КАПЕЛЬКИ ВЕЧНОСТИ

Старый друг нашей редакции Антон Жоголев написал книгу – сборник коротких историй из жизни. Прислал почитать... Странно как-то и удивительно было вдруг увидеть в этих рассказах и имена нынешних сотрудников газеты «Вера». Имя – твоё, жизненный случай – тоже твой, но словно не о тебе написано, а какой-то другой человек там ходит, разговаривает... Почему так? Ведь описано всё правдиво. Может, это потому, что подзаголовком к сборнику «В тихом дворике» идут такие слова: «Капельки вечности»? И мы никак не можем соотнести свою земную жизнь с этим пугающим своей глубиной понятием – «вечность»?

Вообще, что есть для нас вечность? В детстве (а в книге есть странички также из детства) это почти обыденное явление. Вся жизнь впереди – вечность. В зрелом возрасте, когда переступаешь некий экватор, жизнь катится дальше, но и зеркально отражается в прошлое: Господи, сколько времени прошло, целая вечность... Так сейчас это и видится.

С автором книги мы познакомились в 1982 году, когда вместе поступали на факультет журналистики. Антону Жоголеву, ныне главному редактору православной газеты «Благовест» (г. Самара), члену Союза писателей России, было тогда 17 лет. В Ленинград он приехал ранним утром, шёл по безлюдным улицам в сторону факультета, вышел на совершенно пустую Дворцовую площадь и столкнулся с поливальной машиной. Площадь огромная, а не разойтись: самарский парень в одну сторону – и машина в ту же сторону, он в другую – и та тоже. Закончилось тем, что поливальная машина окатила его водой. Так началась для него новая жизнь. Первый человек, которого он встретил у дверей факультета, сразу же остановил его внимание. По виду бывалый парень, только что после армии – стоит, разминает папироску «Беломор», дует в неё, совсем как Жеглов в фильме «Место встречи изменить нельзя». Так мы встретились. Позже, на той же абитуре, познакомился он и с Игорем Ивановым, нынешним редактором газеты «Вера». И общая дружба связала, так сказать, на всю жизнь. Могли ли мы подумать тогда, что станем журналистами православных изданий?

Те наши разговоры в белые петербургские ночи были совсем не о журналистике. Газета, телевидение – это что-то суетное, недостойное «будущего писателя». Можно, конечно, потом числиться в газете или журнале, но главное (главное!) – это писать «для вечности», то бишь «нетленку». Вот такое было понятие о вечности – продолжить себя во времени, чтобы и после смерти читали тобой написанное. Были мы тогда нецерковными и по-своему наивными молодыми людьми.

Лично мои «планы на вечность» порушились, когда за экзаменационное сочинение поставили двойку. Подав заявление на рабфак, уехал я с абитуры домой, работать на Беломорканале. Казалось бы, началась другая жизнь. Вдруг умер Брежнев. Помню заплаканное лицо нашей крановщицы, выступавшей на траурном митинге. Сейчас понимаю, что эти слёзы – по той «вечности», с которой был связан нерушимый строй беспечной и «застойной», как сейчас говорят, советской жизни. В тот же день получил от Антона телеграмму: «Приезжай. Тебя приняли». Вновь еду в Ленинград. Перед самым городом поезд останавливается и гудит. В этот момент гроб Генерального секретаря ЦК КПСС опускали в могилу. Когда поезд довёз до перрона, когда ступил на него – почувствовал: что-то в городе изменилось. И в стране тоже...

Наше студенчество и вообще взросление выпали на переломные годы. Попытка реформ принесла стране раздрай и унижение. Предчувствие этого витало в воздухе, всё казалось зыбким. И было желание утвердить себя на чём-то прочном. В факультетской библиотеке мы брали дореволюционные книги, читали русских религиозных философов – и уже там искали «вечность». Конспектировали Владимира Соловьёва, его «Критику отвлечённых начал»: «В природе каждое существо ограничено, условно и преходяще – оно безусловно и вечно только в своём Абсолютном начале, в Боге. Человек же безусловен и вечен не только в Боге, но и в самом себе. Каждое "я" есть нечто безусловное и единичное, представляет некоторое безусловное, ему одному свойственное качество, есть некоторая безусловная идея...» Каждый из нас, друзей-студентов, по-своему переболел этой «безусловной идеей», насилу выбравшись из-под Соловьёва, как из-под бетонной плиты. И каждый по-своему пришёл не к философскому «Абсолютному началу», а ко Христу. И наверное, к истинному пониманию вечности – которая, оказывается, и не прошлое, и не будущее. В нашей земной жизни вечность всегда открывается в «настоящем». Это тот момент, когда ты соприкасаешься с невыразимо живым... Это может открыться в разговоре с человеком, во взгляде, в мысли, в чувстве любви. Это отсвет той жизни во Христе, которая никогда не прейдет и может продолжиться за гробом. Как в капельке, она отражается и зрительно искажается – никак её не зафиксировать, никак не описать. Даже художественными средствами.

Но попытаться уловить эти «капельки вечности» можно. Книга Антона Жоголева в этом жанре – уже вторая. Первая получила приз на Всероссийском литературном конкурсе имени святого благоверного князя Александра Невского в Санкт-Петербурге. Книга «В тихом дворе. Капельки вечности» в чём-то продолжает первую, но в то же время и отличается от неё. Наверное, она более личная, исповедальная, в ней больше историй из жизни самого автора. И она очень искренняя. Предлагаем вниманию несколько отрывков из неё.

Совсем недавно по телевизору дважды попадал я на то, как слушают гимн своей страны зарубежные спортсмены. Какая-то африканская футбольная команда перед матчем буквально со слезами на глазах хором подпевала во время звучания гимна. Чувствовалось, это звучит для них как гражданская молитва. А вчера по Евроньюс увидел, как перед матчем слушали свои гимны женские команды (хоккей на траве) Китая и Японии. На лицах девушек – искреннее, не наигранное волнение. Китаянки слушали молча, но чувствовалось, что каждое слово отзывается в их сердцах. Японки подпевали, положив правые ладони каждая себе на сердце. Молодые симпатичные девушки с раскосыми глазками с трепетом проговаривали знакомые с детства, дорогие для них слова… Было понятно: никто не «натаскивал» их на такое поведение под телекамерами. Всё шло от сердца – просто и естественно – для тех, кто любит свою страну. И готов за её честь бороться – на корте, на батуте, на траве…

Не скажу, что наши спортсмены с каким-то «не таким» выражением лица слушают свой гимн. Конечно, и наши во время исполнения гимна не позволяют себе никаких вольностей, не перешёптываются, стоят руки по швам. Но такого единодушного почти что моления, к сожалению, не чувствуется. Не знаю, как было бы, исполняйся у нас «Боже, Царя храни». Может, его бы слушали с большим чувством. Не знаю…

В 1983 году ко мне в комнату в студенческом общежитии факультета журналистики поселили сокурсника Геннадия Л. Он приехал в Питер из Прибалтики. До поступления в университет три года ходил «по морям, по волнам» – служил в Морфлоте. Был он человеком неказистым, худеньким, «с принципами». С такими людьми нелегко жить под одной крышей разболтанного студгородка. И мы как-то не очень ладили (наверное, потому, что я тоже был «с принципами», только совсем другими). Но и не ссорились особенно. Только я иногда жестоко подшучивал над его «несуразной» любовью к одной нашей сокурснице. Была она явно из другого теста, чем он. Но, как часто бывает, это понимали, кажется, всё вокруг – кроме него одного! Да и сама та девушка тоже с нескрываемой иронией относилась к его неумелым знакам внимания (сейчас она пишет сценарии к детективным сериалам). Прожили мы с ним рядом почти два года. Пару раз едва не подрались. Несколько дней обиженно не разговаривали. А в общем, его было за что уважать. И потом мы ничего, привыкли друг к другу.

Однажды, ещё в первые недели соседства, как-то заигрались мы в шахматы допоздна. В комнате были ещё пара ребят. Радио тихонько мурлыкало про «социализм с человеческим лицом», «экономную экономику» и т. д. Мы не прислушивались. Но вдруг заиграл… гимн! И что-то случилось в нашей небольшой комнатёнке. Гена прямо в майке, трико (в чём был, по-домашнему) вскочил из-за стола и вытянулся по струнке. Поднял подбородок вверх и стал куда-то в потолок таращить глаза… И так простоял он всё время, пока звучал гимн СССР. Мы были этим попросту сражены. Если бы он перед кем-то вот так выстраивался, это-то мы бы прекрасно поняли. Ухмыльнулись бы про себя, но не удивились. А он вот так сам для себя стоял во фрунт. И было ему совершенно наплевать на чьё-то там мнение. Это чувствовалось, что наплевать. А когда гимн кончился, Гена, как ни в чём не бывало, сел за стол продолжать партию…

Вскоре партия завершилась и гости стали расходиться.

– За три года в армии мозги промыли! – заключил я по поводу увиденного. Ведь нужно же было дать хоть какое-то объяснение. Ребята со мной согласились.

А я стал об этом думать. Почему он вскочил тогда? Это ведь не показуха дешёвая, а какие-то принципы. Но какие же принципы в этой идеологической сфере могут быть у «советского человека»? Когда чуть ли не всеми, кого я знал, говорилось одно, думалось другое, а делалось третье. И все, кажется, к этому давно привыкли. И никого, в общем, это «растроение» и не напрягало особенно. Ну, одна девушка на первом курсе ляпнула где-то, что «комсомол – это понарошку». Её сразу и выгнали с «идеологического факультета», и собрание комсомольское её обличило. Записные наши идеологи пафосно вразумляли «заблудшую» (скоро они полезут из комсомола прочь, но тогда ещё для оглядки изображали из себя «идейных»). А она смотрела на нас синими наивными глазами, несколько округлившимися от удивления, и всё повторяла: «Никакого комсомола нет!..»

Я, кстати, встретился с ней двадцать лет спустя. Вполне состоявшаяся провинциальная журналистка. Зато те, кто её тогда «воспитывал», сейчас в основном в рекламе. Если не спились.

…А тут вдруг Геннадий прямо в майке вскочил из-за стола и застыл по стойке «смирно»…

К следующему разу я уже подготовился. Предупредил ребят, что будет нечто из ряда вон выходящее. Гимн тогда звучал по радио в определённые часы. И вот мы уселись за шахматы. Ребята уже ждали: такой «цирк» редко где увидишь! И вот, наконец, заиграл гимн. Как только Гена его услышал, он сразу вскочил и опять застыл в гражданском оцепенении. То-то мы нагляделись тогда на «стойкого оловянного солдатика». А потом рассказывали на факультете про нашего Гену, который таращит глаза под «Союз нерушимый республик свободных…».

Из-за этого случая мы с Геной едва не подрались. И я вынужден был прекратить подначивания. Ну и усовестился всё же: представил, каково ему было тогда стоять под наши усмешки. А главное – понял: с этим шутить нельзя.

Больше я не видел его стоящим по стойке «смирно». Просто мы как-то больше не попадали на гимн.

Потом он уехал жить к тётке. А вскоре и вовсе ушёл с факультета. И оканчивал его уже заочно. Затем работал в Прибалтике, в республиканской молодёжной газете.

А через двадцать лет на вечере выпускников мы встретились и обнялись. Первым делом я попросил у него прощения. За тот случай с гимном. Он сказал, что простил ещё тогда. Но мне всё равно было важно перед ним извиниться.

Сейчас-то я вижу, что Гена был в чём-то прав. Да, жили тогда мы в странной стране. «Великий, могучий Советский Союз», как пелось в гимне, доживал последние месяцы. И спустя несколько лет всего Геннадий вдруг оказался для нас иностранцем. В том, что именно он, стоявший навытяжку под звуки гимна, оказался за границей, была какая-то особенная чёрная ирония.

Живёт он на теперь чужой уже земле. Так и не женился. Работает не по специальности. Несколько располнел, но в целом изменился не сильно. В ту пору как раз прошумели известные события вокруг памятника Неизвестному солдату в Таллине. Пролилась кровь… Геннадия это особенно печалило. Словно эта кровь подвела какой-то трагичный итог всех лет независимости. «Теперь между нами и ими – кровь того парня. Это может продлиться десятилетия», – с болью сказал он мне. А я подумал: под какой же гимн теперь встаёт из-за стола и застывает навытяжку мой сосед? Неужели под эстонский?

– Ты крестился? – спросил я бывшего моряка.

– Нет, не крестился ещё, – предсказуемо ответил он. – Мама меня об этом просит. А я всё никак… Хочу принять крещение, но ведь это же ответственность какая? Я не всерьёз не могу. Приму крещение – значит, надо всю жизнь менять. А это в наши годы непросто.

Да, не всерьёз он не может. Потому и стоял тогда под гимн обречённой Империи. И если бы мы встали вместе с ним – может, это продлило жизнь Союзу. Но мы иронично улыбались, продолжая сидеть на своих табуретках. Не встала и страна, когда начала разрушаться Держава. Потому что чувствовали мы какую-то несправедливость всего того строя жизни, надеялись на лучшее. И… не ошиблись. Только потерь было уж очень много на этом пути. Больших и маленьких. Вот и Гену мы, можно сказать, потеряли…

Сейчас уже звучит перед матчами сборной России новый гимн, хотя и на прежнюю мелодию. И в этом гимне есть слова, для меня особенно дорогие: «Россия – священная наша держава…», «Хранимая Богом родная земля».

Хранимая Богом! Но многие ли из нас встанут сейчас, как Гена тогда, когда услышат звучание нашего гимна? А ведь гимн – это не просто мелодия. Это музыкальный символ родины. Выражение национальной идеи, народного духа. Надо нам заново учиться на некоторые вещи смотреть по-детски просто, но всерьёз. Как китаянки, японки. Как наш Геннадий из Прибалтики. Ведь когда-то же умели?

Василий Розанов в своих «Опавших листьях» рассказывает такой случай: «Однажды ввечеру Государь Николай Павлович проходил по дворцу и услышал, как Великие Княжны-подростки, собравшись в комнату, поют "Боже, Царя храни". Постояв у отворённой в коридор двери, он, когда кончилось пение, вошёл в комнату и сказал ласково и строго:

– Вы хорошо пели, и я знаю, что это из доброго побуждения. Но удержитесь вперёд: это священный гимн, который нельзя петь при всяком случае и когда захочется, "к примеру" и почти в игре, почти пробуя голоса. Это можно только очень редко и по очень серьёзному поводу».

Усвоен ли этот царский урок?

А вот из дня сегодняшнего. Недавно вышел на экраны зарубежный фильм «Шпион, выйди вон», про английскую разведку в «холодные» 1970-е. Все они там очень стильно ищут русского разведчика, затесавшегося в их ряды. Борются со своими шпионскими коллегами из Советского Союза. И вот в кадре появляется такое: на какой-то их шпионской «тусовке» на сцену выходит актёр, загримированный одновременно под Ленина и Деда Мороза. И начинает петь… гимн СССР! Ясное дело, кривляется. Но шпионы почему-то все разом встают из-за своих столов. И начинают подпевать ему стоя. Даже враги, даже глумясь, не могли не встать, когда звучит гимн, пусть и вражеской, но Державы!

– Когда окрестишься, обязательно мне позвони, – сказал я на прощание. Геннадий кивнул. Ответил, что обязательно позвонит.

И я вот всё жду от него звонка. А он не звонит.

Немаленький принц

Было это в начале 2000-х годов. Один мой добрый знакомый, Александр Тимофеевич Сидоров, впервые поехал на Афон. Поехал не просто помолиться у великих и древних святынь, а в поисках ответов на «проклятые» вопросы. Про всё те же идентификационные коды, электронные документы и прочая. Тогда вопросы эти стояли очень жёстко и мнения высказывались самые разные. Но он решил узнать всё из первых уст, от самых духовных людей, которых только может найти мирянин, – от афонских монахов.

Приехал он на Святую Гору и больше недели ходил с рюкзаком от монастыря к монастырю, вопрошал там духоносных подвижников и простых монахов. Хотелось найти какой-то чёткий ответ на все эти вопросы и на этом успокоиться, укрепиться. Но отвечали ему разное. Не было только теплохладных уверений в том, что вопросы эти второстепенные, не важные. А говорили одни – надо смиряться и осторожно, с пожданием, всё-таки что-то принимать; другие решительно предвещали скорый Апокалипсис и призывали к твёрдости и едва ли не исповедничеству. Всё это окончательно запутало и расстроило моего бедного знакомого, так что он уже серьёзно заунывал. Оказалось, и здесь, по древним намоленным кельям, не было единого, устоявшегося взгляда. Хотя подавляющее большинство афонитов категорически отказывались принимать всякие электронные новшества, но их советы мирянину из Самары были довольно пёстрые и противоречивые. Ведь одно дело требовать решимости от себя, живущего уже Небом, и другое совсем – к этому же призывать человека, завязшего по уши в мирских проблемах.

И вот, налазившись по горам, сидел он в архондарике Иверского монастыря вместе с товарищем из Москвы и пил кофе. Горевал. По потухшему лицу его было видно, что вопросы эти жгли его душу. Рядом с ними за столом в архондарике сидели какие-то иностранцы (русские всех прочих даже за границей называют иностранцами!). Среди них выделялся один – худощавый, лет примерно за сорок, но со спортивной лёгкой фигурой и в довольно-таки затрапезном свитерке. Этот иностранец тоже пил кофе (а кофе на Афоне пьют все!) и как-то с сочувствием поглядывал на Александра. Потом неожиданно заговорил с ним на английском. Сказал несколько фраз, а потом вдруг встал и вышел из архондарика. Наш мирянин не понял в его словах ни бельмеса, только с удивлением посмотрел вслед уходящему, по-видимому, англичанину.

Его приятель-москвич легко перевёл сказанную им фразу.

– Он вдруг стал тебя утешать, – объяснил москвич. – Сказал: не грустите, не унывайте. Всё образуется, всё наладится… Вот так.

– Кто это был? – спросил Александр у архондаричного грека-монаха. Монах немного говорил по-русски. Но тут, казалось, от этого вопроса чуть ли не потерял дар речи.

– Как – кто? – изумился он. – Вы что, не знаете, кто говорил сейчас с вами?

– Нет, не знаю… – искренне ответил Александр Тимофеевич. – Какой-то не то англичанин, не то американец. А что, это какой-то голливудский киноактёр?

– Это был принц Чарльз! – коротко ответил архондаричный и забрал с их столика пустые чашки, из которых они пили кофе.

Александр Тимофеевич и его приятель-москвич молча, с удивлением посмотрели друг на друга.

Так вот, оказывается, кто взялся его утешать!

Любовь к Афону наследника английского престола известна многим. Что ни год, он подплывает к Святой Горе на шикарной яхте «Александр» (по иронии судьбы – название его яхты совпадает с именем моего знакомого) и подолгу гостит в афонских монастырях. Часто серьёзно помогает обителям. Так, не без его помощи быстро восстановился после пожара сербский монастырь Хиландар…

– Потом уже, на Карули, мне рассказали, что принц Чарльз часто пристаёт к этой самой суровой части Афона, где на отвесных скалах спасаются настоящие подвижники, – говорил мне спустя несколько лет после той встречи Александр Тимофеевич. – И что удивительно: все карульские монахи очень любят принца. И все в один голос уверяют, что, если бы не его прекрасный фрегат, от которого на катере он плывёт к Карули, никто бы не догадался о том, кто этот странный паломник в застиранной маечке или в совсем не крутом спортивном костюме, а то и в обычной ветровке. Мало ли сейчас паломников отовсюду в этих святых местах?!

И что ещё более удивительно: после той встречи уныние Александра Тимофеевича вдруг куда-то исчезло. Стал он жить, просто уповая на Бога. И не терять ни бдительности, ни, конечно, трезвения. И ещё много раз он с тех пор бывал на Афоне. Взбирался по горной тропе на Карули. Вдыхал полной грудью воздух на вершине Горы, ночевал на горных перевалах под хрюканье кабанов и под проливным дождём, общался с великими старцами-аскетами – но принца больше не видел он там ни разу. Зато навсегда запомнил его слова.

«Всё образуется», – с улыбкой сказал ему принц.

Просто кто-то должен был на Афоне сказать моему приятелю эти простые слова.

Такие же простые, как те, которые произнёс в другом месте, среди песков пустыни, герой совсем другой истории:

– Пожалуйста, нарисуй мне барашка.

Было это уже настолько давно, что даже самому удивительно – как это я вспомнил! В 1988 году, в Курске, я отрабатывал в городской газете положенное молодому специалисту время. Но написать хочу совсем о другом.

Однажды зимой я припозднился в редакции. И уже поздним вечером, промёрзнув как следует на трамвайной остановке, сел в нужный мне трамвай. Ехать было довольно долго, жил на окраине города. Трамвай был почти пустой. Две-три женщины да я. А ещё впереди – возле двери вагоновожатой – валялся пьяный человек. Ну, валяющимся пьяницей никого у нас не удивишь. Но этот был в военной форме. Здоровенный такой мужчина лет уже совсем не юных. Пьян был крепко. Силился, но не мог подняться. Однако всё время делал попытки и что-то громко мычал. Я подошёл к нему и попытался было поднять, но тщетно. Накинул ему на голову слетевшую армейскую шапку и сел в стороне от него. Так как всё-таки человек лежал в относительном тепле, а не на снегу. Но вот к нему подскочила немолодая женщина и кинулась его поднимать. Она хотела привести его в чувство, усадить на сиденье. И всё время громко вздыхала: «Какой позор! Как же это возможно?» Словно до этого никогда не видела пьяных, валяющихся на земле мужчин (кстати, именно в Курске я услышал впервые такие замечательные слова: «трезвый – смирный, а пьяный и с землёй подерётся…»). Силёнок у неё явно не хватало, чтобы его забросить на сиденье, но она всё сокрушалась и не отступала. Пришлось ей помочь. Вдвоём мы приподняли грузного мужчину и даже сумели усадить его на сиденье. Чему он был не то чтобы не рад, он не возражал, хотя то и дело норовил съехать снова на пол трамвая. Наконец, до меня всё-таки стал доходить смысл переживаний той незнакомой простой женщины. Её больше всего шокировало именно то, что пьяница – военный! Как она полагала, офицер, то есть защитник Родины! И смотреть на растянувшегося на полу офицера было просто выше её сил. Этот её внутренний протест, этот её тонкий, я бы сказал, духовный анализ ситуации тогда меня несколько изумили. Мы-то в студенческой среде росли совсем на другом – высокомерно-ироничном – отношении к мундиру, званию и такому прочему.

– Да ведь это не офицер! – успокоил её я. – Это же пра-пор-щик!

Женщина с недоверием посмотрела на меня. В знаках воинских различий она явно не разбиралась. Но я уверенно показал ей на погоны прапорщика, чем окончательно убедил в своей правоте. У неё сразу отлегло от сердца. «Курица не птица – прапорщик не офицер», – вспомнил я вслух армейскую «мудрость». Женщина начала успокаиваться.

– А я-то думала, это офицер лежит… Думала, вот грех какой! – вздохнула она. – И все это видят…

Не знаю уж, кого она подразумевала под «всеми» – молодёжь (в моём лице), вагоновожатую или, скажем, американцев со спутника…

Ну а раз только прапорщик… – впрочем, она этого не договорила. Хотя смысл и так был понятен, без слов.

Она почти перестала вздыхать. Хотя и пьяный прапорщик оскорблял её чувства, но в значительно меньшей степени.

И мы мирно доехали до нужных нам остановок. А прапорщик поехал дальше. Куда-то в чёрную зимнюю ночь.

Но тогда мне пришлось осознать, что на каком-то не словесном совсем, а куда более глубоком уровне народ и армия действительно едины. Без всяких там красивых слов.

13 октября вечером я с дочерью возвращался из храма домой. До этого мы отстояли вечернюю службу в Петропавловском храме, ведь начинался большой праздник – Покров Пресвятой Богородицы. Завтра мы собирались идти на литургию. Дочь очень ждала этого дня. Очень! Но не потому лишь только, что праздник. Просто она долго копила деньги на сенсорный телефон, уже и заприметила, где купить его подешевле. Накопила – с помощью бабушек (я принципиально не дал ни рубля). И вот на Покров я обещал ей найти время и купить-таки телефон. Дело дошло до того, что она плохо спала две ночи (впечатлительная, в маму!). Всё думала о том, что вдруг да «её» телефон кто-то за это время купит. Мы уж с Людмилой и так и сяк её успокаивали. Но она всё переживала. Есть деньги (в копилочке), есть телефон (на витрине). А у папы нет времени (совсем нет!) просто заехать с дочкой и его быстренько купить.

…До этого погода была ничего себе, не дождило. Но как только мы вышли из машины, чтобы зайти в храм, на нас упали первые капли, пока ещё робкие. А когда выходили из храма, ливень разыгрался нешуточный. И вот теперь мы ехали по мокрому вечернему городу домой. Позади был непростой день, впереди – «молитвенное правило» и отдых. Утром поездка в храм. А сразу после службы – в магазин за телефоном.

И вдруг дочь робко так спросила:

– А может… заедем?

– Куда? – сначала даже не понял я. Ведь мы уже были возле самого дома.

– В магазин, за телефоном.

– Завтра же договорились. После праздничной службы. Устал я очень.

– А ведь там до девяти работают… – робко вставила Анна. – Сейчас только восемь. Ну, пятнадцать минут девятого всего…

Голосок был таким трепетным, что я не выдержал. Развернул машину и поехал к ТЦ «Аврора». Там Аня уже несколько дней кряду «пасла» телефон.

Возле «Авроры» припарковаться сложно. Стоянки нет (раньше была за зданием, но сейчас там что-то строят), так что ставить приходится, куда воткнёшься. Я «воткнулся» удачно на своей «Калине»: как раз какая-то машина выехала и уступила нам место.

Мы оставили свои вещи в машине – Анин портфель, её капюшон-накидку. Я оставил шарф. На пять минут всего идём.

Перешли дорогу и оказались в магазине всяких электронных чудес. Не для слабонервных это зрелище. В длинные ряды выстроились новенькие ноутбуки. Какие-то ещё компьютерные прибамбасы, телевизоры. Чего только нет. А главное – беленький сенсорный телефон лежал на отведённом ему в витрине месте. Вот он!

Дочь нетерпеливо подозвала продавца. Телефон сняли прямо с витрины. Он один у них такой оказался (не зря, знать, дочка ворочалась во сне). И вот уже беленький телефон удобно ложится ей в ладони… Это надо видеть… Я даже забыл уже, что можно вот так вот чего-то хотеть. Никогда я так не «вожделел» никаких покупок. Но было и радостно, что могу подарить дочери это трогательное счастьице. В которое к тому же не вложил ни рубля.

– У Леры из Кинель-Черкасс точно такой же! – радостно заверещала девочка.

Вскоре мы оформили покупку и вышли на уже почти ночную мокрую улицу. Перешли дорогу и пошли к машине. Только её почему-то на месте не оказалось. Я было подумал, что ошибся местом, и пошёл в сторону. Но и там её не было. Стояли чужие какие-то автомобили. Так, наверное, я поставил ближе к перекрёстку. Идём туда. Анна послушно бегала за мной, ещё не понимая причины моего волнения. Как же странно… Вроде бы вот сюда ставил… А тут другая машина почему-то стоит… Или не сюда? Несколько минут я бегал взад-вперёд под дождём, пока наконец-то честно и откровенно не признался себе: машины моей нет.

– Угнали! – выдохнул я. Довольно спокойно. Дочь не ответила. Я ещё раз обошёл все машины на этом отрезке и повторил, с усилением:

– Да, угнали.

– Может, эвакуатор забрал? – попыталась меня успокоить дочь. Но не вышло.

– Это исключено, – ответил я. – Во-первых, я ничего не нарушил. Припарковался аккуратно, никому не мешал. А во-вторых, смотри, тут всюду стоят машины. Как и тогда стояли. Значит, угнали.

В сознании вдруг всплыли хмурые лица двух «мигрантов» из магазина. Наверное, «пасли» меня под видом покупки товара. А кто-то из их подельников в это время угонял автомобиль. «Калина» была совсем новая – купил в феврале.

«Всё, доездился», – грустно констатировал я.

Даже телефон полиции на ум не шёл. Зашёл в цветочный киоск, спросил, как звонить в милицию.

– 02, – ответили без интереса.

Дочь объяснила мне, недотёпе, как вызвать экстренную помощь с мобильного. Надо впереди добавить «ноль». Добавил. Эх!..

«Неужели угнали? У меня?» – всё думал я, никак не желая с этим мириться. Ведь знаю же, что угоняют. Но никогда я как-то не примерял такую ситуацию к себе. И вот случилось. Перед Покровом! Вот тебе и Покров! Получил, что заслужил… Ночь, наверное, придётся провести в милиции. И на службу, скорее всего, не попаду.

– Эх, Аня! И зачем я только поехал покупать тебе телефон! – выдохнул я дешёвую, но вполне предсказуемую фразу.

Дочка не знала, что ответить (потом призналась – её вдруг охватил страх, что вот сейчас у неё выдернут сумочку – с телефоном! – из ладошек. Казалось, весь мир, весь хмурый и мокрый мир, ночной уже, грязный мир желает нас обокрасть. Угнать, отобрать, вынуть…).

Наконец, я набрал нужный номер и позвонил в полицию.

– Угнали… Только что… десять минут назад.

– Назовите номер и марку автомобиля, – вежливо, но отрезвляюще-строго ответила женщина на трубке.

– Десят… Ой! Не «десятка», «Калина». Конечно, «Калина», – стал оправдываться я.

– А почему вы сначала сказали «десятка»? – уже с недоверием в голосе спросила милици… полицейская.

– Да нипочему. Просто до этого у меня была «десятка». Пять лет была! А «Калине» всего чуть больше полугода… Вот почему!

– Успокойтесь (это она зря, я особо не нервничал). Машину вашу не угоняли. Она сейчас едет на штрафстоянку. Вот телефон…

Сразу всё заплясало на мокром асфальте. Не угнали! Нашлась! Всего лишь эвакуатор…

Я записал телефон. Руки подрагивали. Не сильно.

– Я же говорила про эвакуатор… – радостно сказала Анна.

Заказал такси, чтобы отвезти дочь домой. А самому ехать дальше – вызволять машину.

– Молись за меня! – сказал дочери, закрывая дверь.

…Возле ворот штрафстоянки толпились люди. Симпатичные. Молодые. У всех забрали машины возле той же «Авроры». Словно какая-то облава. Там, оказывается, висит-таки запрещающий знак. Все пережили шок от потери и… радость обретения. Царило благодушное настроение.

– Мы оттуда машины десятками увозим, – уточнил милиционер, без интереса листая мои документы.

Только один из нас был хмурым, тот, что стоял с большим пакетом с лекарствами. «Маме плохо!.. В аптеку поехал, выхожу – а машины нет!» – жаловался он. Его успокоили оригинально: «У одного такого инфаркт случился, когда машину свою не нашёл… Лучше не нервничайте». Его пустили без очереди. «У кого тут мать болеет?» Другой зашёл на десять минут купить подарок. До сих пор всё «едет» на свидание к любимой девушке. Молодая пара стояла без курток даже. Выскочили из машины за пирожными, что ли… Я был без шарфа всего. И с мокрыми ногами. Но хотя бы в куртке.

Вскоре весёлая очередь добралась до меня.

– Признаёте вину? – для порядка спросил милиционер.

– Конечно!

– Тогда напишите: «Прошу разобраться на месте», – и получите штраф на 300 рублей.

Через сорок минут я уже сидел в своей машине. Была уже глубокая ночь. Потом мчался по лужам, которые с головой накрывали своими волнами автомобиль. Всё ещё крупно дождило.

…Утром мы поехали в храм на праздничную литургию. Машина стояла на положенном месте. Светило солнце. У дочери был новый беленький телефон (который она успела покропить святой водой, «чтобы не украли»).

«А в чём смысл этой истории?» – спросите вы. Ладно уж, подсоблю. Раз никак не хотите без «вывода» в конце.

Во-первых, всё надо делать вовремя. Праздничные покупки – в праздник, а не до него (дочь бы уж потерпела ещё одну ночку). Во-вторых, надо руководствоваться правилами, а не стадным чувством (если висит запрещающий знак, от «ока закона» не спасёт тот факт, что все этот знак игнорируют). И третье. Никогда не знаешь, что с тобой будет через минуту. Привычный мир только прикидывается привычным. Он всё время меняется. И, выходя за порог, не знаешь, с чем ты возвратишься. И возвратишься ли вообще. И будет ли куда возвращаться.

Только одно неизменно. Это Покров. Он есть над нами, как бы кто ни старался.

Книгу А. Жоголева «В тихом дворе. Капельки вечности» можно заказать по почте (368 с., бумага офсетная, в твёрдой обложке). Для этого нужно послать почтовый перевод на адрес: 443010, г. Самара, а/я 243, редакция газеты «Благовест», Жоголеву Антону Евгеньевичу – с пометкой: «За книгу». На талоне почтового перевода укажите свой точный адрес – книга будет высылаться на него. Также можно получить книгу наложенным платежом – для этого надо сообщить свой адрес, позвонив по телефонам: 8(846)932-78-06 и 951-85-11 или написав электронное письмо на адрес blago91@mail.ru. Цена книги вместе с почтовыми расходами по России – 490 рублей.

назад

вперед

---

На глав. страницу | Оглавление выпуска | О свт.Стефане | О редакции | Архив | Форум | Гостевая книга