ЧТЕНИЕ
ВОЛЧОК
Я не собачница. И если в конуре возле моего дома постоянно живёт та или иная собака, то происходит это лишь потому, что иногда невозможно выдержать взгляд бездомного голодного пса. Такие собаки уже ничего не просят, и, привыкнув быть отверженными людьми, они лишь молча смотрят человеку в глаза. И если ты пожалеешь и покормишь пса, то тут же отзовётся собачье сердце и вступит в силу главный собачий закон: «Приласкай собаку на миг, а потом она будет ждать тебя всю оставшуюся жизнь».
Впрочем, у первой моей собаки была хозяйка – юная генеральская дочка Варенька, поселившаяся с компанией своих сверстников в избе возле Оптиной пустыни. Однажды Варя поймала на лугу смешного рыжего щенка с толстыми лапами и дала ему имя Волчок – в память вот о каком предсказании преподобного оптинского старца Нектария. Старец был прозорлив, и, когда его спросили, как будут жить люди в будущем, он вместо ответа запустил волчок, или юлу по-нынешнему, обозначая, в каком бессмысленном, похоже, кружении будет жить, суетясь, человек.
Кстати, щенок тоже любил покружиться, пытаясь поймать себя за хвост. А ещё в немом обожании он постоянно кружил вокруг Вари. Впрочем, Вареньку в их компании обожали все. Молодые люди были, похоже, влюблены в неё, но говорить о любви запрещалось, потому что девица сразу же объявила, что у них не изба, а «скит» и что она намерена стать монахиней. В общем, юные подвижники почти месяц играли в «монахов» – строго постились, подолгу молились и очень важничали притом. А потом важничать надоело и Варя весело предложила новый план – поехать в Африку спасать голодающих, а также освободить Россию от ига олигархов. Впрочем, планы у компании часто менялись. Молодость бурлила неперебродившим вином, и, как писал Салтыков-Щедрин, «чего-то хотелось – то ли конституций, то ли севрюжины с хреном».
Но кто же в юности не предавался пылким безрассудным мечтам? «Река жизни нашей, – писал преподобный Феофан Затворник, – пересекается волнистой полосой юности. Это время воскипения телесно-духовной жизни». И это, по словам преподобного, время столь опасных искушений, когда юность будто в огне, и беда, если нет рядом мудрых родителей.
Но вот другая беда – неверующие родители, высмеивающие «мракобесов-попов». Собственно, молодые люди потому и сбежали из дома в свой «скит», что это была отчаянная попытка защитить свою веру. А ещё, заметим справедливости ради, это был тот беспощадный юношеский бунт, когда дети даже не замечают, как кровоточит сердце родителей. Во всяком случае, когда папа-генерал пообещал разнести монастырь по кирпичику, чтобы не сманивали из дома детей, Варя высокомерно сказала ему в глаза:
– У Варвары-великомученицы тоже был, как у меня, изверг отец.
Однако визит генерала в монастырь имел неожиданные последствия. Во-первых, генералу очень понравилось монастырское подсобное хозяйство, и он даже долго рассказывал батюшке, что у них при воинской части тоже есть огороды, а для солдатской столовой откармливают свиней. А во-вторых, генерала умилила картина – его дочь-белоручка (постель за собою дома не уберёт!) моет в трапезной полы и при этом чистенько-чистенько.
– В монастыре плохому не научат, – говорил он потом дома. – А что дочка верует в Бога, то ведь у каждого своя дурь.
Но вскоре эта «дурь» посетила генерала. Он крестился, стал ездить по святым местам и увлёкся отечественной историей, донимая теперь дочь разговорами:
– Представляешь, Варька, Пётр Первый, оказывается, не только буянил, но пел на клиросе и даже акафист написал.
– А разве царь веровал в Бога?
– Эх, Варька, ты лишь с собакой играешь, а отечественной истории не знаешь. Вот скажи, когда жил Пётр Первый – в пятом веке или в пятнадцатом?
– Детский вопрос! – огрызалась генеральская дочь и мучительно пыталась вспомнить хоть что-то про царя.
Стали ближе к Богу и другие родители. Они любили своих бунтующих детей, везли им в монастырь сумки с продуктами, а любовь приводила в храм. Одна мама, ко всеобщему удивлению, прочла все пять томов «Добротолюбия», после чего подложила сыну, как он сам говорил, «подляну». И если раньше мама рыдала, когда сын в десятом классе порывался жениться на Варе, то теперь она с загадочной улыбкой сказала:
– Если это любовь, то вперёд к алтарю. Я и со свадьбой помогу, сыночек!
– Какая свадьба? – опешил сыночек. – Мне учиться надо, а не жениться. И вообще!
Словом, одно дело нежиться в мечтах, выдумывая высокие чувства. И совсем другое дело жениться по принуждению, тем более что особой любви, как выяснилось, нет. У альпинистов такая любовь называется «керосин», то есть воспламенение чувств от праздности.
К осени юные бунтовщики вернулись домой, в «скиту» осталась лишь Варя с собакой. Морозы в тот год ударили рано. В ветхой избушке дуло из всех щелей, и в ведре замерзала вода. Варя теперь часто приходила ко мне погреться, а вместе с ней прибегал и Волчок. И когда в эту студёную зиму генерал приехал в монастырь помолиться, Варя бросилась к нему на шею со словами:
– Я так люблю тебя, папочка, и хочу домой!
В общем, завершилась эта история по Марку Твену, сказавшему однажды, что в 14 лет он считал своего отца дураком, а потом удивлялся, как он быстро поумнел.
У Вари теперь была своя московская жизнь, а Волчок остался один и угрюмо лежал на крыльце опустевшей избушки. Оголодав, он прибегал ко мне подкормиться. Спрячется в курятнике за ящиками и делает вид, что его нет. Принесёшь ему миску супа, а он не откликается. И лишь когда отвернёшься, он с шумом выхлебает суп и снова спрячется, как побитый. Пёс будто чувствовал себя виноватым, никогда не лаял и с покорностью раба терпел удары судьбы. Куры гнали пса из курятника и клевали его, а ещё Волчка лупил кот. Делал это наш котяра по-хитрому – заберётся на ящик, свесит вниз лапу и – бац-бац! – собаку по морде. Кот нагло наслаждался своим могуществом, наблюдая, как вздрагивает пёс и лишь беспомощно прикрывается лапой.
Позже бывалые собачники объяснили мне странное поведение пса. Оказывается, в мире домашних животных есть своя иерархия. Во главе семьи-прайда стоит Его Величество хозяин дома, а дальше идут разного чина «придворные»: собаки, куры, коты. Так вот, Волчок был не из нашего прайда и не имел здесь права ни на миску супа, ни на тёплое место в хлеву. Волчок это чувствовал, как чувствовали и цыплята, норовившие клюнуть собаку в её чувствительный кожаный нос.
Первое время хотя бы изредка приезжала Варя. Примчится на денёк, устроит весёлый переполох, играя с Волчком, а пёс потом долго бежит за автобусом, пытаясь нагнать его. Потом Варя перестала приезжать, а Волчок сидел на автобусной остановке и ждал её. Месяц сидит, другой, третий, бросаясь с радостным визгом навстречу автобусам. Водители уже ругались:
– Прямо под колёса бросается, ещё задавишь его!
А однажды деревенские дети привезли к нам домой на тележке нечто больше похожее на кусок мяса и заплакали: «Волчка автобус убил». Занесли мы окровавленного пса в сени и стали выхаживать его. Тогда я увидела, как плачут собаки: из глаз катятся крупные редкие слёзы, и, мучаясь от боли, вздыхает пёс. Болел Волчок долго. Только через два месяца пошёл, заваливаясь при этом на бок. И тут же, падая и хромая, отправился на автобусную остановку встречать Вареньку.
Вот так и жил у нас Волчок на положении ничейного пса. Прибежит, поест и опять исчезнет, а потом приведут его деревенские дети, рассказав, что Волчок подрался, защищая опустевший «скит», где хулиганьё пыталось выломать дверь. «Скит» Волчок отстоял, пострадав при этом: морда в крови, и лапа кровоточит. Так бывало не раз – заброшенные избы часто разоряют. А Волчок отлежится у нас, подлечится и, верный собачьему долгу, снова отправляется оборонять уже ненужный хозяевам обветшавший «скит».
Через год пришло время проститься с Волчком. Мы купили новый дом в семи километрах от нашей деревни, зато возле монастыря. Целый день паковали и перевозили вещи, а потом вернулись на машине в последний раз, чтобы забрать соленья из погреба. На крыльце опустевшего дома в каком-то странном оцепенении лежал Волчок и даже не смотрел в нашу сторону. Всё это уже было в его жизни – сначала из дома выносят вещи, потом исчезает Варенька, и плющит его кости страшный автобус.
Мы не знали, что делать с Волчком. Взять с собой? Но ведь чужая собака. А бросить Волчка – пропадёт.
– Ах, вот где моя собака! – раздался вдруг весёлый голос Вареньки. – А я по всей деревне её ищу.
В общем, явление – москвичи приехали: у ворот квадратный суперджип «Хаммер», а рядом Варя в шляпке и некто Вадим.
– Я давно хотела, Вадик, показать тебе мою собаку, – ворковала Варенька. – Волчок у меня все команды знает. Вот, пожалуйста: Волчок, голос!
Пёс вскочил, как примерный ученик, и старательно залаял. Я удивилась – при нас Волчок ни разу не гавкнул и лаять, казалось, не умел.
– Без моей команды он никогда не лает, – засмеялась Варя. – Терпеть не могу, когда пёс пустобрёх!
И тут я вспылила, наговорив девице резких слов про тех, кто бросает собак, и потребовала: пусть она забирает Волчка с собою в Москву, или я заберу его себе.
– Да как вы смеете забирать себе мою собаку? – гневно крикнула Варя.
И сердито заговорила про то, что забрать дворняжку в Москву невозможно, потому что у них дома собака-медалистка Рогнеда какой-то редкой драгоценной породы, и щенок от Рогнеды стоит несколько тысяч долларов.
Волчок лежал, обмякнув, как тряпка, и, казалось, сгорал от стыда. А Варя снова кричала:
– На щенков, послушайте, очередь! По-вашему, надо испортить породу, пустив в дом беспородного пса?
– Не жуй сопли, дарлинг, – подал голос Вадим. – Кому нужен в Москве блохастый двортерьер? А может, усыпить его?
– Ну и забирайте себе Волчка, забирайте, – заплакала Варя и уехала на джипе в слезах.
На Волчка было страшно смотреть – он лежал как раздавленный и дрожал.
– Не горюй, Волчок, – стал утешать собаку послушник, помогавший перевозить нам вещи. – Дворняги самые умные собаки и болеют меньше породистых псов. Ты хорошая собака и Божья тварь.
Волчок по-прежнему безжизненно лежал в пыли, но дрожать перестал. А послушник стал рассказывать Волчку про святых и животных, как к преподобному Герасиму приходил лев, а к Серафиму Саровскому – медведь.
– А когда юноша Товия отправился в Египет, – вдохновенно повествовал послушник, – то рядом с ним бежал его верный пёс, и хранил их архангел Рафаил. Представляешь, собака и рядом – архангел!
Волчок умильно посмотрел на послушника и приветливо замахал хвостом. А меня вдруг окатила такая горячая волна, что я сказала властно:
– Волчок, внимание – ты МОЯ СОБАКА!
И Волчок вдруг вскочил в машину, по-хозяйски заняв сиденье. О, потом он показал обидчикам, что такое хозяйский пёс! Так рявкнул на кур, что они бросились врассыпную. А потом наподдал коту, и тот с мерзким завыванием взлетел на берёзу. А ещё Волчок стал учиться лаять. Раньше без команды «Голос!» он лаять не смел. Но в соседних дворах деловито брехали собаки, и Волчок вдруг усвоил – надо жить, как все, и отрабатывать свой хлеб. Начал он с подражания. Вот у соседа Вити гулким басом, с ленцой гавкает ротвейлер. И Волчок стал гавкать, как ротвейлер, – тоже басом и тоже с ленцой. А вот у других соседей заливается визгливым лаем крохотная собачка Фрида, подброшенная кем-то в монастырь. Сама Фрида размером с кошку, но злющая, кусачая и не лает, а препротивно визжит. В общем, Волчок устроил нам визгливый концерт «под Фриду». Не пёс, а, право же, попугай.
А ещё Волчок подражал монахам. В первый же день пребывания на новом месте он обнаружил, что на рассвете с первым ударом колокола монахи устремляются в храм, и Волчок побежал за монахами. Монахи вошли в храм, а Волчок уселся напротив храма у бытовки строителей и сидел здесь, как очарованный, до конца литургии. С той поры по утрам Волчка мы дома не видели – бежит к храму впереди монахов, а те смеются:
– Волчок, ты ж без креста. Что на службу спешишь?
А Волчок спозаранку спешил к храму и до окончания литургии не возвращался домой. Почему он так делал, не знаю. А может, собаки чувствуют благодать? Во всяком случае, Волчок что-то чувствовал, судя по тому, как по-разному он встречал наших гостей. Вот идут к дому друзья-паломники, и Волчок встречает их жизнерадостным лаем. И он же нежно повизгивает, если в калитку входит монах. Ну а если в гости пришёл батюшка, то Волчок лишь пятится перед ним, постанывая от счастья. Какая радость – батюшка пришёл! Благословение дому сему и Волчку!
Однажды по осени мы собирали грибы в лесу и повстречали приезжего архимандрита, гулявшего здесь с монахами. Архимандрит был одет как монах, в простой подрясник. А Волчок замер при виде архимандрита, потом подполз к нему на брюхе и лизнул туфлю. Архимандрит развеселился:
– Да, теперь лишь от собаки дождёшься почтения, а не от ближнего своего.
Волчок смиренно припал к стопам архимандрита, а тот вдруг грустно сказал:
– В райских садах Адам разговаривал с животными и птицами и понимал их язык. А мы чужие уже природе, и мучается на земле по грехам человека всякая тварь.
Почему-то Волчок почитал монахов, зато прочим случалось претерпевать от него, потому что это был «припадочный» пёс. То есть он так бурно любил всех, что при встрече припадал своими грязными лапами на грудь, норовя лизнуть в щёку и пачкая одежду. Отучить его от этих проявлений нежности было затруднительно, и Волчок усвоил одно – монахам пачкать рясу нельзя. А ещё мне однажды влетело из-за Волчка, и вот почему. В Оптиной пустыни восстановили наконец монастырскую ограду, разрушенную в годы гонений. И если раньше собаки вольготно бегали по монастырю, то теперь вход в обитель им был воспрещён. Пришлось не выпускать Волчка за калитку, чтобы не бегал в монастырь. Но хитрый пёс научился перелезать через забор, и обнаружилось это так. Прихожу однажды в монастырь, а игумен Досифей ругается:
– Вот что, Нина, если я ещё хоть раз увижу Волчка в монастыре, то выгоню тебя из монастыря вместе с собакой.
– Батюшка, – говорю, – да мы Волчка за калитку не выпускаем.
– А это чей же хвост там торчит? – весело спросил игумен.
Оказывается, Волчок по-хитрому спрятался под брезентом. Затаился там и почти не дышит, а только хвост наружу торчит. Как ни странно, но Волчок внял увещеваниям игумена – в монастырь он больше не ходил, зато пристроился пасти монастырских коров. Бывало, вышагивает важно рядом с пастухом-послушником и помогает ему собирать отбившихся от стада коров. Ветеринар монастыря сказал, что Волчок, конечно, помесь, но из породы пастушьих собак. С древних времён такие собаки помогали пастухам и отличались особой отвагой, защищая стадо от хищников. Пастушья собака способна одолеть волка и ценилась всегда высоко. А Волчка отстранили от стада, потому что пастухами теперь всё чаще назначали паломников, и некоторые из них боялись собак. Один паломник даже заявил, что собака – «нечистое животное», и «нечисть» подобает благочестиво гнать прочь. Это позже на подсобном хозяйстве монастыря завели сторожевых собак, и мнение о «нечисти» переменилось, а тогда Волчку дали отставку.
Пробовал Волчок пасти деревенское стадо, но местный пастух по-чёрному пил, ненавидел собак, а Волчок недолюбливал пьяниц. И всё-таки собака пастушьей породы не могла не присматривать за коровами. Однажды Волчок пропал, а у бабушки Ольги Терентьевны не вернулась домой корова. Два дня она искала корову в лесу, пока не услышала заливистый лай Волчка. Оказывается, корова отелилась в овраге, а Волчок охранял её вместе с телёнком и лаял, призывая на помощь.
* * *
Менялась деревня, менялась и жизнь пастушьей собаки Волчка. Умирали старики, а молодёжь уже не держала коров, считая, что проще купить молоко в супермаркете, чем выгребать из-под коровы навоз. Без скотины стало нечем удобрять землю. И мой сосед, хозяин магазинчика, теперь принципиально не сажал ничего в огороде, подсчитав однажды: машина навоза стоит бешеные деньги, а ещё надо платить трактористу и корячиться на грядках с весны по октябрь.
– Да я на эти деньги куплю больше овощей! – посмеивался он над сельчанами.
Деревня прихорашивалась, обрастая коттеджами и осваивая систему «бритый огород». Так наши бабушки называли газоны, дивясь нежному ворсу травы и нарядным вкраплениям среди зелени: стахис, гортензия, вербена, лобеллия и ещё нечто прекрасное и незнакомое, пришедшее на смену картофельной ботве.
Стало модным «по-американски» обшивать избы сайтингом и заводить собак экзотических пород. У одной соседки теперь был алабай, у другой нежились на диванах английские той-терьеры, а мой учёный сосед привёз откуда-то африканского пса, предназначенного для охоты на львов.
Львов в окрестностях Козельска не было. И охотничьи, сторожевые и пастушьи собаки были теперь просто утешением людям и живыми лающими игрушками. Нет, они как бы сторожили жильё. Но какой из Волчка сторож, если он рад-радёшенек каждому и за булочку, как говорится, родную мать продаст? Только однажды я видела Волчка рассвирепевшим и готовым, казалось, порвать прохожего. Этим прохожим был местный житель Е., тихий, спившийся человек, озабоченный одной мыслью: где достать деньги на водку? Волчок относился к Е. миролюбиво, а тот, бывало, гладил его. И вдруг Волчок с яростью бросился на Е., повалил его на землю, а Е. закричал:
– Уберите собаку! Она порвёт меня!
Мы с силой оттаскивали пса за ошейник. А пёс рвался из рук и был страшен в ярости: пасть ощерена, шерсть дыбом и налитые кровью глаза. Нас обуял какой-то мистический ужас – непонятный, необъяснимый, но такой, что дрожали колени. Что происходит – собака взбесилась? А через десять минут, как узнали мы позже, Е. зарезал своего лучшего друга Володю, доброго трудолюбивого парня. Просто так зарезал – всего лишь за то, что Володя не дал ему денег на водку. Мать потом голосила над гробом единственного сына, а Е. невнятно бормотал на суде:
– Как я мог зарезать Володьку? Не понимаю. Да лучше бы загрыз меня тогда Волчок.
– Какой волк? – спросил прокурор.
– Не волк, а Волчок. Собака пыталась остановить меня, когда я шёл убивать Володьку.
– Непонятно, при чём здесь собака? – осерчал прокурор.
Непонятного, действительно, много. Откуда Волчку было знать, что Е. идёт убивать? Это до грехопадения был зримым тот невидимый мир, где присутствуют ангелы и лютуют бесы. Они по-прежнему рядом с нами, но мы уже не видим их, ибо дал Господь человеку «ризы кожаные, тело дебелое», чтобы защитить нас от соблазнов. А только животные, похоже, иногда видят нечто, невидимое нам.
Вот, в частности, одно происшествие. У многодетной матери Ирины (девять детей!) перестала доиться корова. Стоит оцепенело в хлеву и, угрожающе выставив рога, смотрит в страхе на что-то. А к корове испуганно жмутся овцы, тоже устрашённые неведомо чем. Муж Ирины, Олег, обшарил с вилами весь хлев, полагая, что сюда заползла змея и пугает животных.
Змеи в хлеву не было, а корова в неописуемом страхе стояла два дня, отказываясь от сена и пойла. Только после того, как Ирина окропила хлев крещенской водой и отсюда с шумом вырвалось вонючее чёрное облако, корова облегчённо вздохнула и стала прежней бурёнкой. Жуёт себе сено и даёт молочко.
К сожалению, спившийся убийца Е. хотя и жил рядом с монастырём, но ходил без креста и в храм не заглядывал. Он, действительно, не понимал, как мог убить лучшего друга, не подозревая, что душа порой становится игралищем демонов и человек уже действует по их повелению. Думается, что в момент необъяснимого ужаса, когда у нас от страха дрожали коленки, Волчок в ярости бросился не на Е., а на того, кто, завладев душой человека, повелевал взять нож и убить.
* * *
Последней лошадью в нашей деревне была молодая кобыла Милка. Волчок опекал её ещё с той поры, когда после смерти кобылы-матери она испуганным жеребёнком шарахалась от всех. Бывало, Милка пасётся на лугу, а Волчок играет с ней – притворно нападает, убегает, прячется. И носятся по лугу весёлой парой гнедой жеребёнок и рыжий пёс.
В два года Милку запрягли в телегу, и хозяин стал надолго отлучаться с ней: то пашет огороды по деревням, то заготовляет на лесоповале дрова. Волчок скучал без Милки и приставал ко мне – поиграй с ним. Бывало, кинешь палку подальше, а пёс счастливо помчится за ней, чтобы положить потом палку к твоим ногам. Не жизнь, а имитация жизни: раньше собака приносила охотнику рябчиков, а теперь приносит деревянную «дичь». Только Волчок не мог без работы, а работа была единственная – игра. Однажды Волчок натаскал к крыльцу довольно высокую гору палок, полагая, что мы бросим свои дела ради счастья кидать палки, а он будет трудолюбиво заготовлять «дичь».
– Отстань, Волчок, – отмахнулась я от собаки. – Некогда мне с тобою играть. Сыт, накормлен, чего ещё нужно?
А Волчку нужна была наша любовь, и такая любовь была у него с Милкой. Встречались они трогательно – Волчок, повизгивая, ластится к Милке, а та с нежностью обнюхивает его. Это была неразлучная парочка.
Зимой на лесоповале Милке бревном расплющило ногу. Началась гангрена, и ветеринар посоветовал пристрелить лошадь, чтобы не мучалась она. Волчок теперь не отходил от умирающей Милки, вылизывал ей морду и преданно смотрел в глаза. Хозяин заплакал, прощаясь с лошадкой, потом оттащил Волчка от Милки и привёл его к нам, попросив посадить собаку на цепь.
Сам хозяин выстрелить в Милку не смог, но тут подвернулись скорняки-цыгане.
Отрубили они Милке голову, выбросили её неподалёку в лес, а тушу увезли с собой на телеге, чтобы снять потом с лошади шкуру. О смерти Милки мы в тот вечер не знали, удивляясь, почему вдруг завыл Волчок. Воет и воет – уснуть невозможно. В час ночи, не выдержав, я спустила Волчка с цепи, а он тут же умчался в лес возле дома и там истошно завыл. В общем, уснуть нам в ту ночь Волчок не дал. Только задремлешь, как будит, тревожит этот отчаянный лай Волчка. Пёс хрипел, захлёбываясь лаем, и звал, угадывалось, на помощь. Но я отмахнулась: «Разбрехался Волчок!»
Волчка в ту ночь порвали то ли волки, то ли стая одичавших собак. Они сбежались на запах крови к голове Милки, и Волчок отчаянно бился, защищая останки друга. Он даже мёртвый не дал тронуть голову Милки, прикрывая её собой, и хищники рвали на мясо уже Волчка. Это было то наивное высокое мужество, когда превыше смерти стоит верность и готовность отдать жизнь «за други своя».
Смерть Волчка мы переживали так тяжело, что теперь подолгу угнетённо молчали. Волчок ведь действительно звал нас на помощь. Душа это чувствовала, обмирая в тревоге, а мы предали собаку, ленясь покинуть в стужу тёплый дом и постель.
Мне часто снится Волчок. Во сне он снова с бурной радостью припадает к груди и беззаветно любит нас всех. А может, человек потому и заводит собаку, что не хватает в этом мире любви?
* * *
Сегодня модно любить животных, а любовь, как говорил покойный писатель Виктор Астафьев, порой опаснее зла. Помню, как Виктор Петрович рассказывал о «гуманистах» из новосибирского Академгородка. Они приручили лесных белок, и те теперь ели орешки исключительно с рук. А разучившись добывать пищу, белки начали вырождаться, мельчать и стали лёгкой добычей для лихих людей. С доверчивых белок едва ли не заживо сдирали их пушистые шкурки. У одной белки, успевшей удрать, оторвали хвост, а другая доживала свой век одноглазой калекой. А ещё писатель рассказывал про глупца, который подкармливал медвежонка, приучая его доверять людям. А медведь действительно поверил человеку, доверчиво выбежал навстречу охотникам и был расстрелян ими в упор.
«Мы чужие уже природе, – вспоминались всё чаще слова архимандрита, – и мучается на земле по грехам человека всякая тварь». Вот зачем, спрашивается, я завела себе пса, если не разбираюсь в собаках и ничего не понимаю в них? Помню, я всё собиралась купить научную книгу про собак, чтобы научиться грамотно обращаться с Волчком. Не купила, закружившись в суете дел, как та самая юла или волчок.
«Никогда больше не заведу собаку», – решила я твёрдо. А потом по неосторожности покормила оголодавшую бездомную собаку Бимку, и собака побежала за мной. Уселась у калитки и сидит. День сидит, другой, третий. А тут приходит в гости знакомый иеромонах, и я жалуюсь ему:
– Батюшка, вот привязалась ко мне собака и не уходит. А я больше не хочу заводить собак.
– Блажен, иже скоты милует, – сказал батюшка.
И Бимка несмело вошла во двор вслед за батюшкой, а потом спокойно улеглась в конуре, опустевшей после Волчка.
Нина ПАВЛОВА
 | назад |
| вперед |  |
