НА ЛАВОЧКЕ
Отец Алексий
Иерей, недавний выпускник духовной семинарии. Высокий и худой, с едва пробивающейся бородкой. Стремительно, но с явной неловкостью перемещается по храму, не зная места своим ногам и рукам. Кажется, слабое зрение.
Трудно складываются отношения с юной матушкой, видно, по ошибке связавшей с ним свою судьбу. Примерно стоит она каждую субботу в храме, нарядная, с хорошеньким младенцем на руках, ждёт выхода из алтаря супруга. Искренне хочет она принять и полюбить его хотя бы здесь, в храме. Распахиваются врата, и в великолепии риз чередой идут священнослужители. Выходит как-то боком и он, и будто нет на нём блеска парчи: отец Алексей зажат и неловок, идёт, мучимый сознанием своего недостоинства. Одни глаза на худом лице, смиренно-покорные, но – любящие!
– В школе будет праздник, – обращаюсь я после службы к настоятелю храма, – благословите поприсутствовать отца Алексия.
С сокрушённым сердцем приму отказ и пойму: другой иерей, обычно направляемый благочинным, красноречив, уверен и ладен.
И возрадуюсь до едва скрываемых слёз, когда за полчаса до праздника, поглаживая наперсный крест, в зал войдёт в чёрной рясе отец Алексий.
– Так было Богу угодно, – скажет он с тихой благодарностью.
Просфора
Дети священника. Они только что приняли причастие и теперь с большим аппетитом кушают привычные для них просфорочки. В их руках кульки с другими гостинцами – конфеты и яблоки, но самое большое лакомство, судя по их счастливым личикам, – маленькие круглые хлебцы.
Тёма, Алечка, Лера, Женя. Вдруг из чьих-то ладошек посыпались крошки. И тут же разом, словно по команде, все дружно присели на корточки: вначале стали складывать крошки с пола себе в рот, а потом, когда вместе с ними присела и их совсем юная матушка, – стали складывать крошки ей в ладошку, подставленную ковшиком. Она показывала: вон, вот там ещё крошки, и ещё... И они послушно собирали их, выполняя волю мамы, с которой сейчас для них начинается Божья воля.
«Всякое дыхание да хвалит Господа!» –
с восторгом сказала старушка.
Был слякотный день ранней весны. Озябшая до посинения и, видно, давно ничего не евшая, чья-то старенькая мать и бабушка зашла в казённое заведение, чтобы обогреться. Здесь, на почте, и услышала тогда я впервые трогательные слова молитвы, поразившись их глубине и тому, кто их произнёс.
В древней выцветшей жакетке, рваном платке на голове, в галошах, подмотанных тряпьём, она сидела на стуле, и рядом – кошка, столь же убогое существо.
Бездомное животное усердно намывало лапкой мордочку, видно, только что съев полученный кусочек. Старушка умильно наблюдала за ней.
– Хвалит!.. – дохнула на нее перегаром стоявшая тут же, в очереди, забрюзжала: – Знаю я, самаю сын из дому выгнал, жить негде, а она всё в ум не войдёт, радуется кошке облезлой!
И столько злобы было в словах этой ещё ядрёной хмельной бабёнки, столько негодования за свою неудавшуюся жизнь...
А кошка, довольная, что её не гонят, всё увереннее наводила личную гигиену, и продолжала улыбаться и радоваться теплу чья-то старенькая мать. И мне показалось, в лицах стоящих в очереди промелькнула озадаченность. Почему же я недоволен своей, в общем-то, благополучной жизнью? – наверное, подумал каждый.
Людмила ГАРГУН
 | назад |
| вперед |  |
