ОТЧИНА
«ЧТО Ж ТЫ ПЛАЧЕШЬ...»
«В следующую неделю “уйду в затвор”, выходить на связь не буду без крайней нужды. Ещё раз с постом приятным! Простите меня. Андрей», – написал в начале поста в редакцию давний наш автор Андрей Михайлов. Как мы уже рассказывали, он переехал из города в деревню – на родину покойного отца, Владимира Михайлова, известного в Петербурге и в стране зачинателя православного движения трезвенников. Восстановление храма в д. Заручевье прервано на зиму, временно Андрей устроился на одно из предприятий в райцентре и продолжает писать свой дневник (Будем ладить новый купола, Записки счастливого человека и Помочь человекам, «Вера», №№ 596–597 и № 602). Публикуем новые его страницы, написанные минувшей зимой.
Автокредит
Дневному дежурству конца не видно, тянется и тянется. На проходной толчётся люд, а у меня в ящике стола лежит, запрятан, томик Щедровицкого – «Введение в Ветхий Завет». Наконец, окончилась первая смена, с территории заводика потянулись блестящие авто начальников, на наружной стоянке прогревают «тачки» работяги.
Честное слово, такое впечатление, что, сбежав в «глубинку», я лишь ненадолго отсрочил победу капитализма в своей реальности. Здесь, в «зачуханном» (это слово следует произносить нежно) Парахино, люди заспешили-заторопились «и жить, и чувствовать». Житейские перемены, которые раньше не вполне осознанно отвращали меня от городской круговерти, поспели и сюда, будто злые собаки.
В новой жизни оказались не так нужны прежние, лучшие качества сельского жителя, а худшие, как то – серость и зависть к соседскому, – распухнув, заполнили образовавшуюся пустоту. Не за всех говорю, конечно, а за массы. Но солгу, если буду говорить про своих земляков только розовое, умилительное. Их предки не только сено косили, но и священников расстреливали. Кого чему учили…
Я – новичок, принимаю ключи от кабинетов и цехов, неуверенно нахожу им место на стенде, путаясь, ставлю помещения на сигнализацию. Мой старший напарник, наставник сторожевого дела Николай Иваныч – пыжистый мужичок, небрежно припал к окну, рука играет кнопками, побуждая железную рамку ворот бегать туда-сюда. Вдруг в наше служебное помещение, куда вход нестрого воспрещён, по-свойски закатывается пожилая женщина, описать внешность которой проще простого – она вся закутана по случаю морозов в платки и одежду, наружу только морщинистое лицо с резкими чертами. Я её вижу впервые, цель визита мне непонятна, вопросительно смотрю на напарника, который здесь знает всех и вся. Иваныч в Парахино родился, женился, всю жизнь проработал на одном месте и отсюда готовится выйти на пенсию.
– Здорово, Васильна! – добродушно приветствует он тётку, не отрывая глаз от улицы.
– Привет, Колька, – бросает она так быстро и небрежно, что становится ясно, она пришла по срочному делу. – Как машину зарегистрировать?
Иваныч оставляет кнопки, не спеша присаживается за стол и тянется к городскому телефону. Его дочь Татьяна работает при районном ГИБДД, выписывает квитанции, принимает заявления.
– Купили всё-таки? – интересуется он, пока идёт вызов.
В деревянном Парахино автобум. Дурак идёт – умному дорогу кажет. Машины продают в кредит. Бери сейчас, заплатишь потом. Хватай, пока горяченькая! Один схватил, а другие что, хуже?
На лбу и носу женщины крупные капли пота. Ей очень жарко, несмотря на то что на улице двадцать восемь градусов мороза и мы с Иванычем сидим в шапках и с поднятыми воротниками, ведь проходная продувается насквозь.
– Танечка? Когда и как можно получить номера? – резким, нервическим голосом кричит женщина, когда Иваныч передаёт ей трубку. – В какие дни вы работаете?
Слышно, как Таня ей терпеливо объясняет порядок действий. Женщина слушает невнимательно, время от времени перебивая: «Знаю! Что я, глупая, что ли?»
Закончив разговор, бросает трубку на аппарат и материт какого-то Ваську.
– Какие слова вы знаете! – изображаю я из себя интеллигентного недотёпу.
Она с пренебрежением отповедует:
– Вас не ругать, толку не будет!
Замолкаю. Женщина поворачивается к Иванычу:
– Кредит взяли, дак…
Иваныч с пониманием уточняет:
– Автокредит?
– Какой же ещё!
– Всякие… Накладно получится.
– Знаю! – начинает она, затем спохватывается: – Ничего не накладно. «Семёрка». Четыре тысячи в месяц, на четыре года. Считай!
Иваныч прикидывает что-то в голове, не соглашается:
– Дорого! Мы сразу заплатили полтораста…
– Знаю! Нам банк столько не дал. Кабы дал, мы бы справились.
– Отчего не дали?
– У сына стажа водительского меньше года. И заработка нет. Пришлось на меня оформлять.
Она снова матерится.
– Чего ты?
– Трубку не берёт, сволочь такая. Чтоб его! Ещё права нужно выкупать...
– Забрали, что ли? Опять пьяный?
– Ну! – морщится она и перескакивает на другую тему: – А эти, в автосалоне… Написано – оформление за час. Полдня! Я им сказала: знала бы – не поехала бы! Свои права знаю!
Снова матерится. Набирает номер на городском аппарате. Ждёт и бросает трубку:
– Сволочь такая! Пусть пешком ходит. Машину ему!
Через пару дней вижу у проходной завода блестящую «семёрку». Из салона долбасит музыка, мальчишка с помятым лицом трёт тряпкой боковое зеркало. С территории завода через наш турникет проходит знакомая женщина. Она идёт к машине, что-то бранчливо выговаривает парню. Усаживается на переднее пассажирское сиденье, аккуратно прихлопнув дверцу. Лакированная игрушка резко трогается с места, быстро исчезнув с экрана монитора, стоящего передо мной на столе. Лезу в стол, достаю Щедровицкого и погружаюсь в чтение. Смена завершена, наступила блаженная жизнь. И мы с моей старушкой «Окой», которая зимует под сугробом на деревенской улице, сняты с учёта – Татьяна помогла. В конце концов, каждому своё!
Молитва
Морозы не спадают. Я только слез с тёплой печки, где досыпал после ночной вахты. Пью чай из мутной воды – наш родник замёрз, Юрий Николаевич теперь таскает воду с небольшого колодца, нехитро устроенного из досок внизу огорода. Такие пустячки умиляют, помогают забыть «технократическую реальность». Рвусь из мира вещей в мир людей, а скорее – духов.
Открывается банальщина: нужно благодарно относиться ко всему, что послал тебе навстречу Господь, ценить всех и вся. Морозы, мутную воду. Записал как-то в дневнике: достигнув определённого возраста, когда схоронишь уже очередного какого-то, не всеми душевными сторонами симпатичного тебе при жизни человека, вдруг с изумлением обнаруживаешь, что тот придавал ей дополнительный «вкусовой» оттенок, играл значимую роль. Жизнь без него снова обеднела, потеряв вкус.
Что пугало в людях, на что сердился прежде, оказалось, были последние, уходящие приметы живого. Теперешних – тряси за плечи, тряпошная голова болтается.
Живу как в сумерках, но предрассветных. Время ускорилось, дни сморщились, вещи обесценились, суетная мешкотня обессмыслилась. Больше смотрю назад, чем живу. Больше сплю, больше вспоминаю, нежели смотрю вперёд; не значит ли это, что сопрели земные узы и душа, как младенец в утробе, скоро шевельнётся решительно и устремится на выход?
День всё дольше гостит в оконном проёме. Солнце на лето, зима на мороз. За горами весна – ликующая, радостная перемена жизни, но чем подарит она меня, кроме лямки огородных забот? Не ждать любви юношеской, нефальшивого, важного события. Первая любовь – неразоблачённый обман, последняя любовь – обман разоблачённый, да полно! – и не любовь это, страсть.
Что такое любовь? Открой, Господи! Открой! Мне никак без любви.
Мы, наверное, могли с женой былую страсть переплавить в любовь, грех – в праведность. Над этим следовало трудиться вместе, а мы разбирались и разобрались. Не пожалев другого, не пожалели себя. Господь даст другие тропки к спасению, а здесь заблудились.
…Не понесу этот крест, он мне не нравится. Мне нужен лёгкий, изящный. Лёгкие и изящные, если и были, давно кончились. Роемся, перебираем, небрежно перебрасываем деревяшки – да что тут у вас, никакого выбора! У вас…
Чем жить остаток жизни? В чём черпать силы? Что доказывать? В чём обрести интерес, если тленное больше не трогает? Сломаться? Забиться в щель?
Но день всё прибывает. В этом тоже должен быть смысл. Морозы, мутная вода. Встречи, расставания. Безнадёга попусту прожитого дня… День растёт, но не вложить в него больше толку!
Не завидую тем, кого не мучают такие вопросы. Но и себе не завидую.
Это не молитва. Вот в чём ошибка. Не молитва, а потому – душевная бессмыслица. Очередной обман. Саморазрушение. Если не получил дар молитвы, так и будешь мучиться такими вопросами.
Проси дар молитвы у Господа, проси. Это простая, самая первая молитва. Которая может растянуться на всю жизнь.
Представляешь! – однажды в тебе проснётся тревога за других людей. Ты станешь тревожиться за каждого – за младенца на руках у подвыпившей мамочки, за жадного чиновника, за русскую спортсменку в германской клинике и за гаитянского подростка, который хочет пить.
И эта тревога даст тебе силы и смысл жить дальше. Ты проснёшься ночью от сердечной боли, поднимешь свинцовую руку и положишь крест на себя – с просьбой за других людей. И коль сможешь так дальше жить, то уже не главным будет посадить дерево, выстроить дом. Ведь в ней, в твоей жизни, будет подлинный смысл – чья-то горькая нужда. По крайней мере, ты сам это уже будешь знать наверное.
Спи, мой мальчик, баю-бай,
Расскажу тебе про рай,
Жизнь в начале, жизнь потом,
Посредине Крест с холмом,
Небо близко, как порог,
Что ж ты плачешь…
С нами Бог!
Сон прихожанки
Крещенские морозы в этом году «по старине» – за тридцать: вечнозелёные сосны побелели от холода – заиндевели иголками. Ярко, солнечно, кому-то весело, а деревья стоят суровые – до весны далёко ещё. На стволах берёз ледяные блескучие панцири, тонконогое мелколесье в низинах опушило инеем, будто белым мхом, на фантастический лад, но это не Марс, а окуловский пригород – вчерашняя деревня Парахино.
Собаки ленятся оставлять свои будки, когда редкий пешеход проскрипит мимо подворья по намятому среди пушистых снегов узкому корыту. У одного дятла не только не болит голова, но и не мёрзнут лапы – знай, колошматит себе без роздыху на седьмом этаже соснового бора.
Я захлопываю щелястую дверь нашего «курортного» домика, обжигая пальцы, навешиваю хилый замок, который надо обязательно перекрестить, чтобы не подвёл. Критически осматриваю своего спутника: Юрий Николаевич – старичок рассеянный, но вроде все пуговицы застёгнуты и «грудка не голая», укутана шарфом. У природы нет плохой погоды, у нас – лишнего времени, отправляемся в путешествие – проведать нашего брата во Христе, моего дядюшку Александра, проживающего в посёлке Крестцы Новгородской губернии. Звякает щеколдой калитка, соседский Шарик уважительно гавкает – помнит куриные головы. Сосновым бором пробираемся к автобусной остановке.
Здесь всё – частный сектор. Случись такая красота ближе к Питеру, на месте нашего убогого домика давно бы высился крутой особняк, жили другие люди, но цивилизация ещё не докатилась до нас, и слава Богу! Отступать есть куда, в Заручевье, потом – в Михновичи, а там – хоть в Рдейские болота, воспетые Марком Костровым. От себя только не убежишь!
На автобусной остановке роится народец, одет не по моде – по погоде. Мы снова русские – в валенках, овчинных тулупах, у кого-то шарфы поверх воротников, ватник серый увидишь и вспомнишь бабку-покойницу. Это всё-таки глубинка!
Одна закутанная фигура торопится нам навстречу.
– Здравствуйте, мои хорошие! – розовощёкое лицо, обындевевшие ресницы и прядки волос из-под глухого платка.
– Здрасьте, Галина Васильевна!
Это прихожанка нашего храма, из Полищ. Она спешит нам поведать историю, как этой ночью ей приснился мой отец, Владимир Алексеевич.
– …Выглядел очень хорошо, а в ногах у него стояла корзиночка, в которой было много записочек и денежек. «Передай Андрею», – попросил он. То есть, значит, тебе. Какие-то числа называл.
Осторожно отношусь к снам, особенно к женским пересказам, но этот ложится мне на душу.
– Я не поняла, что к чему, – продолжает Галина Васильевна, – но сон был очень чётким. Вот передаю по назначению!
– Спаси Господи!
Гулко катится по ледяной дороге колода старинного «львовского» автобуса, мы забираемся в тёплое его нутро, я отсчитываю деньги за билет, а в голове как бы прокручивается запись разговора.
|
Итак! – записочки и деньги. Записочки – понятно, что поминальные, для молитв. Деньги? Если рассуждать не мудрствуя, значит, записочки оплачены. Можно предположить, что за поминовение делались какие-то вклады, пожертвования. Следовательно... у отца остались какие-то неисполненные обязательства. Я делюсь соображениями с Юрием Николаевичем. Он кивает бородкой, уточняя:
– Когда мы занимались восстановлением прихода в Высоком Острове, некоторые люди жертвовали средства на нашу церковь, просили молитв за себя, своих сродников – живых и усопших. Приход наш развалился, дело застопорилось, особенно со смертью вашего папы. Может быть, речь об этом?
– Значит, – заключаю я, – если сон «дельный», в ближайшем времени должны обрестись поминальные списки этих людей.
Оказалось, что те и не терялись. По возвращении беру в руки помянник, лежащий под иконами в красном углу – сам же его сюда положил, наводя порядок в келье. Тогда не обратил на книжицу особенного внимания по нехитрой причине, что у отца было несколько помянников заведено – в Питере, в Заручевье, в Окуловке.
На титульном листе этого помянника отцовской рукой начертано: «Жертвователи. Здесь имена устроителей возобновлённого 10 августа 1993 года прихода церкви во имя Смоленской иконы Божией Матери в деревне Высокий Остров Новгородской епархии и имена усопших, на поминовение которых родственниками сделаны значительные взносы для восстановления этой церкви».
Вот такая история. Теперь, естественно, те имена прибавились к списку, который мы с Юрием Николаевичем вычитываем каждый вечер на «Молитве по соглашению».
 | назад |
| вперед |  |
