ЭКСПЕДИЦИЯ
МЕЗЕНСКИЕ ОБЕТЫ
(Продолжение. Начало в № 648)
Михаил Сизов:
Небо и огонь
Ещё утром в палатке, коротая время перед общим подъёмом, стал я листать свой старый блокнот и сразу же наткнулся: «...ружьё-то у костра оставил. Сидит Коля час, уже окоченел на ёлке. Медведице тоже надоело, стала раскачивать ёлку. А под деревом медвежата бегают, играются. Почти шесть часов так продолжалось. Коля из кармана иконку Николы Чудотворца достал, молится, чтобы зверюга ёлку не сломала...»
Увлекательное чтение! Про кого это? Запись сделана пять лет назад, когда мы в лодке доплыли до Койнаса. А-а, так это же Любовь Рубельт рассказывала про односельчанина. И сейчас она здесь, в Лешуконске!
Прежде чем отправиться дальше по Мезени, решили мы с Игорем разделиться: он встретится с Любовью Васильевной и ещё раз с отцом Владимиром, а я схожу по старому адресу к мореходу-рыбаку Виктору Кузнецову. В прошлый раз его не застали, он где-то путешествовал. С ним, кстати, тоже связана история спасения по молитвам к Николе Чудотворцу. Только дело происходило не в тайге, по соседству с медведями, а в Белом море во время шторма.
Живёт Виктор Петрович на окраине Лешуконска, в обычном деревенском доме. Отличительная примета – во дворе «свеженькая» лодка стоит, им же построенная.
|
– Из «Веры»? Знаю, знаю такую газету, – приветствовал меня плечистый мужик, типичный помор. – Ну, проходите в дом, Люся сейчас стол соберёт.
– Да не надолго я, ехать дальше надо, – благодарю за хлебосольство и, пройдя в горницу, сразу к делу: – Поклонный крест ваш видел, что у магазина «Радуга». Часто батюшке помогаете?
– Чего ж не помочь в хорошем деле? Обычно я по столярному делу, но однажды довелось и колокольню красить с бывшим десантником. Лезем на верхотуру, и парень-десантник спрашивает: «Высоты-то не боитесь?» Ну, нашёл кого спрашивать! У меня прыжков с парашютом поболе его будет.
Виктор смеётся и, видя моё недоумение, поясняет:
– Семь лет я парашютистом-пожарным работал – ещё до того, как в море ходить стал. Сам я из села Дорогорское – это ниже по Мезени, проезжать его будете. Сначала пять лет в школе физкультуру преподавал, а потом ушёл в парашютисты, в лесоохрану Мезенского района. Там кругом тундра, гореть нечему – целое лето летаешь, летаешь, скукота. Поэтому перебрался сюда, в Лешуконье, здесь прыжков больше было – ну, и зарплата побольше. Только рыбалка здесь не мезенская, это плохо...
Вот так дела! Думал, морские рассказы слушать буду, а тут воздушные приключения.
– Опасно же – на парашюте прямо в огонь...
– Ну, не в сам же огонь. Хотя всякое бывает. Друг мой однова прыгнул и долго гадал, куда приземляться, – его в пожарище и занесло. Парашют сразу же вспыхнул, сам чудом выбежал, подошвы полностью сгорели. Или вот торфяник – сверху не понять, дымит и дымит, а под ним огненный котёл. Тут уж как Бог даст. Ещё страшнее верховой пожар – дунет ветер, только успевай улепётывать. Однова только и спасло, что до речки успели добежать и в воду прыгнуть. А бывает, обложит со всех сторон – только окапывайся. В командировке в Якутии, помню, шесть дней без харчей сидели. Дымом всё накрыло, и сверху нас не могли обнаружить и припасы сбросить.
– Наверное, нигде в мире такого нет, только у нас!
– Почему же? – пожал плечами Виктор. – В США и Канаде пожарники-парашютисты тоже имеются, а в других странах, да, нету. У нас же леса огромные. Вот представьте: пять десантников, один Ан-2 – и никаких тебе пожаров. Только гроза прошла, мы уже над лесом, смотрим – ага, есть взгорание. Прыгнули, за полчаса задавили очаг – и идём полянку искать, чтобы вертолёт нас забрал. А если бы нас не было? Через сутки уже море огня – в тайгу надо технику завозить, массу людей. Что сейчас и происходит. Воздушную охрану лесов-то развалили. Вот сейчас с вашей стороны, из Коми, пожары идут, спасайся кто может. Но у вас ещё терпимо. Первое место по горимости занимает Карелия, а наша Архангельская область на третьем месте оказалась.
– А вообще как в тайге на парашюте приземляться, там же деревья? – продолжаю любопытствовать.
– На то специальный костюм есть, чтобы ветки не проткнули. И беречься надо, чтобы о дерево сильно не приложило. Аккуратно так зависаешь на ёлке, отстёгиваешься и по веткам спускаешься на землю. В комплекте у тебя «когти» есть, с ними обратно по дереву лезешь, отцепляешь парашют – и все дела.
– И сколько лет там работали?
|
– До 1987 года, пока «на берег» не списали. После этого я карбас построил и в море пошёл. Скучно на земле-то сидеть. Там, в море, тоже ведь адреналин. С парашютом как: выпрыгнешь, и пять секунд ты счастливый человек, в свободном падении. Когда парашют откроется, уже не до этого, смотришь, куда приземлиться. А в море... Заштормит, карбас болтает как щепку – и тут уж тебе не «пять секунд счастья», а на часы удовольствие растягивается!
Виктор подмигивает, мол, шучу. Но ясно, что прячется за этой простоватой шуткой.
– В небе, в огне и в море, наверное, всё едино? – спрашиваю. – Страх-то один, когда всех святых поминаешь?
– Не без этого, – подтверждает помор. – Кто в море не ходил, тот Богу не маливался.
Словно вспомнив что-то, хозяин вышел в другую комнату, принёс фотоальбом:
– Вот смотрите. Первый мой карбас. А на этом фото батюшка паруса для него освящает.
– Алые паруса получились! Материя красного цвета...
– Так это ж пожарный парашют «Лесник», из него я паруса и сшил. А он красный – чтобы сверху заметно было.
Сухая вода
Листаю фотоальбом: карбасы и лодки в разных ракурсах, морские горизонты.
– Получается, вы уже в зрелости в море ходить стали. А в детстве не довелось?
– Мамка не пускала, – рассмеялся Виктор. – Отец мой, выйдя на пенсию в 55 лет, ещё двенадцать лет в море ходил. И меня ни разу не взял. Я потом спрашивал: «Мам, отец-то меня почему в море не брал?» Она: «Это я запрещала. По тоням – только один». Ну, вроде закон такой: в карбасе не должно быть двух мужиков одной фамилии. Если один утопнет, то другой в доме останется.
А отец у меня весёлым человеком был. Мужики рассказывали: сидят они в избушке в рыбацком стане, слышат – музыка. Откуда? Берег-то необитаемый. А это со стороны моря... Карбас приближается, а там отец мой на корме сидит и на гармони играет. Или такой случай. Шторм у самого берега застал. Отец на руле, и друг ему кричит: «Петя, к берегу, к берегу!..» Направил он к берегу – и на камни напоролся, в двух местах проломило, пришлось обратно в море поворачивать. Друг его стоит, за мачту держится: «Ну всё, Петя, а теперь нам прощаться пора». Отец так смешно это рассказывал – все за животы держались. А вот представьте: нос проломлен, ещё пробоина, шторм. И карбас у них открытый, вода захлёстывает. И ведь юморил потом! Я, кстати, свои-то карбасы строил закрытыми – в шторм задраишься и ничто не достаёт, только чуть-чуть вода протекает.
– А вы единственный сын?
– Нет, у меня ещё два брата, оба техники-авиаторы. Младший в Новгороде живёт, за границей не раз бывал. Однажды летел он в Либерию на смену экипажа и вышел не в том аэропорту – языка-то местного не знает, не понял, что это дозаправка. И вот оказался в глубине Африки, билет уже не купить – деньги потрачены. Что делать? Нашёл на аэродроме такого же техника, как он сам, американца. Столковались, тот посадил его на самолёт до Либерии. Мезенские нигде не пропадут – поморская смекалка. Но так вышло, что поморское-то дело мне одному продолжать пришлось.
– А как вы взяли и карбас построили? Этому же учиться надо.
|
– Глаза человеку на что? В детстве за отцом я вьюном ходил, всё подмечал. Не скажу, что он большой мастер был, не так уж много судов сшил. Его ведь тоже специально никто не учил – просто своему отцу помогал. Когда я первый свой карбас сшил, отец ещё жив был. Всё удивлялся: «Сынок, как ты скулу вывел!» Скула – это носовая часть с обводом. Если скула правильная, то судно на любую волну выскочит. А если нет – волну проколешь, и тебя накроет водой. Нужен такой обвод, чтобы волну разваливал и она вбок уходила, под днище закручивалась.
– Это, что ли, углы какие-то высчитать надо? – пытаюсь представить технологию.
– Ну... скула это скула, вот такая она, – помор свёл ладони лодочкой. – Меня вот мужики тоже пытали, как и что. Говорил им, что вся хитрость в скуле, но объяснить никак не смог. Чертежей-то у меня нет, всё на глазок. Хожу в море, вижу, как судно себя ведёт, и потом совершенствую.
Дедовские секреты забываются уже. Это раньше много карбасов шили, и не только для себя – из Ненецкого округа часто заказы делали, из Неси, Чижи, Шойны. Туда ведь нормальных дорог нет, только вертолётом добираются. Вот товарищ мой в Лешуконске постоянно просился: отвези да отвези меня домой. Высаживал я его в устье речки Несь, а дальше он на лодке – сама-то деревня Несь в 30 километрах от моря.
– Вы в тех местах рыбу и добывали?
– А где ж ещё? Обычно маршрут такой: выходишь из устья Мезени, поворачиваешь на север и вдоль побережья чешешь в сторону Канина Носа – там уже начинается ненецкое побережье. Вы карту Белого моря хорошо знаете?
– Ну, я хоть из Коми сюда приехал, но родился в Беломорске, на карельском побережье, – признаюсь я. – Вот только в море почти не бывал, сухопутный, так сказать, помор.
Оценив шутку, Виктор усмехнулся и достал с полки какие-то бумаги-лоции, развернул:
– Вот Канин полуостров, который вместе с Кольским полуостровом является горловиной Белого моря. Он вытягивается далеко в Ледовитый океан, и на кончике его – мыс Канин Нос. Если завернуть за этот мысок, то попадёшь в Чёшскую губу, затем там дальше остров Колгуев, Печорская губа, Югорский шар и так далее – до Берингова пролива. Туда мы обычно не заходим, хотя деды наши на кочах всюду бывали. А рыбацкий наш стан – вот он, примерно посередине Канина побережья, у Малой Боровой. Видите, на карте напротив этого места море точечками испещрено? Это сухая вода. Вот она испокон веков рыбу нам и даёт.
– А почему сухая?
– Отливы сильные, перепад бывает до 9 метров. Море так далёко уходит, что кажется, за горизонт укатилось. Повторяется это дважды в сутки. И вот в отливы по средней воде мы сети проверяем – у нас рюжи стоят, с крыльями. Знаешь, что такое рюжа-то? У вас на Терском берегу она вроде крыленой называется, тоже с двумя крыльями. Отличие наших рюж – крылья большие, по сто метров.
Ну так вот, на этом стане отец с друзьями прежде останавливался. А я подальше по Канину побережью нашёл хорошее местечко, близ устья Яжмы, – камбалка там покрупнее ловится. Избу там помогли мне поставить с русской печкой, баньку слепили, два холодильника-весника я выкопал – это ямы такие: рыбу песком засыпаешь и она не портится.
– А если коптить её?
– Не, мы только вялили, и только маслёху – это вроде ерша морского. Ёрш на свет просвечивает, его вялить можно. А вот камбала плотная рыба, её только в яму.
– Каждый год на этом стане бываете?
– Сейчас уже нет, отобрали у нас море.
– То есть как?
– А вот когда Ненецкий округ отделился от Архангельской области, то лов у побережья запретили. Канин полуостров-то почти весь на их территории оказался. Из Нарьян-Мара прилетел вертолёт и всем нам, на рыбацких станах, штрафы выписали. И потом постоянно с воздуха патрулировали, пока вертолёт свой не утопили.
– Утопили?!
– Так это ж люди не беломорские, повадки нашего моря не знают. Сели на бережок во время сухой воды и не заметили, как море вернулось. Двигатель водой залило – не взлететь. Инспекторов потом другой вертолёт эвакуировал. И не раз такое повторялось – на косу сядут, глядь, вертолёт в подводную лодку превратился. Теперь они реже летать стали, и народ у нас потихоньку потянулся в море. Но если попадёшься – за каждую камбалку 50 рублей заплати. Вот и считай, сколько выйдет за весь улов – это ж труба тебе.
Сейчас разрешили ловить по сто килограмм. Но какой мне смысл в море идти ради этого? У меня карбас три тонны принимал. А при загрузке в две тонны даже ходовых качеств не терял – осадка 60-70 сантиметров. За всё время себе я четыре карбаса сшил. Думаю пятый строить, всё-таки не могу я без моря. А пока просто столярничаю: мебель на заказ строгаю да лодками пробавляюсь. Видели у меня во дворе?
Корабли и кресты
Вышли мы на солнышко. Виктор устроился на крылечке, а я кругом обошёл новенькую лодку... Что-то до боли знакомое. Говорю:
|
– Похожа на нашего «Товарища Сухова», на котором мы по Мезени сюда плыли. Только тот челн старый был, постоянно протекал, почему «Суховым» и назвали. Всего за 500 рублей его в коми селе купили.
– Так это «зырянка» и есть, – кивнул помор. – В прошлом году я к вам в Коми за Коптюгу заезжал – река Вашка там узкая и лодки уже не те. А в тех коми сёлах, что по Мезени стоят, лодки хорошо волну держат – вот эти самые «зырянки». Они теперь большим спросом пользуются: народ на озёра подался. Из города Мезени почти за 400 километров ездят на озеро Варш. Без рыбы-то никак.
– А пятый свой баркас прямо здесь, во дворе, строить будете?
– Тут рядом мастерская есть. Судно я себе небольшое придумал, чтобы одному ходить, – метров шесть с половиной по килю.
– А не слишком маленькое для моря-то?
– По нашей Мезенской губе 6.50 – это расстояние между волнами. Море там мелководное, и когда штормит – волны крутые. И карбас должен в них вписаться. Тут размерность жёсткая: или 6.50, или больше 8 метров. Был у меня один карбас на 7.50, так постоянно сзади волной накрывало.
– А кочи не пробовали строить?
– Коч – это большое судно. На кочах целыми бригадами ходили – в Норвегию, на Мурман, на Новую Землю. Мореходность у него замечательная: на волну хорошо идёт и во льдах его не раздавливало, а просто выжимало на поверхность. При этом осадка маленькая, в любую речку с моря может войти и вверх подняться. Раньше архангельская судоверфь их много строила, но давно это было. Недавно в Северодвинске по чертежам коч сшили, вот нынче ходил он на Соловецкую регату. Но это уже спорт, несерьёзно...
– Деревянные суда сейчас не в моде, – замечаю, – теперь из пластика корпуса делают.
– Пластик – штука опасная, – не согласился помор. – Один наш мужик на таком судне близ моего стана на каменную гряду зашёл, камешком долбануло – и судно сразу раскололось, ушло на дно. А будь оно деревянное, отделался бы вмятиной, пластырь бы поставил, на худой конец. В чём выгода, не понимаю. По весу не намного легче – на пластик надо те же самые шпангоуты для усиления ставить, вот тебе и вес. Может, долговечнее? Но мои карбасы, если в хороших руках, лет 15 мореходность не теряют. Единственное – смолить их каждый год надо.
– Сейчас много мастеров осталось, кто карбасы делает?
– В Каменке старики, кто умел, перемёрли. В Дорогорском тоже. Получается, что по Мезени я один остался. Может, кто-то умеет шить, да просто не занимается этим. Есть мастера в Долгощелье, им там без карбасов никак – но это уже за Мезенью, на беломорском побережье. Где ещё? На Терском берегу шьют в селе Колежма, там рыболовецкая артель есть. В самом Беломорске и в Кеми тоже, кажется, это дело не забыли. В Петрозаводске ещё – но там выходцы из той же Колежмы заправляют. Приглашали меня туда, помощь им нужна. Но я лучше в Северодвинск съезжу – там тоже вроде верфь налаживают.
– Ученики у вас есть?
– Здесь, в Лешуконске, нет. Сын в Питере живёт, деньги решил головой зарабатывать. А вообще на Лешукони умелых мужиков хватает. Вон Саша Карпов, для церкви тоже столярничает. Он и на Соловках работал, научился там кресты резать. Сейчас там работы непочатый край – монахи задумали восстановить все обетные кресты, какие на острове до революции имелись.
|
– Наверное, по побережью Белого моря много крестов стоит, – вспомнил я. – В студенчестве приезжал я в Мезень на практику и бывал в прибрежных сёлах Койда и Майда. Что меня поразило: плоский, как стол, каменистый берег – и целый лес из огромных крестов. Подумал тогда: эх, сколько людей в море утопло...
– Наоборот! Это столько людей спаслось, – возмутился Виктор. – Это ж обетные кресты! Море у нас опасное – не то что у вас на Терском берегу, где много островов и где в момент укрыться можно. А у нас в горловине Белого моря голо, как налетит торох – беда, спрятаться негде. И вот Богу молятся, обеты дают и кресты ставят. А потом снова в море – деваться-то некуда. У поморов поговорка: море – наше поле. На нашем берегу-то даже картофель не родится, камень и болото. В Койде, например, только грибы и ягоды собирают – прямо у себя под окнами, морошка впритык к дому растёт.
– А дома там какие огромные! Хоромы! – ещё вспомнилось мне. – И не понять: где они в тундре брёвна толстенные нашли?
– По речке Койде сплавили. Там в истоке тайга дремучая, вокруг Койдозера. Очень, кстати, богатое озеро, кумжа так и плещет. И предание есть, что на дне его монастырское золото лежит. В старину там монашеский скит стоял. Только откуда у монахов золото? Это ж такая глушь – на десятки километров ни одной живой души. Вообще в наших краях много скитов было, в том числе старообрядческих. На речке Оме не одну сотню лет староверы жили. Там уже лесотундра, но места очень красивые. Последние староверы при мне там закончились, когда я пожарником-парашютистом был. В скиту оставались дедка с парализованной бабкой, а сын их в Нарьян-Маре работал начальником участка по обслуживанию связи. И вот он звонит: «Выручайте, родители мои горят!» А дело было так. По речке сверху мужички спускались и подарили деду подстреленного гуся. Тот на улице поставил его вариться, а июнь месяц, трава сухая. Огонь на избу перекинулся, бабушка заживо сгорела. А деда мы на речном склоне нашли, был ещё живой, только ноги обожжены. Вот так втораз выгорел скит на Оме. А по первости ещё при Петре I было – это когда солдаты к Оме подошли и скитские себя запалили.
– А вам самому обетные кресты приходилось ставить?
– Было дело, по обету на Соловки ездил, месяц там работал. А кресты... Один мужичок мне случай рассказывал. Однажды заблудился он в море (бывает и такое), ходил-ходил, видит на берегу «кладбище». Гадает: что за деревня? А это Малая Боровая, наш рыбацкий стан. Там весь берег в обетных крестах. Раньше большой крест даже у самой воды стоял, но его подмыло, и мы перенесли на высокую сопку, издалека теперь видать. Ещё там у нас часовенка с иконами – всегда можно свечку поставить. И в Яжме, где навагу ловили, тоже часовенку построили.
Как Никола помог
– В вашем роду все верующие были? – спрашиваю Виктора Петровича.
– Дедушка по матери Артемий Петрович Коротаев, знаю, богомольным был. Так он, понятно, всю жизнь по морям, настоящий помор – зимой на Мурман ходил за треской, в Чёшскую губу за навагой, дома почти не бывал. Ходили они на ёлах – это типа русского коча, разница лишь в названии норвежском да лишней мачте. Понятно, в море всякое с ним бывало, но Бог хранил. Около Дорогорского в Заозерье он большой себе дом выстроил. Раскулачили его в 30-м году, присудили к ссылке. Обычно к нам ссыльных присылали, а тут куда его? Отправили в Астрахань. Ему там так понравилось! Рыбалка замечательная – и тепло к тому же, и никаких тебе штормов. Когда срок закончился, написал жене: приезжай, обоснуемся здесь. Но она категорически отказалась. Ну, он поехал обратно домой, и в дороге что-то случилось, без вести пропал. Так что ссылка на юг для северного человека плохо кончилась.
А бабушку по отцу, Домну Владимировну, недалёко сослали – в Каменку, это в Мезенском районе. Но по-любому от дома и хозяйства оторвали. У них и была такая цель – оторвать человека от земли.
– А за что её сослали?
– За веру. Домна в юности очень красивая была, и перед революцией её ссыльный полюбил, хотел с собой в Петербург взять. Такое часто случалось: вот у Люси, жены моей, мамина тётка с ссыльным сбежала, аж в Америке оказалась. Но Домна родителей не ослушалась и потом очень богомольной стала. Сама она родом из Кимжи. С детства помню: в доме у неё перед иконой Николая Угодника всегда лампадка горела – самая старинная икона в деревне была. И в престольные праздники верующие приходили к ней в дом, совместно молились – за это её и сослали. Она сама и псалмы читала, и каноны все вычитывала, и отпевала, кому надо.
– Батюшка говорил, что вы тоже Николая Чудотворца особо почитаете, – однажды вас в море спас...
– Ну, это долгая история. Есть у вас время мои приключения-то выслушивать?
Звоню Игорю, скоро ли выезжаем... Он со Святославом у батюшки в гостях.
– Время есть, – сообщаю.
– Ну, тогда слушай. Когда море-то мне закрыли, решил я карбас свой продать. И отправились мы с Люсей на карбасе в Архангельск...
(Продолжение следует)
 | назад |
| вперед |  |
