ВЕРТОГРАД
Клайв Стейплз ЛЬЮИС
РАЗМЫШЛЕНИЯ О ПСАЛМАХ
Предлагаемые главы из книги Клайва Стейплза Льюиса «Размышления о псалмах» помогают взглянуть на псалмы не только как на стихи, которые пели вслух, аккомпанируя на тимпанах и гуслях. В предисловии Льюис сам писал о том, что он любитель, а не богослов, и надеется помочь неопытным читателям Псалтири обрести то, что заставляло его самого радоваться, восхищаться или ужасаться. Он предлагает войти в мир псалмопевца не зрителем, способным оценить лирику стиха со всеми её условностями, а активным участником событий.
Говоря о Псалтири, автор обращает наше внимание на одну важную особенность псалмов. Это параллелизмы, то есть выражения, в которых одно и то же сказано по-разному. «Этот приём воплощает суть искусства, – говорит Льюис. – Танцуя народный танец, вы делаете три прыжка вправо и три таких же прыжка влево. Если вы хоть немного чувствуете стихи, эта особенность вас обрадует. Если же не чувствуете, то ощутите к ней почтение: она радовала Христа. Когда Тот, Кто замыслил Себе и нам на радость прекрасный, как стихи, мир, умалился до человеческой речи, речь эта неизбежно стала подобной стихам. Ведь поэзия – малое Воплощение, она даёт плоть невидимому и неслышимому доселе».
Суд
|
Христианин трепещет при мысли о Божием суде. День суда для нас – день гнева. Мы молим Бога помиловать нас в час смерти, просим о добром ответе на «страшном судилище Христовом». Кто не ужаснётся, когда ему твёрдо говорят, что самое тяжкое обвинение против каждого из нас основано на вещах, которые, быть может, нам и в голову не приходили! Поэтому я очень удивился, заметив впервые, как говорят псалмопевцы о Божием суде. Говорят они так:
«Да веселятся и радуются племена! Ибо Ты судишь народы праведно» (66, 5).
«Суди меня по правде Твоей, Господи, Боже мой» (34, 24).
Скоро я начал понимать, в чём тут дело. Ветхозаветные люди, как и мы, представляли Господень суд в образе земного суда. Но мы, христиане, видим на скамье подсудимых себя самих, иудеи же видели своих обидчиков, а себя считали истцами. Мы хотим, чтобы суд был помилостивее; им нужно, чтобы суд судил строго. Ведь только тогда добьётся правды неисчислимое множество несправедливо обиженных людей. Они знают, что дело их – правое. В псалме 9-м говорится, что Бог «будет судить вселенную по правде». В псалме 75-м – «восстал Бог на суд, чтобы спасти всех угнетённых земли».
Христиане просят Бога о милости и страшатся Его правды. Иудеи просили о правде, страшились же неправды (конечно, человеческой). Несомненно, христианское представление о суде и глубже, и душеполезнее иудейского. Но это не значит, что мы должны просто забыть иудейское. Оно уточняет христианское представление, резко и ясно напоминает о том, что мы грешны не только по сравнению с «Божиим стандартом», но и по сравнению с вполне выполнимым стандартом человеческим, который применяем, когда судим других. Почти наверняка мы кого-нибудь обидели, кому-то не помогли, от кого-то отвернулись.
Правда, и в псалмах есть строки, где автор приближается к христианскому смирению. Мы читаем в 142, 2 такие знакомые слова: «Не входи в суд с рабом Твоим, потому что не оправдается пред Тобой ни один из живущих».
Считать себя правым – одно, считать праведным – другое. Мы ни в коей мере не должны думать, что псалмопевцы заблуждаются или просто лгут. В определённое время они действительно правы. Быть может, нам неприятен их голос, он недостаточно мягок – но несправедливо обиженные люди редко бывают мягкими. И всё же прискорбное смешение «правых» и «праведных» не миновало их. Именно из-за них священники боятся приучать людей к Псалтири. Но должна же и от них быть польза христианам, если мы верим, что Писание боговдохновенно!
Проклятия
Когда мы читаем некоторые псалмы, ненависть пышет в лицо, словно жар из печи. Иногда эта ненависть не пугает, но лишь потому, что смешна современному разуму.
Примеры ненависти пугающей можно найти во многих местах: «Да будут дни его кратки, и достоинство его да возьмёт другой. Да не будет сострадающего ему; да не будет милующего сирот его» (108, 8 – 10,12), в 68, 23: «Да будет трапеза их сетью им, и мирное пиршество их – западнёю».
Мы можем просто отбросить эти стихи, но, как ни жаль, они переплетены с поистине дивными строками. Если же мы помним, что Сам Господь непрестанно черпал из псалмов образы и слова, попытаемся извлечь пользу из этих стихов. Какую же?
Подумаем не о том, как злобен псалмопевец, а о том, что его до этого довело. Отнимите у человека имущество, честь или свободу, и вы отнимете у него чистоту, а может, из-за вас он перестанет быть человеком. Не все жертвы кончают с собой; многие живут, и живут они злобой.
Не будь мы христианами, мы бы махнули рукой, подивившись, с чего это Бог выбрал такой неприятный народ. Но мы не можем – мы знаем, что долг наш Израилю непомерно, неоплатимо велик.
В мире нравственном есть правило: чем выше, тем опасней. Безжалостным фанатиком становится не обыватель, а потенциальный святой. Тот, кто готов умереть за идею, готов за неё убивать. Иудеи грешили против Бога больше, чем язычники, именно потому, что были к Нему ближе. Когда сверхъестественное входит в человеческую душу, оно даёт ей новые возможности и добра, и зла. Отсюда идут две дороги: к святости, любви, смирению – и к нетерпимости, гордыне, самодовольству. Если Божий зов не сделает нас лучше, он сделает нас намного хуже. Из всех плохих людей хуже всего – плохие религиозные люди. Из всех тварей хуже всего тот, кто видел Бога лицом к лицу. Выхода нет. Приходится принять эту цену.
Потворство
Всякий, кто внимательно читал псалмы, заметил, что они сурово осуждают не только самый грех, но и нечто другое. В 25-м псалме праведник и сам «ходил в непорочности» и «не сидел с людьми лживыми... возненавидел сборище злонамеренных» (4–5). Как нам себя вести с очень плохими людьми, у которых есть власть, богатство и апломб?
Христианин должен всячески избегать грубых, циничных, надменных людей. Мы недостаточно хороши, чтобы справиться с проблемами, которые нас поджидают. Соблазн поддакнуть особенно велик, когда мы боимся ханжества. Мы будем слушать, как подлость выдают за юмор. При нас будут выдавать людей, прикрываясь остроумием, от малейшей веры в бескорыстие, в благородство будут просто отмахиваться.
Что же нам делать? Если мы не протестуем, они ещё раз убедятся, что «эти христиане» думают так же, как они. Встать и уйти? Мы окажемся именно теми ханжами и невежами, какими нас считают. Хорошо молчать, потому что удовольствия от этого мало. И протестовать можно, только не властно, а в нормальном споре. Но бывает зло такой степени, когда надо возразить, что бы из этого ни вышло.
Особенно трудно общаться со «злонамеренными», потому что тут нужны ум и умение вести себя, которые Бог даёт не всегда. Слова «не введи нас во искушение» значат, среди прочего, – «не попусти лестных приглашений, причастности к элите, хотя мне очень этого хочется!»
Смерть
В Ветхом Завете очень мало говорится о вере в будущую жизнь и совсем нет такой веры в бессмертие, которая имела бы мало-мальски религиозное значение.
За всем этим нетрудно различить представления, свойственные многим древним народам. Аид – страна теней, мир ничтожеств в прямом смысле слова. Гомер считает духов лишёнными разума. Может, так оно и есть? Естественный удел неискуплённого человека – разложение души, подобное разложению тела, и он становится лишённым разума «душевным осадком»?
Представления эти ещё туманней у евреев. Шеол ещё отдалённей, чем Аид. Он беспредельно далёк от сердцевины веры, особенно – в псалмах. Иногда кажется, что псалмопевец просит о «спасении души» в христианском смысле. Это не так. «Ты вывел из ада душу мою» (29, 4) значит: «Ты спас меня от смерти».
Может быть, Господь хотел показать людям, что истинная их цель – только Он. Тот, кто любит Бога, хочет быть с Ним вечно и боится Его потерять. Именно поэтому верующий человек надеется на рай и боится ада. Когда же рай понимают не как единение с Богом, ад – не как отвержение от Него, вера в будущую жизнь – злое суеверие. На одном его конце – пошлый хэппи-энд, на другом – кошмар, от которого люди сходили с ума или преследовали ближних.
Как удивительны пути, по которым Господь ведёт Своих! Поражение, плен, оккупация вбивали им в голову, что вера в Бога не гарантирует преуспеяния. Такой опыт разрушил бы веру, стоящую на земной надежде. Вера выстояла. В лучших своих сынах она становилась всё чище, глубже, сильнее. Всё больше и больше обращалась она к истинному своему центру, о чём я и расскажу в следующей главе.
Красота Господня
Пришла пора поговорить о вещах более весёлых. Я больше всего люблю в псалмах именно то, из-за чего плясал Давид. Я сравниваю радость Давида и прилежное «хождение в церковь». При таком сравнении она удивляет и непосредственностью, и силой. Радость эта была сосредоточена в храме. В отличие от нас, иудеи не могли разделить тех, кто поклоняется в храме Богу, и тех, кто наслаждается «прекрасной службой», музыкой, красотой. Они никогда не слышали о празднестве, о музыке отдельно от религии. В псалме 67-м мы читаем:
«Видели шествие Твое, Боже, шествие Бога моего, царя моего во святыне. Впереди шли поющие, позади – играющие на орудиях, в средине – девы с тимпанами» (25–26).
Когда они стали способнее к анализу, такое единство распалось. Тогда обряд мог стать заменой Богу или даже соперником. Для жрецов обряды важны тем, что это – их хлеб... Я хочу обратить ваше внимание на иное – на ту радость, которой нам не хватает. Радость о Боге очень сильна в псалмах и связана – теснее ли, нет ли – с храмом, сердцем иудаизма. Псалмопевцам, по сравнению с нами, было почти не за что любить Бога. Они не знали, что Он предлагает им вечное блаженство; не знали, что Он умрёт, чтобы это блаженство для них отвоевать. Но они так любят Его, как, быть может, только христиане в лучшие свои минуты. Их тяга к «красоте Господней» сильна, как физическая жажда. Без Него их души иссыхают, как земля без воды (см. Пс. 69). Они славят Бога на гуслях (42, 4), они «радостно поют Богу».
Христианская жизнь начинается смертью – мы крестимся в смерть Христову; наш праздник невозможен без ломимого Тела и изливаемой Крови. В нашем богослужении есть трагическая глубина, которой у иудеев не было. Но всё это не умаляет нашего долга псалмам. Мы находим там религиозный опыт, ставящий в центр Бога; видим, как человек просит у Бога только Его присутствия, радостного и ощутимого до предела.
Но радость эта шла и по другому руслу.
Слаще мёда
«Они вожделеннее золота и даже множества золота чистого, слаще мёда и капель сота» (18, 11). Псалмопевец говорит о заповедях, которые «веселят сердце» (18, 9). Это нелегко, когда заповедь противостоит оправданному желанию. Муж, прикованный несчастным браком к истинной ведьме и преданно любящий хорошую женщину, или голодный, оказавшийся один и без денег в лавке, вряд ли сравнят эти заповеди с мёдом. Они могут им подчиниться, но скорее уподобят их окопу на передовой.
Один серьёзный учёный и честный христианин объяснил мне: они радовались, что совесть у них чиста. Но псалом говорит не об этом.
Лад Господня ума, воплощённый в Законе, прекрасен. Закон даёт истинные, прочные, твёрдые правила жизни. Иудеи знали, что праведен Бог, а не только страх Божий. Сам Господь «любит правду» (10, 7), потому что она и Он – благи. Законам Его присуща некая эмет, «истинность», они крепки, как созданная Им природа.
«Господи! Правда Твоя – как горы Божьи, и судьбы Твои – бездна великая!» (35, 6-7). Иудей радуется Закону, как радуется тот, кто вышел из топи на ровную дорогу. Рядом с иудеями жили народы, близкие к ним по крови, исповедовавшие самое гнусное язычество. Если иудей вспоминал о храмовой проституции и о сожжении детей, его Закон сиял ослепительным светом, он был слаще мёда. Если радость о Законе возникла из сопоставления его с язычеством, нам не так уж трудно её понять.
Природа
Псалмопевцы принадлежат к крестьянскому народу. Все были связаны с землёй; каждый чувствовал свою прямую зависимость от почвы и погоды. Тогда не могло быть «любви к природе» – чувства горожанина, выбравшегося за город. Псалмопевцы не описывают пейзажей, зато несравненно передают ощущение погоды; они видят её и наслаждаются ею, как, наверное, наслаждаются растения. «Ты посещаешь землю и утоляешь жажду её, обильно обогащаешь её... И холмы препоясываются радостию. Луга одеваются стадами, и долины покрываются хлебом; восклицают и поют» (64, 10-14).
Доктрина творения лишает природу божественности, делает её символом, проявлением Бога. Природа полна образов. Свет – одежда Божия, небеса – Его шатёр (103, 2), гром – Его голос. Но вера в сотворение мира даёт не только это: евреи благодарили Бога и за то, что человеку пользы не приносит. В псалме, посвящённом природе, мы читаем не только о скоте или хлебе. Тут и «дикие ослы утоляют жажду» (103, 11), и «ели – жилище аисту» (103, 17), и даже киты («левиафан» стиха 26), которые играют в море. Это совсем не похоже на нашу «любовь к животным». То, что испытывали евреи, поражает и силой, и беспристрастием. Все мы – и львы, и аист, и ворон, и кит – на Божьем довольствии, и упоминание о каждом из нас умножает Ему хвалу.
Если мы призваны узнать конкретного Бога, Которого можно любить, бояться, призывать, лучше начать с празднества, с драгоценной памяти о Божьих судах. Если нам надо прийти к яслям Вифлеема, холму Голгофы и пустой могиле, лучше начать с обрезания, пути через пустыню, ковчега и храма. «Высшее не стоит без низшего», тесные врата не только узки, но и низки. Надо наклониться и стать как дети, чтобы войти в них.
Иносказания
До сих пор мы пытались читать псалмы по замыслу псалмопевцев. Но христиане находят в них скрытый смысл, связанный с истинами Нового Завета. Так читают весь Ветхий Завет. Полное его значение становится ясным только в свете событий, которые произошли через много лет после смерти написавших его людей.
Для нас Писание боговдохновенно. Люди не могут делать ничего доброго, если Бог не поможет. Ветхий Завет состоит из всего, из чего состоит любая словесность, – в нём есть хроники, стихи, политические рассуждения, любовные истории, но всё это служит Слову Божию, перемножено на труд иудейской и христианской Церквей, отобравших и освятивших именно эти книги. Прибавьте ещё труд тех, кто правил их. Каждому помогал Бог, но не каждый об этом знал.
Ветхий Завет – Слово Божие, а мы – с Божьей помощью, почтением к толкователям, во всеоружии того ума и учёности, какие нам отпущены, – примем это слово и тогда поймём всю полноту им сообщаемой вести.
Нетрудно заметить, что учение Самого Господа дано нам не в чётком, систематизированном виде. Мы располагаем лишь пересказами Его слов, чаще всего – ответов. Он прибегал к поговоркам, парадоксам, притчам, иронии, даже (не сочтите кощунством) к остротам. Он говорил вещи, которые, если принять их буквально, противоречат друг другу, как пословицы. Учение Его не схватишь одним умом. «Поймать» Его не легче, чем загнать в бутылку солнечный луч.
Именно потому, что учение Божие ускользает от нашего систематизирующего разума, мы вынуждены принять его всем существом и понять, что мы не «изучаем предмет», но входим в общение с Личностью, вместе с Богом стараемся восстановить в себе Его искажённый образ.
Мы встретим похожую трудность, читая апостола Павла. Он сбивчив, вдаётся в подробности, жалуется, воспаряет духом, и всё это вместе являет нам то, что важнее идей, – саму христианскую жизнь.
Ценность Ветхого Завета тоже зиждется на его видимых несовершенствах. Он отказывает нам в одном, чтобы мы обрели другое – прошли вместе с Израилем весь путь постепенных откровений Божьих, ощутили саму борьбу Слова с материалом, над которым Оно трудится.
Спаситель Сам открыл нам, что Ветхий Завет полон иносказаний. По пути в Еммаус Он говорил ученикам, что они должны бы знать из Писания, как придёт к славе Помазанник Божий, и объяснил им «от Моисея» (от Пятикнижия) всё, что сказано о Нём (см. Лк. 24, 25-27). Он прямо отождествил Себя с лицом, неоднократно упомянутым в Библии, и отнёс к Себе многие тексты, в которых современные учёные такой связи не видят. Первые христиане были ближе и к букве, и к духу Его слов, чем наши современники. Читая Евангелия, буквалист не сведёт концы с концами и не построит системы. Только сеть – широкая, как сердце, и тонкая, как милосердие, – удержит Того, Чьим знаком была рыба.
 | назад |
| вперед |  |
