РОЖДЕСТВЕНСКИЙ РАССКАЗ
Вероника ГОРПЕНЮК
ПОСЫЛКА ИЗ РОССИИ
Удобно расположившись в кресле, я смотрел на огонь камина сквозь прозрачное стекло бокала, наполненного обжигающим и пряным глёггом. Мне нравилось, как готовила этот рождественский напиток моя жена Хелена. Пластинки миндаля и янтарные кусочки изюма покачивались на поверхности глёгга в такт моему спокойному дыханию, сквозь тонкое стекло было занятно смотреть на умиротворяющую игру пламени. Пока я тихо блаженствовал, Хелена уложила детей спать и теперь заворачивала подарки, шурша обёрточной бумагой. У неё это выходило ловко и аккуратно, как у продавщиц в универмагах: вжжжик! Точно отрезанный лоскут бумаги накрывает и обнимает свёрток (интересно, что там?), чик! – несколько ленточных пассов, и подарок готов.
Вдруг жена замерла, пронзив нагретый, ароматный от хвои воздух острыми концами ножниц, и посмотрела на меня с беспокойством.
– Юхани, – тихо произнесла она, – я забыла сообщить тебе о посылке.
– Какой посылке?
– Утром тебе принесли посылку, я поставила её около двери и вернулась на кухню – мы с детьми пекли печенье. Кажется, посылка из России. Прости.
– От мамы, наверное. Ничего страшного, я сейчас схожу за ней.
Посылка действительно оказалась из России. Традиционно в конце декабря мама присылала нам подарки.
Я вскрыл упаковку и улыбнулся: в посылке пестрел ворох узорчатых самосвязанных варежек.
– Погляди, Хелена, тебе нравится? – спросил я, разложив перед женой мягкие нарядные варежки.
Хелена улыбнулась:
– Красиво. Это тебе, это мне, это Микаэлю, а это – Марии. Да?
– Думаю, да.
– Надо упаковать, – деловито заметила она и тут же принялась заворачивать варежки в подарочную бумагу.
– Смотри-ка, тут ещё что-то на дне... Картина? Нет, кажется, это икона.
Я вынул из коробки икону – типографское изображение на плотном картоне.
– Рждтво... Гда нашего Ииса Хрта, – прочитал я вслух по-русски надпись внизу иконы, – Рждтво... Рождество? Иисуса Христа? ...Хелена, это икона Рождества.
Я поставил икону на каминную полку, украшенную еловыми лапами, перевитыми красными ленточками.
– Юхани, – сказала жена каким-то особенным тоном, – прости, но икона не может там находиться.
– Почему? – удивился я. – Мне кажется, иконе здесь самое место. Ведь завтра Рождество!
– Хочу напомнить, что завтра к нам в гости придут мои родители. Я почти уверена, что папе не понравится увидеть у нас в этот день на видном месте православную икону. Видишь ли, он щепетилен в вопросах религии.
Сбитый с толку словами жены, я убрал икону на полку книжного шкафа, и изображение на ней подёрнулось дымчатой пеленой тонированного стекла. Поблёскивая тиснением, икона словно оказалась на глубине мутной реки.
Я подлил себе ещё немного глёгга и погрузился в размышления.
...Подумаешь, икона. Поставил – убрал, дабы, как пишут газетчики, «не задеть религиозные чувства» отца Хелены. Проявил веротерпимость. В конце концов я не в России, здесь, в Финляндии, свои правила, которые я усердно постигал вот уже без малого семь лет, принимая образ и подобие европейского человека.
На следующий день, 24 декабря, мы почти не выходили из дома. Хелена поставила диск с рождественскими песнями и пропала на кухне. Дети радостно носились по дому в ожидании подарков Йоулупукки, приготовленных моей женой. Я позвонил в Питер, поздравил родных и друзей с наступающим Новым годом, сходил в сауну и до вечера рассеянно слонялся по комнатам. Наконец пришли родители Хелены и её младший брат, ещё не успевший обзавестись своим семейством.
Традиционный обмен подарками, взаимная вежливость, праздничный стол с кумачовой скатертью, к которой я до сих пор не привык, начищенные приборы, свечи...
Чинно и благородно.
К десерту подошёл профессор Ярвинен.
Его появление было заранее обговорено: присутствие на Рождество посторонних по местным взглядам расценивалось как вторжение в частную жизнь семейства. Ни больше ни меньше.
Раньше я думал, что болезнью ревностного оберегания своего домашнего мирка страдают лишь чопорные англичане, – ан нет. В рождественские праздники жизнь в городах Финляндии словно замирает, магазины и прочие публичные заведения не работают, несказанно удивляя незадачливых туристов – тех, кто не в курсе. Только в последние несколько лет рестораны стали работать и под Рождество – горькое одиночество финнов вдруг стало проблемой государственного масштаба.
Профессор Ярвинен был безнадёжным холостяком, без близких родственных связей. Тяжёлый случай. Они с Хеленой когда-то работали вместе в университете и, кажется, были знакомы ещё со студенческих времён. По словам Хелены, профессор в последнее время был особенно подавлен и хмур, в чём я убедился сегодня. Не намного старше меня, он держался отстранённо-вежливо, отвечал односложно, и мои попытки завязать разговор не имели успеха.
– В чём дело? – спросил я на кухне жену. – Ладно твой отец, я уже привык к тому, что для него русский зять – как кость в горле, но мне казалось, твой профессор не должен строить из себя рака-отшельника, хотя бы из чувства благодарности за приглашение.
Хелена опустила глаза:
– Юхани, наверное, дело в том, что у профессора дед погиб на русско-финской и...
– Он националист?
– Мне надо к гостям, позже поговорим, – увильнула Хелена, вынула из холодильника украшенное блюдо и ушла в гостиную.
Мне возвращаться к гостям не хотелось.
Я вдруг впервые за семь лет осознал, что мне здесь не с кем выпить водки. Поэтому сейчас это пришлось делать в одиночку.
...А что я хотел? В чужой стране, под чужим именем (моё русское имя Иван жена произносила как Юхани), среди чужих (не считая жены и детей) людей, на чужом, если разобраться, празднике.
Joulu («Рождество» по-фински), Новый год остались позади. Дом освободился от праздничных атрибутов, ель убрали, подарки распотрошили и оприходовали. Всё вроде бы встало на свои места.
Только не мысли в моей голове.
Как-то Хелена подсела ко мне и сказала:
– Рано или поздно это должно было наступить, дорогой.
– Что именно?
– Ощущение чужеродности. Через это проходят многие русские, живущие здесь.
– Знаешь, как русские снимают стресс?
– Знаю, – серьёзно ответила Хелена. – Пьют водку с друзьями.
– Водка есть, хорошая, финская. Даже сауна своя есть, а друзей нет, все в Питере остались.
– А я? – Хелена обняла меня.
– Ты жена, Хелена, это другое. Я сижу и думаю: почему за семь лет у меня здесь не появилось друзей? Коллеги-финны вежливы, мы неплохо ладим на работе, но не более. Среди мужей твоих подруг я не встретил человека, близкого по духу.
– Попробуй завести новые знакомства среди своих.
– Но где? Как? Ведь должно же быть что-то общее, кроме происхождения.
Хелена молчала.
– А всё началось с той иконы, которую мне прислала мама, – уверенно сказал я.
– Не понимаю.
– Икона – не пряник тульский, не матрёшка, не русский сувенир, что-то более... глубокое, связанное с миром русского человека, его душой, и на христианский, в общем-то, праздник она оказалась чуть ли не воплощённым оскорблением! Не надо мне говорить сейчас про веротерпимость, Хелена. Меня задело то, что в тот вечер я оказался лишним в своём доме. Как икона, которую ты попросила убрать в шкаф. Кстати, почему за столом твой щепетильно религиозный отец ни слова не обронил про Рождество?
– Потому что профессор Ярвинен – агностик, было бы некорректно... Я сказала что-то смешное? – добавила она, заметив мою саркастическую улыбку.
– Хелена, я понял. Можешь со мной не согласиться, но мы не праздновали Рождества.
На следующий день я, как обычно, вернулся с работы и не застал никого дома.
Гостиная была погружена в темноту, но на камине едва теплился огонёк.
Я подошёл ближе.
На полке стояла моя икона, рядом с ней – веточки хвои в вазе, зажжённая толстая свеча и записка, написанная аккуратным почерком моей жены:
«Дорогой! Сегодня у православных Сочельник, а завтра русская община будет отмечать Праздник. Может, твоя вторая попытка отпраздновать Рождество Христово пройдёт более успешно?
...И может, это то общее, что поможет тебе завести здесь друзей?»
Ниже был адрес.
Пряча записку в карман, я с нежностью подумал о Хелене.
Потом взял икону и впервые с тех пор, как она оказалась в нашем доме, стал её внимательно рассматривать.
 | назад |
| вперед |  |
