...Хозяйка убирает со стола, Валентина Васильевна ей помогает. Уже поздно. Дочери матушки Марии ушли к подругам ночевать – освободили нам место. Я извиняюсь, мол, стесняем, хозяйка же улыбается: “Обычное дело. У нас часто останавливаются и земляки из Коми, и знакомые батюшки – со всей страны приезжают. Как-то раз двадцать человек умудрилась по комнатам рассовать, на полу спали”.

Вставать нам рано, да и Марии Никитичне тоже на раннюю литургию – она певчая в Троицком соборе, в том самом, где мощи преподобного Сергия. На месте этого храма в древние времена и стояла келья Сергия.

– Счастливая вы! – говорю. – В таком святом месте работаете. И к чудотворениям, наверное, привыкли?

– Да как к этому привыкнешь? – удивляется Мария Никитична. – На прошлой неделе видела, как мальчика больного бесом к мощам прикладывали. Ему лет тринадцать, худенький, слабенький, а справиться с ним не могли – двое дежурных силой поднимали, и монахи помогали, и семинаристы тоже подошли... Только подвели к Преподобному, а бес как закричит из него, будто огнем его попалили. Голову стали к раке пригибать, всей мужской силой навалились – ан нет. Потом, когда он спустился от мощей, спрашиваю: “Ну как, приложился?” А он вздыхает в ответ, с горечью: “Нет, не получилось...” А чуть раньше девочку, тоже больную, кое-как втроем приложили – и сразу будто болезнь с нее спала, нормальная стала. Сама спустилась от раки по ступенькам, совершенно нормальная девочка. А я говорю себе: “Ну вот, пожалуйста, Мария, стой и смотри. Теперь не видишь что ли силу мощей Преподобного? Какая благодать здесь, что бесы как огня бегут...” Нет, к такому не привыкнешь.

– А много видели исцелений?

– Есть исцеления, да и не только у приезжих. Женщина наша местная – у нее очень сильно болели ноги. Она даже выступала по сергиево-посадскому радио, давала интервью. Врачи сказали, что болезнь ее неизлечима, а у мощей исцелилась. Чудес у преподобного Сергия, конечно, очень много. Иногда вот забываешь: ну, Преподобный не слышит, Преподобный не видит, не знает. А когда это коснется тебя... А, нет, Преподобный – жив! Вот его благодать, вьяве, руками трогай. Батюшка в Лавре как-то обмолвился: вот вчера меняли тапочки преподобному Сергию. А я спрашиваю: “Батюшка, зачем?” – “Так ведь изнашиваются тапочки, менять надо”. – “Как изнашиваются?!” – “Так и изнашиваются... Он ходит по Лавре и благословляет”.

А однажды на праздник Преподобного – осенний, 8 октября – наш лаврский батюшка видел сон. У нас ведь народу очень много, особенно на день Сергия, народ стоит на улице, чтобы приложиться к мощам. А бывают такие паломники, которым уезжать скоро надо. И увидел батюшка сон, что Сергий Радонежский вышел к этой очереди и каждого благословил.

– А давно вы в Троицком храме поете?

– Да почти десять лет, чуть-чуть больше...

Валентина Васильевна перебивает хозяйку:

– Маша, а ты расскажи, как Сергий Радонежский наказал тебе в его храме петь.

– Расскажите, расскажите! – поддерживаем мы.

– Ну ладно, хоть время и позднее... Когда дети мои маленькие были, старалась я на работе выгадать себе время. Четверо дочек – одну из школы встреть, другую отправь, в разных школах они учились. И работала я так: там несколько часов, в другом месте немножко. И когда работала дворником здесь (мы уже жили в этой квартире), нашла еще работу – мыть пол в магазине по вечерам. А когда жильцы и комендант узнали, что нашла еще работу, комитет создали, стали говорить, что на дворницкую-то работу много желающих... А я думаю: хоть бы детей моих пожалели, грязную метлу и то им жалко. И так заскорбела я. И пошла в Лавру Преподобному жаловаться.

В тот же день что-то поздно легла, занавески гладила и так чуть-чуть помолилась, уже уставшая была. И... это, конечно, сон был, не видение – к утру уже, часа в четыре. Ну, вроде поднимаюсь по ступенькам, где наш Преподобный в Троицком соборе, и он прямо из раки подает руку. А я говорю: “Ну, надо же, Преподобный-то живой, мне руку подает...” И во сне никакого значения этому не придаю, перекрестилась, кланяюсь, хочу приложиться, как это обычно все делают – сначала к ногам, потом к голове. Поклон делаю и думаю: “Какая же грешная, он мне руку подавал, а я не подошла к нему. Не сообразила из-за своей греховной жизни, что подойти-то к нему можно”. И только поворачиваюсь – а Преподобный стоит во весь рост. И тут я головой прижалась к его плечу... и так сильно стала плакать.

Хозяйка утирает слезы, светло улыбается:

– Я у него не просила ни работы, ничего. Только одно говорю: “Преподобный Сергий, заступись за меня, когда будет Страшный суд, заступись, когда Господь станет судить меня...” Я его не видела, но ощутила, что он так-то вот замкнул меня рукой. И я еще сильнее плакать... Проснулась – слезы катятся. Что это было – сон или не сон?

– А что потом?

– После этого я сразу пошла к батюшке о.Виталию, помощнику эконома: так и так, хочу в Лавру. Он: “Ну и переходи”. И сразу ту работу я бросила. Все в один день получилось. Стала уборщицей в храмах, и в Успенском, Троицком, Свято-Духовом, везде убирала. Потом стала петь в хоре.

А в храме я и раньше, бывало, пела. Когда мы жили еще на старой квартире, Анечке было три года, Люба, Оля, Тамара чуть постарше – приходила с ними в Лавру, попою-попою часок с хором, а они там побегают немножко на площади, дети, и обратно домой. Другой раз встану у преподобного, перед мощами, говорю: “Ты же знаешь, отче, если бы платили мне сто-семьдесят рублей за детей и работать не нужно было, я бы к тебе на целый день приходила. Но вот видишь, не могу я, надо же детей кормить, работать где-то...”

– А из Коми давно переехали сюда?

– Да, давно, лет мне было семнадцать. В 1962 году.

Снова запозднились мы. В соседней комнате Анна, дочка хозяйки, стрекочет машинкой – шьет священническое облачение. Там у нее “мастерская на дому”. Валентина Васильевна задумчиво попивает чай. А матушка Мария продолжает свой рассказ:

– В первый раз привезли меня к Сергию, когда было мне пятнадцать лет. Помню, мы только что с вокзала, только в гору поднялись – и у Святых ворот я остановилась. Они, знаете, расписаны красиво: как Сергий медведей кормит, как он за десять верст воду носит... “Господи, помилуй, – говорю. – Преподобный Сергий, это, наверное, начало Рая тут у тебя, отсюда и Рай начинается...” Так восхищена была этими картинами. Посмотрела все житие на воротах, не торопилась, некуда было торопиться. Смотрела, как он, Сергий, крест с братом ставит, как лес рубит, как митрополит благословляет его... И только потом вошла в Лавру, зашла в трапезный храм – а он такой большой, красивый. Шла ранняя литургия я встала в уголок: “О, как же тут хорошо! Сколько у Бога красоты, и это ведь только на земле... а что же на небе у Бога!” И такая у меня картина встала в голове, не передать... Потом, в конце службы, осматриваюсь: где же мощи Преподобного? Хочу приложиться. А мне говорят: так они в другом храме. Пошла я в Троицкий собор – а там красота еще неописуемей. А потом – в Успенский, главный собор. Господи, да не в Рай ли я попала?!

Приезжала я с одной старушкой, она тоже в Сыктывкаре жила. Тогда как раз нашего отца Владимира Жохова с Кочпонского прихода власти согнали, и он в Перми оказался. И мы с бабушкой в Пермь к нему ехали, проведать. Побыли неделю в Лавре – и к нему. Спаси его Господи и Царствие ему Небесное – все мы его воспитанники, он ведь нас вырастил. Все сыктывкарские, кто теперь живет возле Лавры, – все мы его дети. А сколько его чад по всей России!

Такой он был доступный, простой, сердечный и умный. И такая у него была аккуратность ко всему – и посты неукоснительно хранил, и книг много читал по своей системе, очень был образованным. С ним ведь академики, известные люди переписывались. А нас, детей, любил как своих, хотя у самого семеро по лавкам.

Я тогда школьницей была. В храм ходила и несколько уроков пропустила – так отца на работе пропесочивали. А сколько раз вызывали меня к директору, в комитет: “Маша Кочанова, ладно, ты уроки пропускаешь, это не так страшно, но... ты ведь в церковь ходишь?!” Другие и вправду помногу пропускали, а я только день-два, но ругали меня больше. Мама была верующей, да и отец тоже – они мне говорили, не переживай, мол.

А когда о.Владимира от нас убрали, какое горе было. Как раз это под Казанскую, престольный праздник, случилось. И вот тогда в нашем кочпонском храме знамение произошло. В особом кивотике у нас икона Казанской Божией Матери висела, чудотворная – спаслась в огне, когда храм горел. И вдруг на ней лопнуло стекло – сверху до груди. Именно в тот день. Никто его не разбивал, никто не стукал, просто взяло, и треснуло. Это Матерь Божия от печали своей знак нам подала. Прочитали мы ей акафист, а потом узнаем – батюшку выгоняют.

Уполномоченный у нас был очень жестокий, плохо к нам относился. Особенно он не любил батюшку за его проповеди и то, что к нему очень много народа, особенно детей, ходит. Вот то, что я здесь, в Лавре, пою, – это о.Владимир тогда заложил. И власти боролись с этим. Когда его убрали, молодежь как-то отхлынула от храма.

Помню, как приезжал к нам владыка. Железной дороги тогда не было, с Архангельска нужно было плыть на пароходах. Батюшка на проповеди нам сказал: постарайтесь хорошо Преосвященного встретить, чтобы он возрадовался, что верующие его встречают, возьмите цветочки. А у нас, в Заречье, много цветов росло, так я такой букетище насобирала, что меня из-под него не было видно. Подходит пароход – на берегу народу-то столько, да еще со цветами. Событие в городе. А уполномоченный злющий... Потом он это припомнил.

А когда мы с лесозаводской бабушкой приехали в Пермь – ну, нам батюшка был так рад, настолько рад, это что-то непередаваемое. Вот свой народ приехал, не покинул, не забыл! А мне говорит: “Все твои слезинки, Мария, я собрал в горшок, есть у меня такой горшок глиняный, в нем хранятся”. – “Батюшка, как в горшок?” – “Да передали мне слезинки твои, и я теперь их храню”. Смеюсь я: “Батюшка, кто вам такое сказал?” А он сам догадался. Я ведь ревом плакала, когда он уехал.

А каково ему самому пришлось! Как его изгнали из Сыктывкара, он по разным епархиям ездил, и все уполномоченные его прогоняли. Оказался он у Пермского владыки Леонида, тот определил его в храм. И вот батюшка (он сам мне рассказывал) идет к уполномоченному и просит регистрацию. А тот дает отказ. Батюшка возвращается понурый. Тут Преосвященный приглашает к себе уполномоченного да как стукнет обеими кулаками по столу: “Как вы посмели?! У батюшки пятеро детей, а вы посмели отказать в регистрации?! Не дерзайте этого делать!” Уполномоченный был так ошарашен, что сразу дал регистрацию. После этого о.Владимир приехал в Сыктывкар за семьей, говорит нам: ну все, я уже не ваш. “Нет, нет наш!” – отвечаю. Мы были рады уже тому, что батюшка где-то устроился. Себя уже не жалко было, за него болели.

Для коми народа это был свет. Это было такое поднятие духа!

Прошло два года – и решила я уехать в Загорск. Так накрепко осталась в памяти картина: как я ребенком вхожу в Святые ворота, рассматриваю росписи на сводах, никуда не спешу, и как мне хорошо здесь. Гляжу на Преподобного, и так радостно на душе. Вот он в черной камилавке, брату своему сухари отдает: подержи, мол, у себя, пока не отработаю за них. Вот целый день работает и только вечером обратно берет. А сухари были заплесневевшие, но он и этими сухарями настолько доволен... Вспоминала я о преподобном Сергии, и так захотелось в Лавру... Приехала, постояла у раки и говорю: “Отче, ты же знаешь, как не хочу я отсюда уезжать...” И отправилась домой за вещами.

Устроилась в Загорске, хотя прописки не было, это ведь Московская область. Тут уже была Мария Паршукова. Ни денег у нас, ни знакомых. Один только Преподобный не чужой. В Лавре познакомились с паломниками из Струнино Владимирской области, они предложили у себя прописать, это совсем рядом с Загорском. И старец лаврский, схиархимандрит Василий, нас благословил: “Поезжайте, две Марии, пропишитесь”. Все его молитвами получилось. И стали мы здесь жить, сначала вдвоем, потом Александр, тоже сыктывкарский, присоединился, квартиру снимали.

Можно было за семинариста выйти замуж и попасть на приход, можно было куда-то уехать. Но я ведь тогда попросилась у преподобного Сергия: оставь меня здесь – так все и вышло, как просила.

Слушал я Марию Никитичну, и думал: вот ведь, нашел человек место, где можно жить, спасаться, петь в самом главном у нас Троицком храме, прямо на месте кельи Сергия Радонежского, каждый день приникать к его мощам, чувствовать его присутствие... Здесь центр нашей святой земли. Больше ведь ничего и не надо... А Мария продолжает рассказ, и слышу я удивительную историю, как она, живя в самом-то центре России, оказалась на самой ее окраине – на Камчатке:

– Было это три года назад. Я пела в хоре и еще работала в академической гостинице, белье выдавала. Одну из келий занимал тогда иеромонах Диомид. В то время собирался он на Камчатку, в населенный пункт Елизово – послан Святейшим Патриархом Алексием приход поднимать. Как-то он подходит ко мне и говорит: “Мария, мне нужна ваша помощь”. Отвечаю: “Да, батюшка, не знаю. Чем могу помочь-то?” А он: “Я тут книг закупил, да никак не увезти. Я их в келье у себя оставил. Церковных-то денег нет, чтобы отправить их на Камчатку. Вот тебе четыре телефона, это организации, куда Патриархия написала ходатайства, чтобы они бесплатно перебросили литературу в Елизово. Вот тебе ключи от кельи, книги там”. А я испугалась: “Батюшка! Я такая бестолковая, лучше бы я другое что сделала, а звонить по телефонам не умею”. А он уже благословляет: “Ну вот, со своей бестолковостью и будешь делать, я тебя благословляю”.

Помочь-то ему, действительно, некому. В Лавре как? Ну, поехал отец на новое место, обычное дело. А на самом-то деле ведь на край света отправляется, на Камчатку, где нет храмов абсолютно. И ему, я знала, там дали какой-то закуток то ли в клубе, то ли в школе... Вот так: поезжай, отгораживайся переборкой, освящай алтарь да и служи во славу Божью.

Зашла я в его келью – до потолка там книг. Три тонны литературы. К кому обращаться? “Преподобный Сергий, – говорю, – ну, я ж не виновата. Дали мне, сказали, отправь. Преподобный, помоги, тебе же возможно!”

Взяла я письма и поехала в Министерство гражданской авиации, по разным инстанциям. И все отказали. Наконец, оказалась у Рудакова в Домодедово. Он пошел навстречу: “Делаем вам скидку в 30 процентов, а 70 должны заплатить”. Пошла я чуть не в слезах, а секретарша остановила, чаем напоила: “Вы так просто не уходите, он на самом деле добрый. Идите снова”. Зашла, прошу его, а он сидит, и даже головы не поднимает, чего-то пишет и пишет. И вдруг: “Ну, женщина, я же сказал, нет!” А рядом с ним кто-то сидит, говорит: “А вы найдите спонсора”. Да где ж искать, груз отправлять надо. “А что, совсем что ли у Церкви нет денег?” Объясняю ему, что там, на Камчатке, ни денег нету, даже храма нету. В общем, отправили меня еще выше, вызвали главного бухгалтера, долго там спорили. Кончилось тем, что отправили тогда литературу. За все время отправила я книг тонн пять, свечей тоже около пяти тонн, да всякой церковной утвари – паникадила, подсвечники, Голгофу... И все бесплатно.

В другой раз (в прошлом году это было) приехала женщина – вот, Мария, сегодня летит самолет на Камчатку. А я стою, пою у Преподобного. “Во сколько?” – спрашиваю. “В два часа”. А время 12 часов. Ну, как же я могу за два часа найти машину, три тонны литературы погрузить, везти на Чкаловскую, успеть погрузить в самолет, пока он не улетел? Иду в гостиницу звонить – телефон отключился. Иду в бухгалтерию– там закрыто. Да что такое! А так тяжело поймать на Камчатку самолет военный, это будешь сидеть у телефона день и ночь, звонить и звонить. Я устала только одними звонками, ведь у меня дома нет телефона. Иду, голову повесила – чуть не стукнулась лбом в Троицкий собор, настолько не вижу дороги. “Преподобный Сергий, помоги, это ж не мое, это ж Божье...” И тут мысль: была не была, вдруг рейс задержат. Оборачиваюсь, пулей на проходную и бегу к отцу наместнику просить машину, потом к иеромонаху Демьяну, завгару. А он: “Нет сейчас машины, откуда я возьму”. И тут машина с мукой приехала. Пока выгружают муку, звоню: рейс отложен до 17 часов! Ну, закинули три моих тонны в кузов, поехали ко мне домой за накладными. А у меня ключа от дома нету. Время уже 17 на часах.

Все-таки уладилось, подъезжаем к проходной аэродрома, время около семи. Так и так, говорю, у нас договоренность. “А ваш самолет уже полчаса как в облаках”, – отвечают. Я обомлела: “Как?! Самолет на Камчатку... Не может быть, вы что-то перепутали”. Я ведь и преподобному молилась, и все так хорошо получалось... Заходит второй дежурный, головой кивает: да, да, самолет улетел. Боже мой! Стою... Назад везти, выгружать? Нет, не может быть! “Ладно, сейчас уточним”. Уточнили – самолет еще стоит! Нашла я командира, Александра:

– Ребята, у нас была договоренность на три тонны, в елизовскую церковь.

– Три тонны?! У нас еще не весь груз размещен, не знаю, куда девать. Вот что, приходите утром, а мы идем спать.

– Ребята...

– Ничего не знаю, мы уже самолет закрыли.

– Александр Валентинович, ну, ради Христа, ради церкви-то сделайте. Как мне обратно это везти, утром машину мне не дадут. Нет, я вас не отпущу!

– Да поймите, нам на ночевку надо идти оформляться.

– Да я вас оформлю! – говорю. – Отвезу на машине в Сергиев Посад, дома на полу уложу.

А они сами тверские. Им действительно трудно устроиться, в гостинице мест нет. Они посмеялись, ладно, говорят. Стали мы с водителем выгружать книги на землю, летчики тоже подключились, и за двадцать минут три тонны мы перекидали. Потом командир говорит:

– Ну, завтра рано утром привозите четырех грузчиков, чтобы быстро мне на борт закинули. Привезете?

– Конечно! – отвечаю я радостная.

Пошли они все-таки в гостиницу, а я домой поехала. Звоню отцу настоятелю: четверо грузчиков нужно. “Мария, сейчас одиннадцать ночи, где ж тебе людей найду? Каждому наутро дано послушание. Хочешь – сама в Лавру иди и бери, кто свободен”. Наступило утро. Как и договаривались, привезла я на аэродром четырех грузчиков.

– Ну что, Мария, привезли? Четверых? – спрашивает командир.

– Конечно, привезла.

– А где? Не вижу.

– Да вон же стоят.

– Это они?!

А у самолета, у шасси, стоят четыре моих дочери. Раненько я их подняла и на электричке привезла. Потому что монахов с послушаний не могу же я снимать.

– Вы знаете, – начала я убеждать военного, – они у меня такие сильные, такие ловкие...

Тут как засмеется командир, и штурманы, пилоты заулыбались.

– Это все ваши?!

– Да, – говорю, – дочки.

Ну, пилоты груз закидали, отправилась и я с ними сопровождающей. Долетели быстро – почти за двое суток. Сначала сидели в Новосибирске, потом в Чите – Камчатка посадки не давала. Хорошо, там был генерал верующий, он подключился и выбил посадку для нас.

Прилетели на место ночью. Командир Александр посмеивается: “Ну, мать Мария, если б мы вас не взяли, то неделю бы я летел на Камчатку”. Потому что когда мы в Чите сели, и нечем было заправлять (у военных с топливом сейчас очень сложно), он к самому начальству пошел, чтобы горючее выбить. В другой раз бы и ногой не пошевелил, а тут я с “божьими книгами” на борту.

А когда мы летели, я спросила Александра, крещен ли он. Оказывается, не знает: говорили ему, будто бы бабушка в тазик окунала, как умела, а может, и не крестили вовсе.

– Ладно, мать Мария, как прилетим в Елизово, пойдем к священнику. Только при одном условии – ты у меня будешь крестная! – согласился вдруг летчик. Надо же, какие чудеса Господь делает! То не брал, не повезу, мол, не буду выгружать... а теперь вот что. И как мы приехали, с нами пошел еще второй летчик – Алексий, обоих и окрестили. А потом мы накрыли стол с угощением, усадили весь экипаж, десять человек, отец Диомид каждому подарил по серебряному крестику. Ребята остались довольны, говорят: “Ты, мать Мария, летай с нами всегда”.

На Камчатке пришлось мне задержаться почти на месяц. Там петь некому, и поездила я по нескольким общинам – аж за 500 километров, народ-то там редко живет. Прилетели мы на Вербное воскресенье – и всю Страстную пели, Пасху пели. После Пасхи поехали в Ключи, туда свечи, иконы привезла, потом в Эссо, оттуда снова в Елизово – и на Троицу уже вернулись обратно в Сергиев Посад.

Ключи – это такой городок, там самый большой вулкан. Служит там отец Иоанн Балицкий, у него я пела недели две. И вот какая с ним была история. Загорелся его храм – ну, такое же помещение, какое отцу Диомиду в Елизово дали, малоприспособленное. А батюшка был в это время на втором своем приходе, в Эссо. Пожар начался из коммерческого магазина, который делил здание с храмом. Тонкая переборка их разделяла – камчатская, так сказать, действительность... Отец Иоанн в администрацию ходил, все просил, чтобы коммерсанты освободили здание. И те решили-таки “освободить”. Когда батюшка был в отлучке, они все вынесли из магазина – и тут загорелось. Если бы пожарники не оказались рядом, все бы сгорело. А так и следы поджога остались. Кто поджег? До сих пор гадают. Удивительно, что огонь дошел до тонкой переборки и остановился, ларек выгорел, а храм остался цел.

В это самое время батюшка подъезжал к Ключам, видно, спешил, и на повороте врезался в него грузовик. Священник остался жив, но получил страшную травму: и почки, и все внутренности поднялись до горла, легкие заплыли кровью, всюду страшные, со смещением, переломы – ребер, обеих рук. Привезли его в военный госпиталь без сознания. Хирург сначала думал, что спасти невозможно, говорил: за восемнадцать лет работы впервые встретил ему такую тяжкую травму. Вымыл он руки, пошел в операционную и вдруг поворачивается: “Мы-то, конечно, попробуем его спасти... Но нам бы пришла еще помощь свыше”. Так точно и сказал.

Операция прошла удачно. И так батюшка пошел на поправку, что его выписали из больницы на полтора месяца раньше положенного. Чудо! Отец Иоанн потом удивлялся: “Раньше у меня побаливали почки, желудок, а сейчас, после аварии этой, вообще ничего не болит”. Жаловался только, что после перелома рук долго боялся Чашу с Причастием брать, вдруг выронит. Но кости на удивление быстро и хорошо срослись, а ведь раздроблены были на кусочки. Разве не чудо?

А еще такое чудо... Прилетаю я ночью из Камчатки. Дали мне с собой много разного, положили рыбы, разных изделий, камчатских консервов – это ведь богатый край. А меня встретить не смогли. С аэродрома еду я на Ярославский вокзал глубокой ночью. И сумок у меня семь или восемь.

А игумен Диомид дал мне еще коробку с облачениями. К слову сказать, он давно уже должен стать епископом, об этом и в “Журнале Московской Патриархии” печатали, что принято решение игумена Диомида Дзюбана возвести во владыки. А батюшка взял, да отказался. Было это два года назад. Проходило время, его снова уговаривали, и, в общем, он трижды отказывался. А брат о.Диомида подарил ему уже панагию и крест архиерейский. Вот батюшка и говорит мне: “Слушай, Мария, зачем мне здесь архиерейские принадлежности. Возьми их с собой, положи в мою келью или к себе домой. И клобук тоже, чтобы с собой не возить, когда в Лавру наезжать буду”. За ним в Лавре тогда еще келья числилась. Ну вот, с этими вещами еду я, и вдруг – дорога перекрыта. Высадил меня водитель под мостом, на Каланчовке, и уехал. Господи, половина двенадцатого ночи, вокруг никого, и как мне с этими сумками, коробками? И стала я по частям носить их на Ярославский вокзал. Гляжу: сумки одной не хватает! Бросаю вещи, как же так... Иду, сама не знаю куда, и наткнулась на мужичка небольшого росточка, пьяненького, сумку мою волочит. Заметил меня, ускорил шаг, а ноги-то заплетаются. Взяла у него сумку – Господи, про другие-то вещи забыла! Кругом бомжи, ужас, сколько их на вокзале, точно ведь растащили! Прибегаю: вещи, как ни странно, на месте. А сверху огромная коробка лежит – с архиерейскими принадлежностями, целехонькая.

Так что, я думаю, панагия отцу Диомиду еще пригодится, станет он епископом, как бы ни отказывался по скромности своей. Правда, камчатская кафедра уже занята, недавно хиротонисали туда другого.

Трудно ему. Сектантство там ужасное. Однажды батюшка направил сюда женщину, бывшую сектантку, два месяца у меня жила, Рида ее зовут. На Камчатке она попала к иеговистам, а потом как-то зашла в нашу елизовскую церковь. Как раз общая исповедь была, и она батюшке все рассказала. Тот строго-настрого запретил к иеговистам ходить. Но она пошла – и после этого вселился в нее бес. Стала... кукарекать. Испугалась, пришла снова к батюшке, но как беса-то теперь выгнать? Кукарекание это продолжается, Рида плачет, ничего поделать не может. И отправил ее отец Диомид сюда, к отцу Герману на отчитку. Сидели мы здесь по вечерам, разговаривали, она, бывало, всплакнет... А после Рождества вызвал отец Диомид меня к себе. Укладываю я в сумку иконы, чтобы пустой не лететь – для елизовского храма купила. Я укладываю, а Рида, глядя на это, рычит по-звериному, потом кукарекает, потом снова рычит. Вот как врагу противно, что иконы на Камчатку полетят.

Сейчас в Елизово деревянный храм достраивают, купола уже поставили. Даст Бог, поеду на освящение. Куда ж мне без Камчатки теперь?

* * *

Полдень. Мы собираем вещи – пора возвращаться домой, в Коми. Матушка Мария прибежала из Лавры накормить нас на дорогу. На кухне делится с Валентиной Васильевной лаврскими новостями:

– Уж не знаю, что и думать, видно, придется эти проклятые паспорта получать.

– А что в них особенного?

– До вас, Валя, еще не докатилось, а нам уже выдают. На них штрих-код нанесен, такая магнитная печатка, а что в ней записано – неведомо. Народ волнуется, все говорят о приближении антихриста. У нас даже совет старцев собирался. Отец настоятель предупредил: “Не надо сеять смущение”. А отец Лаврентий в ответ: “Как нам быть? Молчать или говорить правду народу?” Дошло до того, что настоятель сказал: “Братья, мы все свободные люди. И никого здесь, в Лавре, я не держу”. Тут вмешался отец Алипий: “Отец настоятель, зачем же так? Давайте обратимся в другие святые места, что они скажут...” Обратились на Афон, оттуда пришли греческие листовки. И вот что я скажу, Валя, вести неутешительные.

– А что решили-то?

– Вобщем, благословлено нам, лаврским, пока что встать на учет для получения паспортов, а там видно будет.

У Ефрема Сирина мы с Марией Паршуковой читали, что перед концом времен некоторым старцам будет знание. И будет так: сначала ничего, терпимо, а потом надо будет бежать прятаться – в лес, куда угодно. Некоторые свое домашнее имущество, квартиру пожалеют – останутся. Другие же так подумают: ничего мне от антихриста не будет, я же православный, справлюсь с искусителем, зачем мне хорониться? Но все равно он их обольстит. Нет, Валя, придет время – и хочешь не хочешь останется только одно, таиться от лукавого. Марья Паршукова тоже говорит: я тогда домой поеду, в Усть-Нем, в Мыелдино, в самую глухомань Усть-Куломского района. Там у нас парма неоглядная...

Зашел я на кухню – и поразился, какой свет излучает лицо нашей хозяйки. Да... такая и вправду в лес пойдет скрытничать, святую веру хранить.

Ну вот и прощаемся. Молитесь о нас, матушка Мария!