БЫЛОЕ
ИВАН - КРЕСТЬЯНСКИЙ СЫН
Дневник фронтовика
(Окончание. Начало в № 618)
Война
Прибегаю на плац, а рота уже строится. Из репродуктора – голос Молотова о нападении Германии на нашу Родину. Перед строем – командир полка. Приказ был краток: «Задержать врага! Наносить врагу как можно больше урона, не щадя своей жизни!»
Впереди колонны выступила мотобатарея, танки. Ехали километров сорок. Заняли огневую позицию по обеим сторонам дороги. Слева – пятая рота, за ней танки, мотобатарея. Справа – наша, четвёртая, рота и рота пулемётчиков. Окопались для стрельбы с колена, продолжаем углублять окопы. Грунт был мягкий – пашня. По цепи передают: «Без приказа не стрелять! Приказ – три красные ракеты!» А стрелять-то и не в кого: немцев нет. Впереди в километре лес и дальше на горизонте лес, а на пути, метрах в 350, деревушка. Домов двадцать пять – тридцать.
Вдруг вылетает из-за леса фашистский самолёт «Рама», пускает по обеим сторонам дороги чёрные струи дыма. Кто-то крикнул: «Газы!» А командир: «Отставить газы! Сохранять спокойствие! Это всего лишь опознавательный знак для фашистской артиллерии – куда стрелять!» Мне, несмотря на такой невесёлый момент, стало чуток смешно. «Успокоил» командир: это не газы, а «всего лишь» по нам артиллерия фашистская стрелять будет. Пустяки, дело-то житейское. Смотрю, ребята тоже немного расслабились, кое-кто улыбнулся даже.
И вот на горизонте стало видно пять фашистских бронетранспортёров, а за ними – пехота. Страха я не чувствовал, в памяти всплывали милые лица Галинки, детишек, родителей. Казалось, чувствовал на плече слёзы жены политрука и как несу её, беременную, с её уже заметным животиком, бережно в машину, а она ищет моей мужской защиты. Чувствовал гнев и желание драться. Посмотрел вокруг: у ребят на лицах было такое же настроение.
Наконец колонна подошла на такое расстояние, что по Уставу огонь по противнику можно вести без приказа. Но по цепочке передают: «Без команды не стрелять!» Это потому что колонна вошла в деревню, а там могли остаться мирные жители. Голова колонны вошла в деревню, начался пожар, загорелось несколько домов… Слышны стали душераздирающие женские крики... Товарищ прошептал: «Вот гады, с бабами воюют!»
Колонна вышла из деревни. Триста метров, двести пятьдесят, двести… Руки дрожат, но не от страха, а от напряжения. И наконец, три красные ракеты! По колонне фашистов ударили враз наши танки, пушки, застрочили «максимы», «дегтярёвы», и все стрелки пустили в дело боевую подругу – винтовку. Вели прицельный огонь.
Бой был горячий. Колонна фашистов раздвоилась – одни пошли направо, другие налево, обходя нас с обеих сторон. Вступила в бой немецкая артиллерия, после поддержки их самолётов «Рама» мы попали под ураганный артиллерийский обстрел. Вышли у нас и патроны. Погиб на наших глазах наш командир полка. Наконец приказ: «Захватить убитых и раненых, отойти назад, к машинам!»
Отход обеспечивали наши танки. Мы под огнём очень быстро, в братской могиле, похоронили убитых, а раненых погрузили в машины. Отступать не хотели. Могу сказать от лица всех наших ребят, что готовы были бить врага голыми руками – такой гнев мы испытывали за их вероломное нападение. Ведь мы их не трогали, зачем они пришли на нашу землю?! Но приказ есть приказ, мы понимали, что нужны боеприпасы: с голыми руками против бронетранспортёров много не навоюешь.
Проехав километров двадцать на запад, снова заняли оборону. Раненых увезли в тыл. Получили боезапас и окопались. И снова колонна врагов. Всё повторилось. Трусов среди нас не оказалось: каждый пятый пал в этих схватках, многие были ранены. Глубокой ночью с болью мы оставили нашу позицию. Лавина фашистской армии хотела пройти по нашей земле победоносно и легко. Но лёгкости у них не получилось: мы стояли насмерть.
Оказалось, что вокруг почти все верующие. Правильно говорят: в окопах атеистов не было. В бой обычно шли с криками «Ура!», в атаку поднимались по призыву: «За мной, товарищи!» Никто не кричал: «Коммунисты, вперёд!» – как сейчас иногда пишут, потому что это было бы очень странным: а беспартийным – лежать, что ли?
Пришлось нашему подразделению выполнять очень много задач: немецкие самолёты выбрасывали диверсантов. Начались взрывы, поджоги объектов. Лазутчиков нужно было обезвредить. Участвовали в военных действиях. Приходилось вести разведку, иногда боем. Действовали гранатами РГД-34, не была дурой пуля, помогал и штык-молодец.
Ну, что ещё рассказать? Дальнейшие события такие были напряжённые, что казалось, за сутки переживаешь месяц. Это потому что за плечами стояла смерть. Так что, если всё рассказывать (а в памяти очень хорошо сохраняются такие экстремальные обстоятельства), то, пожалуй, мне бы пришлось не дневник написать, а роман целый. Но романов писать я не умею. Что сказать? Воевал честно. Летели дни, месяцы. Товарищи мои уже многие погибли или были ранены, а я всё ещё оставался в строю. Наконец пуля настигла и меня. Дело было так.
Ранение
Проходила операция по выполнению приказа: зайти в тыл к немцам и уничтожить два гарнизона. В начале войны немцы ночью обычно всегда спали, наступали только днём. Считали, видимо, что ночной отдых способствует здоровому образу жизни. Ну а мы защищали родную землю, нам было не до здорового образа жизни. Ночью мы уничтожили один гарнизон. Операцию закончили в четыре утра, а в это время уже светает. Пришлось дневать в лесу, прежде чем провести уничтожение второго гарнизона. И эта операция прошла успешно. Только появились раненые. Перевязали их, двинулись обратно.
Вдруг с правого фланга подходит мужчина лет шестидесяти пяти и рассказывает, что в пустой деревне (жители её покинули при наступлении врага) расположился фашистский отряд. Посовещались мы и решили отправить раненых под надёжной охраной в санчасть, а остальным пойти на новое задание по своей инициативе. Отряд фашистов был небольшой, и справились мы с ним относительно легко. Нужно было возвращаться. Операция длилась больше запланированного времени, сухой паёк кончился сутки назад. Мы были очень голодны. Во взятом нами блиндаже рядом с деревней были остатки пищи фашистов. Но как мы ни хотели есть, никто из нас не смог заставить себя воспользоваться объедками врага. А ничего другого не было.
Возвращались к части, брезжил рассвет. Как есть-то хотелось! Почувствовали запах кухни и уже представляли, как будем уплетать кашу за обе щеки. Но запах каши так и остался запахом. Навстречу вышел лейтенант Галясный с остатками своего подразделения: «Вам и нам командование приказало выбить немцев из деревни Катково!» Остатки обеих наших рот пошли в бой. Для большей части моих друзей этот бой был последним.
Наши снайперы успешно сняли часовых, которые охраняли спящих врагов. Мы брали один дом за другим, уничтожая фашистов. После первых выстрелов сладкий сон немцев и их «здоровый образ жизни» потерпел крушение. Началась ожесточённая перестрелка. На моих глазах гибли товарищи. Приказ был почти выполнен, но из последнего дома строчили немецкие автоматы. Крайне необходимо было уничтожить врага в этом последнем доме.
Я подполз к дому под огнём. Страха не было – я полз и думал только о том, чтобы не ранили раньше времени, чтобы успеть поразить врага. Почему-то был уверен, что не погибну, – я уже писал, что с детства чувствовал над собой покров. Может, это были молитвы родных и близких, может, мой маленький ангелочек, братишка мой Вова, молился обо мне. Но покров этот я точно чувствовал.
Правда, в этот раз было предчувствие, что ранят. Я воевал практически без единой царапины, а вокруг гибли и получали ранения товарищи. И вот перед этой операцией, как обычно, почитал про себя молитвы, приложился к образку моего любимого святого Николая Чудотворца. Образок этот у меня всегда был с собой, в нагрудном кармане, рядом с фотографиями родных. И вот, хотите верьте, хотите нет, почувствовал опасность. И так подумал, что ранят, наверное.
В общем, подполз под огнём к дому прямо-таки чудом, потому что огонь был шквальный, из всех окон – автоматные очереди. Ребята лежали – голов не поднять. А я ползу себе и удивляюсь: как заговорённый – пуля не берёт. «Ну, – думаю, – ещё немножко, помоги, Господи! Давай, Иван – крестьянский сын, защищай родную землю!» Дополз до окна и бросил гранату внутрь.
Ударило меня что-то сильно в левое плечо, как обожгло. Да с такой силой, что отбросило от дома. И потерял я сознание. А в доме часть автоматчиков погибли, но кто-то остался недобитым. И вот меня попытался оттащить в безопасное место боец пятой роты. Но был убит насмерть. Вечная ему память! Имя его не получилось у меня узнать.
Я потом думал, что такой должник этому человеку! Теперь нужно мне было столько добра сделать, столько пользы людям принести! Чтоб не зря, значит, он собой-то пожертвовал! Вот так и живу теперь: за себя и за того парня.
Я пришёл в сознание, когда ко мне подполз боец нашей четвёртой роты, Ефим Фёдорович Пепеляев. Он был учителем из деревни Сергино Нытвенского района. Перетащил он меня в канаву, но сам был ранен в правую лопатку. И наконец друг мой, Алексей Иванович Белкин (живёт сейчас в Соликамске), переволок меня через дорогу, поднял и помог идти. Ребята к этому времени завершили операцию.
Я пришёл в себя, перевязали мне плечо, кровопотеря была сильная. И пошёл я, поддерживаемый другом, покачиваясь от слабости, пешком два километра по тропинке к полевому госпиталю. Живой!
Ранение моё оказалось тяжёлым. Были повреждены кости и ключица. В пути из-за большой кровопотери несколько раз отключался – терял сознание.
В госпитале
Приезжает ко мне в госпиталь моя Галинка. Я даже поверить не мог, когда сказали, что жена ко мне приехала. Пока своими глазами не увидел, всё поверить не мог. Ведь дома оставалась большая семья: старики, дети, младший брат Витя. А главное – все пути, дороги были забиты людьми.
Но когда она узнала, что муж близко, сразу приняла решение ехать ко мне. Думала ещё, что из госпиталя меня, может, опять на фронт, под пули. Будет ли ещё возможность увидеться? Мои родители, хоть и любили меня сильно, стали её отговаривать: дорога опасная, военное время, да и денег нет. Случись беда с ней, а они уже старики, что с детьми-то будет. Но Галинка моя решительно им ответила, что ничего с ней не случится, а мужа она должна увидеть. Любила она меня очень. Я вот, к слову, удивляюсь иногда, что у молодых любовь быстро проходит. Думаю, если так быстро прошла, то была ли она?
Ехать Галинка решила кратчайшим путём: на пароходе из Чистых до Казани. Чтобы не отнимать хлеб у детей, с собой почти не собрала продуктов, взяла самый минимум. Дорога получилась длинной и голодной, быстро кончился хлеб, который взяла из дома, хоть и растягивала, сколько могла. Кто-то из попутчиков, видя, что голодает она, делился с ней своими припасами. Но в то время все почти были голодными. Добралась наконец до госпиталя.
Меня ребята позвали: «Жена приехала!» Я кое-как, пошатываясь, спустился, а часовой Галинку не пускает: «Не положено! Не велено! Попадёт и вам и мне!» Ну, пришлось его чуток отстранить. Говорю ему: «Браток, ты меня не пугай, что попадёт. Мне уже и так попало – иначе бы в госпитале не лежал». Он сконфузился. «Ладно, – шепчет, – идите тихонько, авось пронесёт, начальство не узнает».
Поднялись ко мне в палату. Я на кровать упал, Галинка рядышком на стул села. А тут набежало раненых – ну, со всего этажа, не знаю, как в палату вместились. Все радуются, все хотят хоть словечком с ней перемолвиться. Вот, дескать, и моя жёнушка, может, приедет. Не дали нам и минуты вдвоём побыть. Засыпали Галинку вопросами. А я, проделав путь по лестнице, немного отключаться стал, голова кружится, только держу её за руку – и как будто на небесах от счастья. Хорошо, что пришла пожилая санитарка-татарочка. Зашумела: «Да что ж вы делаете-то?! Да девчушка же на стуле еле сидит, того и гляди в обморок упадёт! Бледненькая такая! Уставшая! Да, поди, и голодная! Ну, что с вас, мужиков, взять, хоть чаем-то напоили её? Нет?! Так! Все по палатам! Сейчас, милая, я тебя покормлю. Доченька милая!»
Мне так стыдно стало. Вот, думаю, не догадался первым делом покормить жёнушку. Одно извиняет – слабость сильная. Рано, видимо, подниматься и спускаться мне по лестнице было. Санитарочка принесла Галинке чаю, хлеба. Только вышла, пошли мужики наши в палату прокрадываться. И каждый гостинчик несёт – усовестился, значит, решил подкормить гостью. Потихоньку на тумбочку положат и, сконфуженные, скроются. Ну ни дать ни взять – партизаны или разведчики на спецзадании. Столько натаскали, что обратная дорога у Галинки сытная была. Да и домой получилось гостинцы довезти.
Увела нянечка её к себе ночевать, на свою кровать положила, а сама и не спала всю ночь. Очень добрая была. А утром повидались мы только полчасика. Нужно было жене успеть на обратный пароход, а путь вверх по реке ещё длиннее. Ну, успела она мне все новости рассказать, про детишек милых, про родителей, про школу нашу. Обнялись осторожно на прощание, поцеловались. Тут уж, как раньше, не могла она у меня на шее повиснуть, а я не мог её на руки подхватить: сам пока на ногах еле держался. И поехала моя любимая жёнушка домой.
У фронтового друга оказались кости целыми и рука быстро зажила. Через неделю провожал его обратно в полк. Больше мы с ним не увиделись. Позднее узнал о его гибели. Мне же дали месячный домашний отпуск, а потом нужно было на комиссию, так как моё ранение оказалось тяжёлым.
Нестроевая служба
На комиссии сказал, что чувствую себя прекрасно и готов идти на фронт, очень хочу вернуться в родной полк. Но мне ответили, что отвоевался я. Выдали справку: годен к нестроевой службе в период военного времени в тылу.
Отправили меня в учебный батальон для подготовки новобранцев. Командирами отделений были фронтовики, все, без исключения, воевавшие на фронте. Командир учебного батальона – лейтенант, только что, как и я, прибывший из госпиталя, – ходил с палочкой. Начал я работать. Личный состав учебного батальона получал хорошую подготовку, потом шли благодарственные письма с фронта.
Появилась возможность привезти семью, и я с разрешения командования поехал за женой и детьми. Приехали в батальон, дали нам комнату в общежитии, где жил командный состав части. Мои сослуживцы с нежностью отнеслись к моим детям, так как многие жили раздельно с семьёй и скучали по детишкам. У одного из наших ребят, старшины, погибла семья – жена и маленькая дочь. Дочка была ровесницей нашей четырёхлетней Надюшки, и старшина очень привязался к ней, всегда встречал гостинцем. Если нечем угостить, так хоть кусочек сахара даст. Погладит её по кудрявой головёнке, а у самого в глазах такая боль… Надюша, хоть и малышка, чувствовала эту любовь и тоску. Старалась его порадовать, приласкать. Увидит издалека и бросится к нему, кричит: «Милый мой старшин!»
Устроили мы детей в детский сад, сдали туда же их продуктовые карточки, как и полагалось. Я весь день на службе, кормили нас в столовой батальона. Галя нашла работу в школе. Приведёт она детей из садика домой, достанет свою пайку хлеба, а ребятишки уже проголодались, смотрят на хлеб голодными глазами. Она, как мать, им всё и отдаст. Я со службы позднее приходил. Сначала и не понял ничего, только смотрю: худеет моя Галинка, а мне – ни звука. «Что такое?» – думаю. Потом догадался. Надо было что-то делать, а то она довела себя до полуобморочного состояния. С командиром поговорил, и мне разрешили брать домой продукты сухим пайком.
Летом мы сумели посадить немного картошки в поле, и это стало нам хорошим подспорьем.
Потом случилась беда – заболел Виталик, наш младший. Лежал в больнице. Когда его выписали, нужно было усиленное питание, чтобы восстановить здоровье сына. Но шла война. О том, чтобы отправить Виталия к моим родителям, вопрос не стоял, было понятно, что это невозможно. Неужели нам придётся расстаться и жене с детьми уехать в деревню? Как ни тяжело было мне это, но ради здоровья сына я уже склонялся к такому варианту. И тут на помощь пришли мои родители. Они без нас вырастили тёлочку, которая стала давать молоко.
И мой отец привёл её к нам пешком, переправляясь через большие и малые реки, через Уральские горы, в такое страшное и голодное военное время! Делился потом, что особенно опасался скрывающихся в лесах голодных дезертиров. Но Бог миловал. Ночевать с коровой его не все, но пускали. Делились скудной едой, а он – молоком. И, как мог, помогал по хозяйству, где была нужда в мужских руках на вдовьих подворьях. Так и пришли они к нам вдвоём с молодой Бурёнкой. Об этом путешествии можно было бы написать отдельную книгу. В ноги поклонились мы моему отцу. Не было цены его мужеству, этому, прямо сказать, героическому поступку ради внуков.
Нашёлся сарайчик для нашей Бурёнки, ребята помогли заготовить сено. Многие были из деревни и за годы войны соскучились по крестьянской работе, так что просить особо не пришлось, все сами наперебой помощь предлагали. Бурёнка была ещё молодой, в дороге, видимо, натерпелась, стала пугливой. Для того чтобы её подоить, приходилось привязывать за рога и задние ноги. Но она всё равно ухитрялась лягнуть подойник. Галинка, однако, была не промах. Я потом смеялся: «Моя жёнушка и тигра бы укротила ради детишек, а тут всего лишь Бурёнушка». Галя быстро нашла подход к корове, и та стала спокойной и больше не лягалась. Пошёл у них с женой такой мир, что Бурёнка за ней была готова на край света идти. Даже, наверное, на такое же путешествие согласилась бы.
Виталик на парном молоке быстро окреп. А Надюшка и вообще была готова пить молочко и утром и вечером. Корова наша оказалась стельная. В конце марта она родила бычка. Погода стояла ещё холодная, холодно было и в хлеву. Принесли мы телёночка в комнату, чтобы обсушить и обогреть. Я отгородил для бычка сундуком угол у печки, и мы с женой отлучились по делам.
Бычок быстро освоился, выскочил из своего уголка и стал бегать по всей комнате. Старался пососать уголки покрывал на постели. Надюшка забралась на кровать и испуганно косилась на телёнка. А Виталий обложил сестрёнку подушками, отгонял бычка от неё. Ещё бычок постоянно делал лужи, а Виталик, чувствуя ответственность за порядок в доме, ходил за ним с тряпкой, вытирая лужи. Так и встретил нас на посту, с тряпкой. И охраняя сестрёнку. Мы с трудом удержались от смеха, глядя, как величественно восседает Надюшка в подушках, а Виталик, как часовой, охраняет её покой и затирает лужи. Такими дружными росли наши дети.
Вот так и дожили мы до дня Победы! Но демобилизовали меня только 15 августа1946 года. И вот сегодня, 16 августа 1946 года, моя толстая кожаная тетрадь, как специально, подошла к концу. Надо будет приобрести новую тетрадь и вести дневник дальше. Жизнь-то продолжается. Только теперь это будет уже совсем другая история – мирная. Как я рад, как счастлив, что со мной в эту мирную жизнь вступает моя любимая семья! Помоги нам, Господи!
Ольга РОЖНЁВА
 | назад |
| вперед |  |
