и устраивать засады. Несколько раз старца хотели убить, да Господь этого не допустил. Около Никольского Торжка была поставлена засада: старец этим местом часто ходил; а в тот день прошел вдоль Никольского Торжка и ушел в другую деревню. Тогда была установлена за ним постоянная слежка, так что за неосторожное слово его могли арестовать.

Духовные собрания стало уже невозможно свободно проводить, как ранее. Разрешали собираться не более чем по двадцать пять человек вместе, но и на такое собрание нужно было сначала получить разрешение от райисполкома в Никольском Торжке. И оттуда посылали представителей на такие собрания. Старец увещал своих духовных чад, что это не страшно, ибо всякая власть от Бога, и потому нужно терпеть. Но в то скорбное время во власти было много беззаконных людей, которые попирали все законы, как Божественные, так и свои, советские. Некоторым очень завидно было, что за таким бедным неграмотным человеком постоянно ходят толпы народа. Но на собраниях представителям райисполкома не к чему было придраться, так как беседы были на чисто религиозные темы, духовные, про политику слова не молвили – псалмы пели и иные церковные песнопения.

Раз старца вызвали на сессию райисполкома. Там было человек около 70 партийцев. Старец Федор пришел к ним с Божьей любовью. Его спрашивали: “Почему за тобой ходит большое число людей?”, велели: “Ты запрети им, чтобы они ходили за тобой”. Старец же отвечал: “Как я могу запретить?” Ему объясняли, как это надо сделать. А он сказал в ответ: “Я не могу так с людьми поступать, это против моей совести и Закона Божия”. К нему много было вопросов, но в конце концов его отпустили.

Но собрания вскоре запретили уже насовсем, и людей, которые за старцем ходили, стали арестовывать, налагать штрафы или иначе как наказывать. Ему и одному стало опасно ходить. Теперь попасть к нему стало нелегко, так что больные и страждущие могли встретиться со старцем лишь в поле или в лесу, и ненадолго. Но и за малое время он успевал с Божьей помощью всех утешить. Люди приходили к нему тайком на поле, где он работал, и получали исцеление и утешение.

Однажды пришла к старцу группа людей издалека, но уже нельзя было прийти к нему не только в дом, но и в деревню, и эта весть уже разнеслась далеко. Близкие ему сообщили, что вот, дескать, пришли к тебе с болью и горем издалека. И тогда он через близкого человека передал, что придет на опушку леса, но близко не подойдет. Этим они пусть не смущаются, потому как по милости Божией все получат по вере кому что надо. На другой день он пришел очень рано, только что начало светать, в назначенное место, перекрестил паломников издалека несколько раз и зашел в лес, а они поклонились ему издалека и тоже зашли в лес, и все они получили от Господа кто за чем приходил, и пошли обратно домой.

Когда священники узнали, что у старца и его товарищей Михаила и Иоанна очень назидательные беседы, они просили их говорить в церкви. Некоторые сельские приходы были очень бедны, священникам приходилось много работать на своем участке земли, чтобы прокормить свою семью. Церковные доходы были очень малы, так что их не всегда хватало, чтобы приобрести все необходимое для богослужения. Старец приходил всегда с товарищами; народ узнавал, в какую церковь они придут и церковь эта бывала тогда, как говорится, битком набита. Власти тоже присылали туда своих представителей, уже неофициально. Когда кончалась литургия, батюшка выносил аналой и говорил народу: “Дорогие братия и сестры, наши братия во Христе скажут вам слово в назидание”.

Слово говорилось на тему прочитанного за литургией Евангелия, или открывали книгу и, какое место попадалось, прочитывали и затем объясняли. Сначала говорили Михаил или Иоанн, они и читали открытое в книге место. И кто читал, тот первый и говорил минут пять-десять. Потом говорил второй – минут десять-пятнадцать. Третьим всегда говорил старец Федор. Его беседа длилась от полутора до двух с половиной часов. Все слушали с огромным вниманием, в церкви стояла абсолютная тишина. Никто ничего не спрашивал, потому что Господь через старца всем отвечал на их вопросы. После беседы старец благодарил батюшку и народ за возможность сказать Слово Божие, а батюшка благодарил их за посещение и приглашал приходить в следующий раз. Тем самым они поддерживали этот храм материально. Все уходили из церкви с великой радостью, веселые и довольные. А представители власти уходили, не имея возможности сказать против них ни на йоту.

А в следующее воскресение или в праздник они шли в другой храм, и тот храм тоже бывал полон народа, только беседа касалась уже другого места Священного Писания, но были такое же внимание, такая же огромная радость и вдохновение у верующих, и в домах долго потом шли разговоры об этих поучениях. И хотя у старца перед советской властью и коммунистами не было никакой вины, все же он был арестован и осужден на три года высылки из родных мест.

Вот воспоминания его дочери Анны об этих событиях:

“В детстве, я помню, к нам приходило много народа, особенно больных, нам даже приходилось сидеть на кухне под столом, и мы спали сидя. Кто приезжал издалека, ночевали у нас и у Анны Фастовны, снохи старца. Ему запрещали принимать людей, его преследовали, но народ ходил до самого ареста папы. Ему приходилось скрываться из дома, он уходил в лес и жил там некоторое время. А мама, иногда и я с нею, носили ему пищу, очень переживали за него. Следили за ним шпики. Папа иногда приходил домой ночью. Это длилось недолго, вскоре его взяли и арестовали. Когда он был арестован, народ об этом узнал, пришли его провожать, все плакали.

Сколько времени до суда он был под арестом, я не помню. Когда шло следствие, принуждали отречься от Бога. Он сказал: “Для меня Бог был всегда, есть и будет. Хоть сейчас стреляйте, от Бога не отрекусь никогда”. Суд присудил высылки три года. Старец спросил судью, что это значит – “три года высылки”? Судья пояснил ему, что надо выехать из своей области. Он спросил: “Можно ли мне поехать в Рыбинск?” Судья сказал: “Можно”. Еще спросил судью, можно ли на несколько дней прийти домой. Судья разрешил побыть дома три дня.

Когда читали приговор и когда был этот разговор у старца с судьей, начальника милиции при этом не было. Только закончился этот разговор – старец даже не успел еще встать со стула, – как приходит некто Воронов, начальник милиции, с двумя милиционерами. Они берут его за руки, думая, что он осужден на заключение. Тогда судья резко сказал ему: “Товарищ Воронов, надо слушать приговор”. И они отступили от него”.

* * *

Пришел старец домой, все домашние и близкие радовались. Пожил дома три дня, вымылся в бане, попрощался со всеми своими и, радостный, поехал в г. Рыбинск Ярославской области. Сначала приехал он в деревню Борисовка Рыбинского района. Снял квартиру и подрядился в деревне пасти коров. Через год приехали к нему жена с дочерью Анной, жена побыла некоторое время и уехала домой, а дочь осталась у него. Там он тоже приобрел хороших друзей, через него Господь исцелил много больных.

Федор Степанович пас коров несколько лет. Животных очень любил, сделал себе рожок и этим рожком собирал скот; и когда вел скот на водопой или переходил на другое место, то играл в рожок, и скот за ним следовал. Всех коров звал по именам и давал им немного хлеба.

Однажды старец сильно заболел и лег на лужок, а вся скотина собралась вокруг, стала жалобно мычать, а некоторые коровы стали даже лизать старца, так его жалели. Деревенские очень удивлялись и говорили: “Наш пастух – необыкновенный человек”.

В этой деревне жила одна молодая женщина, у нее был младенец нескольких месяцев, и она с ним играла у окошка. Младенец выскользнул из ее рук, упал на землю и убился. Женщина обезумела от этого. Старец Федор по какому-то случаю оказался поблизости. Он быстро подбежал, взял младенца, прижал к себе, помолился о ребеночке и о его матери Богу. И Господь оживил младенца. Когда старец отдал его матери, та очнулась будто от забытья.

После этого Федор Степанович работал в Рыбинске на хлебоприемном пункте и в других организациях, а в 1941 году, в конце мая или начале июня, вернулся в Кирилловский район и поселился в деревне Савинское на берегу Никольского озера.

Сын старца Федора Михаил в предвоенные годы был секретарем сельсовета. Председатель этого сельсовета похитил много государственного зерна и издержал его на свои нужды. Но Михаил постеснялся его и подписал фальшивые документы о списании этого зерна. Совесть его мучила, и он сказал об этом своему отцу. Оба стали поститься и молиться и просили Господа, чтобы Он простил этот грех.

Старец строго наказал сыну, чтобы он этого больше не делал никогда, но по прошествии некоторого времени тот председатель опять стал воровать, а Михаил снова подписал фальшивые документы. И когда Михаила брали на Отечественную войну, он со слезами просил отца, чтобы тот помолился о нем – чтобы вернуться живым с войны. Но старец Духом Божиим узнал, что сын его будет убит за свой грех и что он уже не может умолить Господа избавить сына от такой смерти. Одно мог сказать Федор сыну, чтобы тот не унывал, приободрил его и отправил воевать.

* * *

Когда во время войны немцы подошли к северным пределам вологодской области, к Вытегре, старец Федор и другие были приглашены в деревню Лукинское на один из православных праздников. Там жили его сын Иван с женой Александрой и брат Савватий с женой Анной. Анна приготовила праздничный обед и созвала всех со старцем Федором к ним на обед. У нее уже было приготовлено все на столе.

Они пропели молитвы праздника и молитвы перед обедом. После молитвы старец предложил им попоститься и помолиться несколько дней, чтобы Господь не допустил немецким войскам двигаться вглубь нашей области. Тогда они усердно со слезами помолились там и об этом.

Люди, которым старец Федор предложил это, несколько дней постились и молились каждый в своем доме. Все молились усердно и со слезами. И Господь услышал их молитвы, так как фронт остановился и не двигался более до начала отступления немецких войск.

Старец никогда не налагал на людей непосильного бремени, и каждому назначал труд духовный по его силе. Всегда прежде спросит, какая обстановка дома, сколько приходится работать, приготовлять пищу на семью, обряжать скот и делать что-то другое, а также о здоровье человека – и только тогда советовал, сколько читать молитв и делать поклонов. И пост тоже советовал проводить благоразумно – по обстоятельствам и по состоянию здоровья. В то время верующих было еще много, и мужчин, и женщин, и кому он предлагал потрудиться для Бога, все охотно соглашались на это святое дело. Старец советовал все делать тайно, так, чтобы даже семья о том не знала.

Молитвенные правила старец назначал простым рабочим людям маленькие, но чтобы уж никакого дела человек без Господа не начинал и в разговор без Господа не вступал. Поститься и молиться советовал со страхом Божиим и благоговением, благоразумно – подвиги увеличивать постепенно и осторожно. Иначе, говорил, можно подорвать свое здоровье и разрушить все святое дело поста и молитвы.

Сам он некоторое время болел и не мог поститься в пище, советовался об этом с несколькими священниками, и те сказали ему: “Во время болезни попостись, если можешь, одну Страстную пятницу”. “Моей матери Анне, – рассказывает Павел Михайлович Лебедев, – он тоже дал совет, чтобы она во время болезни, если здоровье позволит, попостилась в пище одну Страстную пятницу. Она много раз начинала поститься, но здоровье у нее было так подорвано, что и дня она не могла провести без скоромного: как с утра поест что-либо постное, с обеда сильно заболевает. После нескольких таких начинаний она смирилась и до самой смерти поступала по совету старца Федора”.

А он говорил, что духовный пост – это не осуждать никого, не иметь ни на кого злобы, побеждать по-евангельски зло добром, молиться за обидчиков; а также, если про кого-нибудь услышишь плохое, не передавать этого другим, быть всегда в молитвенном настроении, никому не завидовать и не злорадствовать. Сам он тоже так поступал и тем угашал людскую злобу.

Правило простым людям старец давал такое: три земных поклона, правильно положить на себя крестное знамение, прочесть молитвы: “Отче наш”, “Богородице Дево, радуйся”, Воскресную, Символ веры, псалмы Пятидесятый и Девяностый. Встречались и такие люди, что ни одной молитвы не знали и выучить не могли. Им он советовал при всяком деле говорить “Господи, помилуй” и “Господи, помоги”.

Жена старца Анна сначала молилась долго, а старец посоветовал ей молиться пять-семь минут. Говорил: “Если ты будешь молиться долго, подорвешь сама себя”. Семья была семь человек – по хозяйству дел много. Она его послушала и стала делать по его совету, и трудилась до самой смерти. Во всяком деле она советовалась с ним и поступала по его слову.

Иногда она что-либо подумает, а ему не скажет, но он за нее попросит Господа, и Господь исполнит ее желание. Так, у нее был большой подбородок, мешал ей. Она сама в себе и размышляла, что бы ей с ним сделать, чтобы его не было. А старец Федор однажды и говорит ей: “Анна, где твой подбородок?” Она пощупала руками – подбородок исчез. Рукам не верит, подошла к зеркалу, посмотрела все тщательно и говорит старцу: “Исчез подбородок, не знаю когда и куда”. На этом их разговор закончился, и оба были очень довольны.

Пока здоровье позволяло, старец молился Богу стоя, где обстоятельства позволяли, и другим тоже велел стоять на молитве. В деревне Савинское была одна старушка больная. Старец ее тоже заставлял вставать на молитву. Она говорила: “Не могу стоять”. А он отвечал: “Немножко-то можешь постоять”. Она отвечала: “И немножко не могу постоять”. И так у них в этом было разногласие. Эта старушка умерла раньше его. А когда он ушиб ногу и сам уже не мог даже встать, то долгое время, собираясь молиться, говорил: “Прости меня, Татьяна Ефимовна, что заставлял тебя вставать на молитву. Вот, теперь и сам не могу встать”.

В деревне Савинское старец жил у Елизаветы Павловны Селивановой, эта женщина была больна и очень бедна. Она самовольно стала юродствовать, и злой дух сильно ее повредил. Дом у нее был большой и требовал некоторого ремонта. А в той же деревне жила большая семья, у которой домик был маленький. И старец посоветовал ей поменяться домами с этой семьей.

Дом, где они жили – небольшой пятистенок; в одной половине они жили постоянно, а вторая была как кладовка, но летом в ней тоже спали; всей площади было около тридцати квадратных метров. Елизавета в этой деревне пасла коров. Старец стал заниматься рыболовством, ловил на удочку рыбу. Рыба в то время ловилась хорошо, а старец очень хорошо изучил озеро и знал рыбные места, так что без улова никогда не был. Если оставалась рыба, он менял ее на хлеб. В некоторые дни ловилось рыбы больше, а иногда очень много, и он говорил: “Это для гостей”, или: “Сегодня гость будет”, или: “Сегодня много гостей будет”. И правда, когда приходили домой, его на берегу уже ждали гости – один, два, или несколько. В летние дни выходили на берег, варили уху из свежей рыбы, кипятили чай.

“Такой вкусной ухи и такого вкусного чая нигде не приходилось пробовать”, – вспоминает Павел Михайлович Лебедев.

* * *

“При каждом деле, – объяснял старец, – мне Господь внушает, что кому посоветовать”. Однажды он и Елизавета обедали вместе. Вдруг Елизавета стала подергиваться, рот ее открылся, как при рвоте, лицо изменилось. Старец видит, что с Елизаветой что-то неладно; стал просить Господа, чтобы Он внушил, что с ней сделать, чтобы прошел приступ. Сам старец ел в это время овсяный кисель. На столе была соль в тарелке. Часть киселя с его ложки упала в соль. Старец вывалял то, что упало, в соли, почерпнул своей ложкой и говорит Елизавете: “Съешь?” Она проглотила этот соленый кисель, и ее приступ стал проходить, и через несколько секунд она вернулась в нормальное состояние.

Первое время, когда старец начал жить у Елизаветы, она не могла делать ничего. Старец вставал в пять часов утра, тихонько умывался, молился Богу семь-десять минут, топил печку, варил щи или суп, кашу или еще что, пек пироги и хлебы.

“Меня и Елизавету разбудит, – вспоминает Павел Михайлович, – когда уже на столе все готово и самовар кипит. Один раз я подумал: “Сколько старцу со мной трудов!”, – но ничего об этом ему не сказал. А он сразу мне говорит: “Ты мне не в тягость”. И я успокоился.

Как-то летом, когда я был у него в гостях, к нему приехала пожилая женщина проведать его. Имя ее Таисия. Она рассказала, что когда была еще молодой, однажды услышала, как несколько мужчин уговаривались убить старца на следующий день рано утром. И она ночью прошла несколько километров, чтобы известить его об этом, чтобы он скрылся. Старец так и сделал. Это люди пришли очень рано, узнали, что его нет дома, и ушли.

Случилось при мне, что к старцу Федору пришли две женщины, у которых мужья пили много спиртных напитков, а в пьяном виде буянили и совершали много дурных поступков. Старец Федор спросил у женщин, где работают их мужья, какую получают зарплату. Это было уже после реформы 1961 года. Одна из них говорит, что муж получает пенсию в девяносто рублей. У другой женщины муж работал на каком-то заводе, зарплата у него была хорошая.

Женщине, муж которой был пенсионер, старец сказал, чтобы она покупала ему водки на сорок пять рублей. Тот еще где-то работал и они могли прожить безбедно. Старец Федор сказал женщинам: “Вы поите их сами, из своих рук, а в водку лейте святую воду. Читайте молитвы: “Отче наш”, Иисусову молитву: “Господи Иисусе Христе, помилуй нас”, “Богородице Дево, радуйся”, “Царю Небесный”. Если вы не знаете всех этих молитв, то хоть одну, какую знаете, или “Господи, помилуй” и “Господи, помоги”. И делайте это тайно, чтобы мужья не знали. Подавайте им с доброй душой, без гнева и раздражения. А внутренне пламенно просите Господа, чтобы Он насытил их и отнял у них несытость к вину и удержал их дома. А если уж захотят выйти, пойдите с ними вместе, и если придется что сказать, то только доброе, не осудите никого и не скажите ничего худого ни о ком. Первое время они будут пить больше, а потом меньше и меньше и не каждый день”.

Женщина, у которой муж был пенсионер, сказала: “Ну вот, буду я ему еще вино покупать! Он мне и так надоел с этим пьянством!” Через некоторое время ее муж заболел раком желудка; ему сделали операцию. После операции он некоторое время не пил. А когда подзажило у него в желудке, вновь стал употреблять вино -сначала понемногу, а потом и помногу, и врачи не могли ему уже помочь, и он умер. А другая женщина послушалась старца, и муж у нее больше не напивался сильно: в какой день выпьет, в какой нет; выпьет стопку, от силы две. И все как-то устроилось.

Однажды был я в зимнее время в гостях у старца. Днем ходили на рыбалку, на подледный лов. На пропитание Господь всегда давал рыбы, так что варили хорошую уху, жарили и ели досыта. А вечерами читали Святое Писание и вели духовные беседы. Время отпуска кончилось, и я очень веселый и радостный отправился домой. Дошел благополучно до Никольского Торжка, а оттуда уехал в Вологду. Из автобуса вышел в центре: в то время автобусы еще не ходили до железнодорожного вокзала. Стою на остановке, жду автобус, чтобы ехать на вокзал. Передо мной, метрах в пятнадцати-двадцати, – два патрульных военных и пьяный солдат. Патрульные уговаривают пьяного тихонько уходить и не шуметь. Я еще находился под впечатлением бесед старца и не видел этой сцены. Тут подходит ко мне человек, указывает пальцем на пьяного солдата и говорит: “Смотри, что этот прохвост делает, нажрался и добрых советов патруля не слушает”. Я присоединился к нему и стал осуждать солдата, а этот мужчина сразу от меня отошел. Только я осудил солдата, как радость и внутреннее веселье у меня исчезли, пришло уныние, на душе стало очень скорбно. А старец очень много говорил об этом пагубном грехе осуждения: “Чего бы кто-либо ни делал или не сделал, не осуждай, если тебе нет до него дела; кому это вменено в обязанность – другой разговор”. Мне стало стыдно и обидно, и тяжело, что я так быстро и легкомысленно переключился с хорошего на плохое. Сознание греха долго грызло меня, и я все просил Господа, чтобы Он меня простил. И милостивый Господь простил меня. После этого падения я уже бывал в таких случаях осторожен, и Господь помогал мне сохраняться от подобных грехов”.

Жил старец очень скромно, ничего лишнего не имел. Мебели было: два собственноручно сделанных стола, несколько стульев, две скамьи по стенам, топчан и полати. В зимнее время он спал на топчане, а Елизавета на полатях; а в летнее время он спал в другой половине дома, а Елизавета на топчане. В этой избушке старец прожил двадцать девять лет.

В переднем углу у него висели два креста. На южной стене – латунный, сантиметров пятнадцать-семнадцать длины; а другой – Иерусалимский, сантиметров семь в высоту и сантиметров шесть в ширину. Он был вырезан из дерева, помещен в металлическую оправу и вместо стекла закрыт прозрачной слюдой; слюда была запрессована в края металлической оправы. Кроме креста там была вырезана чаша, из каких причащают, две скрижали Завета и череп Адама. Как-то я пришел к старцу, взглянул на металлический крест, а он как жар горит, от него исходят лучи; он таким долго был. И я подумал: “Вот как Елизавета Павловна начистила его”. Но старец сказал: “Нет, она не начистила его; а вот как мы усердно помолимся с ней, он так и воссияет”. А про Иерусалимский крест он сам рассказал следующее. Когда этот крестик еще не был поврежден, там выросли маленькие цветочки, он был весь в цветах. Но однажды Федор Степанович небрежно отнеся к нему, и у крестика отломилась одна перекладина, внизу повредилась слюда, и цветы исчезли. Много лет спустя он осознал этот грех, стал у Господа просить прощения и чтобы Господь опять вырастил цветы.

И вот, в один год – где-то между 1961-м и 1963-м – я приезжал к старцу четыре раза. Раз приехал я к нему в ноябре, и он показывает мне этот крестик, очень довольный и радостный от того, что Господь услышал его: на перекладинке выросла, как осочинка, травинка. Через три месяца приезжаю – выросла такая травинка и на скрижалях. Еще приезжаю – на перекладине креста выросла вторая травинка, поменьше первой. А еще через три месяца выросла вторая травинка на скрижалях. Цветочки были одинаковые. Старец сказал мне: “Я уже очень доволен, что Господь услышал меня”. И я его больше не спрашивал об этом, а когда прошло после этого много лет, и он умер, мне опять пришлось увидеть этот крестик: он пустил много веточек.

У пяти священников старцем было взято благословение на юродство. Священники говорили ему, что теперь и без юродства скорбей много. Старец много юродствовал, когда был в Рыбинске, а в Кириллове – только с отдельными людьми.

В летнее время однажды вечером старец и я шли с рыбалки домой. Когда подошли к деревне, у огорода, у изгороди, стояли три старушки. Он подошел к ним, стал шутить, они смеются. Потом стал Федор Степанович среднюю старушку бодать своей головой. Тут уж нам всем очень смешно стало. Он старушку пободал в живот, потом перестал, еще пошутил, и мы пошли домой. А позже я узнал, что у этой старушки болел живот, а после старцева бодания она исцелилась.

Однажды к старцу пришли посетители, прежде они у него не бывали и очень беспокоились, примет ли их Федор Степанович. А привела их Ульяна, его сватья. Она была виновата перед старцем, и думала, что старец ее не примет. Только они подошли к его дому, старец кричит: “Все заходите, а Ульяну не надо”. Некоторое время Ульяна постояла вне дома, поплакала, смирилась, тогда старец пустил и ее.

Как-то пришел к нему старичок. Этот старичок жил с женой-старушкой. Жили они безбедно, хозяйство имели хорошее, здоровье тоже. Был у них сын, и он звал их к себе и обещал им хорошую жизнь. Старичок пришел за благословением к старцу, чтобы ехать к сыну, но Федор Степанович их не благословил. Тот еще много раз приходил, все просил благословения ехать к сыну, а старец не благословлял. Но потом старец узнал Духом Божиим, что они уже твердо решили ехать к сыну; и когда старичок пришел в последний раз, старец обжег две лучинки, завернул их в тряпочку и дал их ему, сказав: “Езжайте”. Они из этого ничего не поняли, показали лучинки соседям, те тоже поудивлялись, что старец дал две обожженные палочки. Когда старики распродали все, сын приехал и будто бы увез их; как увез – никто не видел. На самом же деле сын забрал деньги, а стариков убил, сунул в стог сена и стог зажег. Когда их, обгоревших, нашли в этом стоге, соседи вспомнили те обожженные лучинки.

Со мной он обходился как со своим сверстником, и я не чувствовал от него никакой тягости. Какие житейские со мною случаи бывали, я ему рассказывал, он одобрял или говорил: “Так не надо делать”. Говорил: “Живи так, чтобы комар носа не подсунул: сначала нос подсунет, потом сам влезет, а после комара муха влезет, и так пойдет дальше на раздор”. Говорил: “Трудись честно, будь в золотой серединке: делай все хорошо, но в ударники не лезь. Благоразумно обходись с начальниками и равными себе. Склок не передавай, зла между людьми не заводи. Молись за начальников и всех работающих с тобой, чтобы Господь помог жить со всеми в мире и дружбе. Не высмеивай никого, будь покладистым, великодушным, не мелочным. В помощи не отказывай. С миром приходи на работу, с миром и уходи. Нигде зла не оставляй. Если замечание правильное сделают, исправляйся; а если неправильное, скажи без гнева и раздражительности, в чем ты прав, и извинись”.

Денег старец не велел много копить. “А то, – говорил, – пристрастишься к ним и будешь на них надеяться больше, чем на Бога”. Одной женщине сказал: “Больше пятисот рублей на книжку не клади, не то будешь себе и в нужном отказывать, только бы больше денег было на книжке”.

Когда я начинал читать Библию, то мне очень хотелось узнать будущее. От многих я раньше слышал, что в Библии об этом написано. Но старец Федор отсек это сразу – указал на Второе послание апостола Петра, где говорится, что “никакого пророчества нельзя разрешить самому собою”, что “пророчества изрекали Божии человеки, будучи движимы Духом Святым” (ср.: 2 Петр. 1, 20-21), что Святым Писанием надо пользоваться благоразумно, учась по нему благочестивой жизни, и что Бог откроет, тем и довольствоваться, а что не откроет, того тебе и не нужно, туда не лезь и не додумывайся. Все делается постепенно, подойдет время и, если это для тебя полезно, Господь тебе это откроет. Говорил: “Все книги надо читать с рассуждением, что можно от них взять полезное. А то начитаешься, и давай по ним без разума жить или “божественное” что говорить. А на самом деле тут ничего тебе и не подходит”. Романы и подобные им книги не советовал читать, говорил: “Пустыми и вредными повестями не засоряй голову и сердце: они очень чернят душу”.

При мне старец вел духовные беседы. Он говорил: “В сутках двадцать четыре часа, так двадцать надо думать и говорить о Божьем и четыре часа о житейском”. Иногда нас у него бывало человек около десятка, и он вел общую беседу. И вот во время этой беседы мы замечали за собой то, что надо исправить. Часто во время беседы он говорил: “Я не от себя говорю. Вот, почитайте Евангелие”, – или послание, или из какой пророческой книги. Бывало, что это место из Священного Писания он скажет сам. Старец поучал: “Как пчела собирает мед с цветов, так и человек должен учиться доброму от всякого человека. Как пчела сядет на цветок, хорошее соберет, а ненужное оставит, так и человек должен заимствовать хорошее, а худое отбрасывать. Каждому человеку Господь дал добрые таланты, вот из этих Господних талантов и надо взять сколько можешь, сколько обстоятельства позволяют. А худое -отбросить, и свое, и чужое: свое зловредное стараться искоренить, а чужое худое сразу отбросить. И никогда не надо злорадствовать. От нас Господом многое закрыто; многое и свое закрыто. Многие великие грешники стали великими праведниками, когда осознали свои грехи и покаялись. А многие бывшие праведники из-за гордости и самомнения погибли. Каждый должен веровать и твердо знать, что никто своими силами и разумом и добрыми делами не может спастись без Бога. А все мы спасаемся великою жертвою. Жертва эта – Сын Божий, пострадавший за нас и проливший кровь Свою пречистую за нас, грешных. Он и дает нам, если мы обращаемся к Нему с просьбой, силу и крепость противостоять всем козням лукавого”.

Когда мы бывали вдвоем, он больше говорил сам, а когда уставал, просил: “Теперь ты расскажи что-нибудь святое”. И я что читал или слышал от кого – рассказывал ему”.

У одной женщины в Кириллове, у Анны Ивановны Полировой, очень ревностной почитательницы старца, был сын Вячеслав. Он окончил десять классов и хотел поступить учиться на врача в институт, но что-то у него не получалось. Анна Ивановна попросила старца: “Старец, дорогой, помоги ему!” Старец пригласил его к себе на охоту. У него были тогда две лодки: на одной он ловил рыбу один, а на другой мы охотились. В это время был осенний перелет уток. В последний день своего пребывания Вячеслав решил походить с ружьем вечером. Было темно. Старец говорит ему: “На, одевай мою фуфайку”. Вячеслав не воспротивился, одел его фуфайку и пошел. Через короткое время приходит. Я думал, что он только дошел до озера, посмотрел, да обратно. Даже и не спрашиваем, как он поохотился. А оказалось, что как только он подошел к озеру, прилетела стая уток, и он одним выстрелом убил пять уток. Он оставлял все пять уток старцу, но тот согласился взять только одну. “А остальных, – говорит, – вези домой”. Утром другого дня он благословил его на учебу и сказал, что Господь все уладит. И тот благополучно поступил в медицинский институт и окончил его. Мать его Анна Ивановна многократно видела старца – будто тот стоял возле ее сына и что-то шептал ему на ухо, когда тот учил уроки.

Родителям, бабушкам и дедушкам старец велел, чтобы они молились о своих детях и внуках и учили их почитать Бога: “Как начнут дети говорить, заставляйте их, чтобы выучили самые главные молитвы – “Богородице Дево, радуйся”, “Царю Небесный”, “Отче наш”, Воскресную молитву, “Верую”, псалмы Пятидесятый и Девяностый и еще что, по способностям ребенка. И учите их любить делать добро. За зло люди страждут, болеют или еще какие-нибудь терпят скорби. А иногда и за родительские грехи страдают дети”.

Конечно, и самих родителей старец учил жить добродетельно и честно, не говорить плохого и не заводить при детях между собою никакой ссоры или брани; если в чем не согласны, решать это не при них, – не подавать худого примера. Учил говорить детям, что Господь все видит и слышит, что от Него ничего утаить нельзя; что кто людям добра не желает, тот и сам его не получит. Говорил, что детей нужно укреплять в добре и ограждать от влияния дурных сверстников, чтобы они не заражались дурными примерами. Учил также, чтобы родители были терпеливы с детьми, никогда не проклинали их, никуда не отправляли с черными словами или с бранью, а всегда, когда те куда-то идут, говорили им “с Богом” и осеняли крестом Христовым. А если уж на худое дело пойдут, просить Господа, чтобы Он отвел их от худого дела. Если же случится с детьми что-нибудь плохое, то смириться перед Богом, просить Его помощи перенести скорбь великодушно. Это дело промысла Божия. Господь знает все и любит нас больше, чем мы можем любить себя. Все надо принимать от Господа без ропота с благодарением.

Некоторые старушки-матери обращались к старцу с жалобами, что их дети, большие сыновья, им не помогают: “Сами же, по старости, мы уже не можем себя обеспечить, а попросить кого-нибудь что-то сделать – нечем заплатить”. Старец таким старушкам велел подавать на сыновей в суд на алименты, говорил: “Не бойтесь этого: не погрешите”. Некоторым старушкам очень трудно было на это согласиться. А те, кто поступали по совету старца, оставались очень довольны, и сыновья их тоже. Сыновья говорили потом своим матерям: “Вот и хорошо, что Вы так сделали: тайно от жены я не могу послать, а как пошлю явно – от жены скандал. А так -высчитают из зарплаты, и скандала нет”.

В Лукинском у старца жили сын Иван с женой Александрой и мать Александры Ульяна. Корову их как-то ужалила змея. Александра говорит своей матери Ульяне: “Мама, сходи к тяте, пусть он прочитает молитвы над ужаленным местом коровы”. Ульяна говорит: “Не надо идти, я знаю эти молитвы: “Отче наш”, Воскресную молитву, Девяностый псалом”. Она читала их много раз, но никакого облегчения корове не было. Тогда сходили за старцем. Он пришел, промыл с молитвой ужаленное место, прочел вышеупомянутые молитвы, и Господь исцелил корову.

В Савинском напротив избушки старца Федора жил сосед Борис с женой и матерью, у него было в то время три дочери. Мать его и жена часто, когда дочери болели, водили их к старцу, и Господь их всех исцелял. Борису это не нравилось, он бранил их:

– Опять забегали к божку!

Потом у него самого заболела спина. Мать и жена говорят ему: “Пойди к Федору Степановичу, он всем помогает, и тебе поможет”. Но он сначала пошел к медику в Никольский Торжок. Там полечили, но лучше от такого лечения не стало, а болезнь все усиливалась. Все-таки нужда заставила его обратиться к старцу. Федор Степанович порастирал ему спину и прочитал молитвы. После третьего раза спина поправилась. Старец угостил выздоровевшего и ласково обличил его за недоброжелательство. Тому стыдновато стало, он сказал: “Было такое дело. Извините, Федор Степанович”. Старец ему наказал, как надо беречься, предупредил, что надо быть осторожным, говорил, что последнее бывает хуже первого, как сказано в Евангелии: идет изгнанный бес и берет семь других бесов, злейших себя, и, войдя, живут там (ср.: Мф. 12, 45; Лк. 11,26). Но Борис забыл наставление старца и опять сильно заболел и болел шесть лет. Последнее время не мог даже есть сам, жена кормила, и умер в пятьдесят шесть лет.

* * *

Духовная дочь старца Антонина вспоминает о том, как она познакомилась с ним.

У нее болела рука восемь лет – туберкулез кости. Многие врачи лечили, но помощи не было, болезнь усиливалась, от боли не было покоя, работать она не могла – и приехала к своим родителям во Власово. Эта деревня в десяти километрах от Никольского Торжка в сторону Вологды. Пребывала на иждивении родителей, коротала время. Бога не знала и не думала о Нем. Да в то время и опасно было говорить о Боге. А рядом, в избе у крестной Антонины – Марии – жила девушка. И стала Антонина с этой девушкой вместе в карты играть.

В то время старец Федор был приглашен во Власово шить шубы. Мария была давней почитательницей старца. Федор Степанович часто приходил к ней, они читали святые книги и пели церковные песнопения, когда бывали одни. А когда приходила Антонина с подружкой, то прекращали чтение и пение. В праздничные дни старец не работал и приходил к Марии. И та говорила крестнице: “Попроси старца, чтобы помолился о тебе”, – ибо по своему опыту знала, что молитвы старца сильны. А Антонина подумала, что если врачи не помогли, то что может сделать этот неграмотный человек? А о вере у нее в то время не было никакого понятия. Так что она молчала и ничего у него не просила. Но старец сам стал молиться за нее, по просьбе Марии.

Дальше вот что было. Стал старец при всякой встрече обличать Антонину. В первый раз она не обратила на это внимания, но, заметив, что тот обличает, напоминая ей о мыслях ее, начала Антонина понимать, что в перед ней человек необыкновенный. И когда старец спросил: “Что у тебя с рукой? Можно ли посмотреть?”, – она сказала: “Можно”. И начала развязывать руку, а он в это время молился.

Когда она развязала руку, Федор Степанович внимательно посмотрел и сказал: “Хочешь ли, чтобы не болела рука?” Она искренне сказала: “Хочу”. Он говорит ей: “Если будешь меня слушать и сделаешь все, что скажу, через шесть недель будешь спать спокойно”. Она молчала. Он говорит ей: “Мои слова очень легко выполнить. Только ничего не начинай без Бога, все начинай с молитвы. Прежде, чем встать с постели, осени себя крестным знамением со словами: “Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь”. Проси Бога, чтобы благословил тебя на сегодняшний день, и руку перевязывай с молитвой, и читай Девяностый псалом”. Она стала так делать, и боли прекратились. Через две недели стала девушка спать спокойно. Тогда появилась вера в Бога, великая духовная радость, любовь ко всем людям, а к верующим особенно. Стала Антонина приходить к своей крестной, читать святые книги, слушать святые рассказы. А потом захотелось ей сходить в церковь причаститься, и она ходила пешком в Вологду за сто километров. Одна церковь оставалась тогда действующей на всю Вологодскую область.

Также стала она посещать старца в деревне Савинское и там была свидетельницей многих чудесных дел, которые Господь сотворил через старца Федора, вот одно из них.

Пришла к старцу женщина, у нее сильно болели руки. Он научил ее, чем надо натирать больные места, и сказал, что руки нужно держать в тепле, а для этого одевать на них толстые рукава. Женщина говорит: “У меня ничего нет и взять негде”. В послевоенные годы очень трудно было с одеждой в наших местах. А у старца Федора только что была куплена новая фуфайка. У него и самого одежда была очень изношенная, но он, не долго думая, отрезал от этой фуфайки рукава и отдал ей.

А вот еще одно воспоминание Антонины:

“При поездке в автобусе у меня всегда бывала тошнота и рвота, всю дорогу так мучилась. Думала, привыкну, но через два-три километра тошнота начиналась и не кончалась всю дорогу. Ему об этом я не говорила. А тут мне нужно было ехать в Вологду на месяц. Туда я могла ехать пароходом, а оттуда уже надо было ехать автобусом, так как начиналась зима и пароходы переставали ходить. Я очень затужила и высказала нечаянно при старце: “Как я буду добираться домой на автобусе? Сколько муки надо перенести!” А старец говорит: “Езжай и туда на автобусе”. Я говорю: “Сохрани Бог мучиться всю дорогу. Поеду на пароходе”. Он говорит: “Вот так вера!” Тогда вспомнила я, сколько уже было со мною чудесных происшествий, и сказала: “Прости, старче, поеду автобусом”. Он говорит: “Поезжай с Богом”. И с этого раза рвоты не было никогда”.

Вера Яковлевна Лебедева, жена Павла Михайловича, рассказывает:

“Когда я оканчивала медицинский институт, мне и моим родственникам хотелось, чтобы я осталась в Смоленской области. Я подала прошение в министерство здравоохранения, и оттуда пришло разрешение оставить меня в Смоленской области, но это разрешение положили под сукно и забыли о нем. А меня отправили в Вологодскую область. Я поехала туда с большим нежеланием. Из Вологды меня направили в Кириллов; в Кириллове же за неимением педиатров меня назначили лечить детей, хотя это было мне не по душе: я хотела лечить взрослых.

Через некоторое время я познакомилась со старцем Федором и сказала ему о своем желании. Но он посоветовал мне продолжать лечить детей, не благословил ничего менять.

С врачебными кадрами тогда было трудно, врачи здесь долго не задерживались, и меня сделали заместителем главного врача. Я очень этого не хотела и на приказе написала, что с приказом ознакомилась, но работать на этой должности не согласна, -боялась, что не справлюсь. Старцу я и об этом рассказала. А он говорит: “Работай, справишься. Работай, пока не уволят с этой должности”. Я ему ничего не ответила, а про себя думаю: “Ну, уж с этой должности не скоро уйдешь”. Но пришло время, меня освободили из заместителей главврача. Думали, я буду сопротивляться, а я вспомнила слова старца и с радостью оставила эту должность. И дальше в трудных обстоятельствах всегда обращалась к нему. И какой он даст совет, так я и делала, и выходило все хорошо.

В то время я была молодая. Были и другие молодые врачи, фельдшеры, сестры, собирались на вечеринки. Вечеринки устраивали часто под воскресенье или перед другими праздниками. У меня душа болела, что в такое богослужебное время приходится веселиться. Я рассказала об этом старцу. Он же сказал: “Отдавай деньги, сколько спросят на складчину; когда сходишь, когда нет, а придет время, и приглашать не будут. Тогда и ходить не будешь на эти вечера”. А мне думалось, что этого никогда не будет. Но пришло время, и меня перестали приглашать.

У меня некоторое время жила сватья старца Федора, и старец иногда приходил ее проведать. При нем зашла к нам одна женщина, у нее дочь была неумная и некрещеная. Старец посоветовал ее окрестить и совершить еще некоторые церковные таинства. Это дошло до властей, и те потребовали, чтобы я уехала из Кириллова в другой район Вологодской области. По совету старца я отказалась уехать. Шумиха эта через некоторое время утихла, и я осталась на своем месте.

В одно из своих посещений старец жил у меня несколько дней. Вечерами и ночью скорая помощь часто приезжала за мной, чтобы отвезти к больным детям. Я очень быстро собиралась, Божией помощи не просила, и поспешно ехала к больному ребенку. Старец все наблюдал за мной и наконец сказал: “Так нельзя делать, в такой суете и спешке нельзя подходить к больному. Надо наперед прочитать молитвы, хотя бы “Отче наш”, сделать три поклона, и тогда ехать, и дорогой читать молитвы, и просить Господа, чтобы Он помог. И пока ты едешь к больному, Господь все сделает, так что ты и не будешь там нужна”. После этого вразумления меня старцем так и получалось: я приеду, а Господь уже исцелил больного ребенка. Родители и близкие изумлялись, что происходила такая перемена в состоянии больного.

Пока я была не замужем, каждый отпуск я ездила к родным братьям и сестрам; мать тоже еще была жива. И вот однажды, уже после нескольких лет жизни в Кириллове, я отправилась в отпуск к своим родным. Доехала до Никольского Торжка, там оставила у знакомых чемодан и быстро пошла к старцу в Савинское за благословением поехать в отпуск. Старец выслушал меня терпеливо, не перебивая, помолчал немного и говорит: “Вот тебе лодка, езжай за чемоданом, отпуск проведешь у меня. Домашние твои все святое оборвут у тебя. За столько годов у тебя еще не было времени поговорить со мной, побеседовать!” Меня сначала обожгло от его слов, некоторое время я ничего не могла сказать. А потом пришла в себя и сказала ему: “Хорошо, так я и сделаю”. Я съездила за чемоданом и осталась у него. Очень весело и радостно прошел мой отпуск. Я ловила рыбу, мы много беседовали на духовные темы, и я была рада, что осталась.

После того старец посоветовал мне выйти замуж. Женихи находились, но или совсем безбожники, или в вере, как говорится, ни рыба, ни мясо, да и мне они при этом не очень нравились. Но о каждом таком случае я рассказывала старцу, а он говорил: “Подождем еще немножко. Господь пошлет”.

И вот освободился один мужчина – развелся с женой. Она сказала ему: “Я нашла себе мужа, и ты ищи себе другую. Я с тобой жить не буду. Езжай к Вере Яковлевне: она верующая, живи с ней”. Она была со мной знакома, несколько раз у меня ночевала, когда не успевала уехать из Кириллова к матери. И я бывала у нее в Москве несколько раз, но мужа ее не видела.

Моя мать уже умерла, но при жизни заказывала, чтобы я за разведенца не выходила. Это меня очень смущало. Хотя старец мне объяснил, что в таком случае можно мне выйти за него замуж, я как-то страшилась, не грех ли это. Тогда я поехала в Калугу к священнику, своему духовнику. Тот выслушал меня и сказал: “Утро вечера мудренее, ляжем спать поранее”. И на этом разговор окончил. А на другой день разговоров об этом уже не было. И я не посмела больше спрашивать его об этом.

А тот мужчина, Павел Михайлович Лебедев, приехал в Кириллов. Старец сказал ему: “Поживи здесь; может, она без тебя образумится, извинится, тогда уж прости ей все и живи с ней”. Прошло около года, – от нее ни образумления, ни извинения. Тогда старец говорит: “Ну, от нее не дождешься извинения”, – и благословил подавать на развод. На развод она дала согласие, и им дали развод через суд. И тогда я вышла за Павла Михайловича замуж.

Когда у нас случались разногласия, мы спрашивали старца, и он разрешал наши недоумения, и мы делали по его совету.

Павлу Михайловичу он велел, чтобы тот простил первую жену и никогда не осуждал ее, и чтобы помнил свой грех и просил у Господа прощения; говорил: “Сколько-нибудь и ты виноват; это только Господу известно”.

* * *

Далее – опять воспоминания Павла Михайловича:

“О большом комфорте старец на заботился, был нестяжателен, говорил: “Я тут буду сильно ухорашивать, а житья мне осталось уж немного. При моем возрасте и здоровье обзаводиться лишними вещами и удобствами не следует: все лишнее удаляет от Господа Бога”.

Пока электричество не было проведено, у него зажигали керосиновую лампу, пять линий; и была еще десяти линий – когда собирались гости, зажигали ее. Когда стали проводить электричество, старец хотел от него отказаться. Я был у него в это время и посоветовал: “Пусть проведут. Если не понравится, так отключить не долго”. Ввернули лампу в сто ватт, и когда включили, ему понравилось: по сравнению с керосиновой лампой было гораздо светлее. Об отключении разговоров больше не было.

Я очень хотел записать его голос на магнитофон. Когда я сказал ему это в первый раз, он отказался; потом еще много раз я заводил речь об этом, но он все не соглашался. Наконец, я его все же уговорил, или надоел ему. Говорю: “Давай, старче, попробуем запишем твою речь. Если не понравится, на этом делу и конец”. Но магнитофона я найти так и не смог: своего не было, а в Комбинате бытового обслуживания он оказался отдан кому-то на прокат.

Просил я у старца благословения купить телевизор, но он сказал: “Не надо – он тебе не на пользу”. Тут я с ним согласился сразу, и потом был очень доволен, что не ослушался: многие дети повредили телевизором себе глаза.

До 1962 или 1963 года от властей старцу не было больших неприятностей, да и он уже очень осторожно принимал людей, как говорится, по выбору. А тут опять начали за ним следить, подходили к окну. Оно было низко, так что если человек станет возле него, то голова была примерно на середине окна. Окна были высотой чуть больше метра и шириной шестьдесят-семьдесят сантиметров; одно – на запад в поле, два – на юг на дорогу. Подходили подслушивать к тому окну, которое было на запад. Кое-кто из близких ему сообщил, что за ним начинается слежка, да он и сам Духом Божиим это чувствовал. Потом кто-то распустил слух, будто он из-за границы, вроде из Америки получает посылки. Пришли к нему домой, велят: “Показывай, что получил из Америки!” Он говорит им: “Вы напраслину на меня говорите, мне оттуда не от кого получать что-либо”. Стали искать, перерыли все во второй половине дома и на чердаке, посмотрели в сенях и в жилой половине, ничего не нашли и ушли.

Потом летом 1962 или 1963 года, точно не помню, он ловил по обычаю рыбу на удочки с лодки. В это время на моторной лодке из Славянки едет Александр Липаков по своим делам. Старец помахал ему рукой, чтобы подъехал к нему. Тот к нему подъехал. Старец спросил: “Куда поехал, до Торжка или дальше?” Тот сказал: “Только до Торжка”. Старец говорит ему: “Узнай про меня”. Александр приехал в Торжок к своему дружку и от него узнал, что ждут из Кириллова двух милиционеров, да третий – из Никольского Торжка: должны сегодня арестовать “божка”, как в насмешку называли старца его недоброжелатели. Тогда Александр отложил все свои дела, сел в лодку и – обратно. Подъезжает к старцу, все рассказывает ему. Тогда старец говорит ему: “Прицепляй мою лодку, спрячем ее, а я поеду с тобой”. Они так и сделали. Милиционеры приехали, покатались по озеру, его не нашли, пришли к нему домой, дома тоже нет, и уехали обратно.

Старец пробыл на Славянке два дня, никому не показываясь. На третий день Александр отвез его на лодке в Никольский Торжок и за селом посадил в автобус. Он благополучно приехал в Вологду, а потом на поезде приехал к дочери Марии в город Петровск Саратовской области и там жил до зимы, а к зиме опять приехал в Савинское.

В Петровске от жары он очень повредил глаза, на один глаз совсем ослеп, другим стал плохо видеть. На рыбалку по-прежнему ходил, но теперь – неподалеку от деревни, дальше ходить не мог. Тут в тридцати-пятидесяти метрах от берега были у него прорубки, штук до двадцати. В этих прорубках на блесну ловил он рыбу, в день от трех до девяти рыбок. Этим уловом бывал доволен: радовался тому, что еще может выходить порыбачить. В 1967 же году ослеп совсем, на озеро больше не ходил, говорил: “Теперь на озеро не хочется и идти, а раньше думал: как я буду жить без озера!”

Когда еще он мог ходить на озеро в зимнее время, вредили ему недоброжелатели из Савинского и из других деревень. Жаловался он иногда: “Вот, сегодня обловили мои прорубки, спаси их Господи”. А один раз кто-то у прорубки, где он чаще всего ловил рыбу, вырубил большую прорубь и запорошил ее. Она и тем, у кого хорошие глаза, мало была заметна. Я к нему пришел на озеро, эта прорубь была еще не замерзшая. Он и говорит мне: “Посмотри, какую мне яму приготовили”. В другой раз сидел он, как обычно, у своей прорубки, ловил рыбу; к нему подошел знакомый человек из Никольского Торжка, заметил рядом большую прорубь и говорит: “Что это тут такое у тебя?” А старец спрашивает: “Где?” Тот взял пешню, ткнул туда, а там и льда нет. А старец этого и не видел. Но Господь его сохранил.

Говорили мы со старцем и о преследованиях коммунистами верующих в Бога людей. У этих безумных властителей, толком не знавших и коммунистического учения, а религиозного знать и вовсе не желавших, ум был в кулаке, и, по попущению Божию, от них страдало немалое число людей. Для настоящего священника и верующего человека это было постоянным мучением – видеть творящееся беззаконие и ежедневную гибель людей, не имея возможности что-либо сделать, и даже своих собственных детей направить на путь истинный. Да родителям и некогда было воспитывать своих детей: день – на работе, а детям в школе или в детском саду забивают голову всякой пустотой. А без Кого жить нельзя и от Кого зависит все наше благосостояние – Того и имя святое нельзя было произнести.

Некоторые коммунисты просто зверствовали, губили верующих людей ни за что: как узнают о ком-нибудь, что человек что-то такое сказал или Святую книгу кому-нибудь дал, власти судили за пропаганду религии и давали большие сроки тюремного заключения. Так, иеромонах Иннокентий – после заключения он служил у Покрова Божией Матери – был осужден на двадцать пять лет за то, что дал одной девице-комсомолке Святую книгу; об этом узнали – и девица сказала, что он дал ей эту книгу.

Но некоторые коммунисты были благоразумны и спасали верующих. Услышав о ком-нибудь из верующих, что тот сказал что-либо опасное, бывало, предупредят его, чтобы впредь был осторожнее и не говорил ничего такого, за что может быть подвергнут наказанию. Старец Федор считал, что благоразумных коммунистов Господь спасет и что если бы их не было, то еще сильнее пострадала бы наша Православная Церковь. Старец одобрял и всех наших патриархов Тихона, Сергия и Алексея за то, что они, с Божией помощью, находили компромиссы с властями: даже в очень жестких условиях церковные службы все-таки шли, и на исповеди можно было спросить священника о чем хочется и получить совет. Верующие так или иначе узнавали, кому из священников можно без опаски выложить все, что есть на душе, наболевшее, и задать вопрос, а какому священнику ничего нельзя сказать.

В Савинском старец жил до осени 1970 года. В сентябре же 1970 года переехал ко мне в Кириллов. Его привела к нам одна девушка, Вера, из Савинского, уже совершенно слепого.

У нас был стул, намного ниже обычного, он все на нем сидел. Я ему предложил сделать подлокотники, чтобы он нечаянно не свалился с него. Но Федор Степанович сказал: “Ничего не надо, хорошо на нем сидеть, я не свалюсь”. Но однажды мы с ним хорошо поговорили, он интересовался нашими делами, давал ценные советы. Потом говорит: “Ты ешь, я не буду тебе мешать, пока ты ешь”. Тут он сразу вздремнул и упал со стула. Закричал – ушиб сильно бедро. Мы его повалили на кровать. После этого нам всем было очень тяжело: ему от боли, нам оттого, что не можем ему помочь. Несколько месяцев сам он ничего не мог делать: ни встать, ни сесть, ни лечь, – все надо было ему помогать. Да и ляжет, – уложить его так, чтобы было ему немножко сносней от болей, была целая проблема.

Но оханья и кряканья мы не слышали. Только изредка при неосторожных движениях он вскрикивал, и все. Месяцев через девять стал сам подниматься и ложиться. Но когда ложился, нужно было поправлять одеяло.

Летом 1971 года Федор Степанович пожелал перейти жить в Аксеново. Там у него с псаломщицей церкви Покрова Божией Матери была куплена избушка на двоих. В июле 1971 года я отвез его туда. У нас тогда родился уже четвертый ребенок. Он сказал: “Вам будет не под силу со мной возиться”. Дети у нас были мал мала меньше, да и шумно было, а такому больному очень тяжело такой шум переносить. В Аксенове первое время ему было очень нелегко. Некому было за ним ухаживать. Все мы работали, ходили к нему набегом, некоторыми днями он был совершенно один. И злой дух тогда сильно досаждал ему: появились сильные обиды на близких, – что он столько всем сделал добра, полагал душу свою за людей, а теперь ему и воды подать некому. При таких болях и душевном возмущении он выкажет иногда свою раздражительность на несколько секунд, а потом, минут через десять-пятнадцать, со слезами просит прощения, что обидел тебя. После о его болезни все узнали, приезжали ухаживать за ним дочери. Изредка старец мне говорил наедине: “Как мне тяжело. Пожил досыта, очень рад смерти, но это – дело Божие”. Другим же, когда спрашивали о самочувствии, всегда говорил веселым голосом: “Слава Богу!”

До самой смерти он был в полном разуме. Только за несколько дней до кончины сильно ослабела у Федора Степановича память. Бывало, спросит, сколько времени, скажешь ему: вот столько; посидит несколько минут, опять спрашивает, сколько времени, и сам удивляется, что забыл за такое малое время. За сутки до смерти стал плохо говорить – не хватало силы, говорил немного и очень невнятно.

Вечером восемнадцатого июня я пришел к нему, а дочь Анна уже постоянно была с ним. Федор Степанович попросил, чтобы пришла Вера. Она пришла к нему девятнадцатого июня после работы вечером”.

Вера Яковлевна рассказывает:

“За день до смерти старца мне передали, чтобы я пришла к нему, а муж говорит: “Завтра сходим вместе”. Но мне что-то так загорелось, что надо именно сегодня сходить к старцу. Я опять попросила мужа, чтобы он меня отпустил. Павел Михайлович согласился. Свекровь сказала: “Если и заночуешь, так не беспокойся”. Когда я пришла, старец спал, и мне пришлось долго ждать, пока он проснется. Проснувшись, он сказал: “Я тебя очень ждал”. Мы беседовали медленно, потому что старец говорил уже очень плохо, понимать его было трудно, и говорил он с большими паузами, – отдыхал, чтобы смочь вновь заговорить. Он попросил пригласить священника причастить его и сказал, что умирает. Ласково со мной распрощался. Крестил по сторонам, говоря: “Это ко мне идут на благословение”. Его духовные дети просили его благословлять их, где бы они ни находились. Утром он благословил и меня, и я с радостью пошла на работу”.

Днем двадцатого июня старец Федор причастился Христовых Таин.

“Вечером опять пришел я, – продолжает Павел Михайлович. – Он все больше лежал, говорил очень мало, разве что попросит пить или одеяло поправить, или что другое сделать. Лежал на спине, изредка крестился, губы немножко шевелились, он читал молитвы. Около половины восьмого утра он в последний раз перекрестился, перекрестил все четыре стороны, руки положил на грудь и затих.

Нам показалось, что он спит. Раньше он говорил, что когда человек умирает, то не нужно его ни о чем спрашивать, ни стучать, ни разговаривать. Так что Анна и я ждали до девяти часов. В девять часов пригласили старушку посмотреть, умер он или нет. Она как зашла, посмотрела и сразу сказала: “Умер, умер”.

В тот же день из Вологды приехала его младшая сестра Наталья, она и обмыла Федора Степановича. Но он все не как мертвый был, а как живой. Больная нога была немного скрючена. Тело чистое, белое, приятное, никакого запаха нет. Волосы очень мягкие, как у только что родившегося младенца, ни одной седой волосинки. Борода красивая, как серебряная. Что он умер, печали нет, но какая-то радость неземная...

Его не хоронили пять суток, ждали из Петровска Саратовской области дочь Марию. И когда он лежал в гробу в летнем храме Покрова Божией Матери в день погребения, мне все казалось, что он жив и что от дыхания колышется его борода. Лицо было чистое, белое, ни одного трупного пятнышка, даже думалось: “Хоть бы живого не похоронить!”

Старец Федор умер двадцать первого июня 1973 года в семь тридцать утра. Жил девяносто три с половиной года. Похоронен у церкви Покрова Божией Матери с южной стороны, напротив зимнего храма, у ограды. Гроб был сделан мужем старшей дочери Клавдии Александром из выструганных досок; также и крест был сделан им же деревянный. Впоследствии одной из почитательниц его, Анной Чащиной, была поставлена тумбочка из металлических прутьев с металлическим крестом, и дочерьми была поставлена металлическая ограда. Гроб он просил не красить и не обивать никаким полотном.

Вот все, что было из его имущества: одна Библия, несколько крестов, иконы. Одежду всю раздал при жизни. Говорил: “Если я отдам своими руками, то и душа моя будет спокойна. А если попрошу кого-нибудь отдать, то отдадут или нет, кто знает”. Также отдал деньги в церковь Покрова Божией Матери за отпевание, сорокоуст, чтобы зажгли паникадило, и на другие поминовения. Отпевание совершал отец Серафим Сотский, служивший в это время у Покрова Божией Матери в летнем храме.

Старец часто вспоминал отца Иакова из Кирилло-Белозерского монастыря. Лично он его не знал, но один раз пришел к нему на могилку, а там были женщины, которые знали его лично и говорили, что когда умер отец Иаков, капиталу от него осталось только одиннадцать копеек. Вот и он при жизни желал этого, потому деньги и другие ценности не копил и не заводил. Жил очень скромно, но нужды ни в чем у него не бывало. Вспоминал слова апостола Павла: “Великое приобретение быть благочестивым и всем довольным” (ср.: 1 Тим. 6,6) – и еще: “Умею жить в скудости и изобилии” (ср.: Флп. 4,12). Радовался при всех случаях жизни; милостью Божией сам не унывал и другим не давал. И мне тоже заказал: “Сам не унывай и другим не давай. И вини во всем самого себя, так никогда не ошибешься”. И за несколько дней до смерти сказал: “Если хотите жить хорошо, то живите тише травы и ниже воды и меня не забывайте. Если забудете меня, то и у вас все забудется”.

Царствие ему небесное. Аминь.