ДЕНЬ ВОСЬМОЙ

Своё 30-летие он встретил, оставаясь между жизнью и смертью. Никто не пел в этот раз «многая лета», просто молились и плакали. Это продолжалось 26 дней – с Рождества Богородицы по 17 октября. Из комы отец Герман (Юрченко) так и не вышел.

О его гибели ходят самые дикие слухи. Не стану их перечислять, кратко изложу то, что известно. Ночью с 20 на 21 сентября неизвестный выстрелил священнику в голову. Оружие найдено на месте преступления – это газовый пистолет, переделанный в боевой. Кому он принадлежал – неизвестно. Среди версий следствие рассматривает, помимо убийства, неосторожное обращение с оружием и попытку самоубийства. Но даже характер ранения этому противоречит. Я общался с людьми, которые готовили батюшку в последний путь и близко видели рану. Она находится за ухом. Ни специально, ни случайно туда самому не выстрелить.

Но не это главное. Нелепость того, что отец Герман мог наложить на себя руки, очевидна для всех, кто хоть немного его знал, кто общался с батюшкой накануне гибели. Он был глубоким, познавшим много боли, но вместе с тем жизнерадостным и деятельным человеком, не склонным к депрессии. Праздник Рождества Богородицы, когда его смертельно ранили, был у о. Германа одним из любимых. И ещё: 20 сентября началась реставрация Преображенского храма, о которой мечтали ижемцы долгие годы. Как свидетельствует помощник отца Германа – монах Прокопий (Филиппов), это был один из самых счастливых дней в жизни батюшки. После вечерней службы отправился домой, готовиться к литургии. Больше никто из прихожан живым его не видел.

Отец Герман был добр, отзывчив и успел полюбиться ижемцам. Поднять на него руку можно было лишь в состоянии тяжелейшего помрачения. Мне думается, именно начало восстановления церкви и стало одной из причин, по которой он был убит. Храм, закрытый богоборцами в 1938 году, переживший много глумлений, по-прежнему оставался вызовом для нечистых духов. И они ударили. Это – война. Это – мученичество. Расскажем со слов близких – по крови, по духу, – каким он был, этот русский монах, погибший на своём посту.

«Петь любил, – вспоминает Надежда Витальевна Лукина, – особенно одну песню:

Рідна мати моя,

Ти ночей не доспала.

Поёт, а слёзы катятся, но всё равно поёт. Иной раз просто глаза вдруг закроет мучительно, видно – больно ему. И все, кто знал батюшку, понимали, что с ним. Тамара Константиновна Лаврова – так её звали, его маму».

Она поздно родила Евгения (так отца Германа звали до пострига), умерла от рака, когда ему было девять лет. «Я готов был защищать её ото всех», – говорил отец Герман. Но от смерти уберечь не смог. Это потрясло его, и ненависть к смерти могла бы сжечь, но вера спасла. Как-то раз батюшка обронил: «Снам верить нельзя, но мама мне снилась в белых одеждах». Они молились друг за друга все минувшие годы. Это была ниточка, протянутая через вечность.

*    *    *

С его сестрой, Натальей Михайловной Никифоровой, мы встретились в редакции «Веры». В Сыктывкаре они с супругом остановились по пути в Ижму.

– У нас с Женей разные отцы, – рассказывает она, – мой папа погиб, а спустя несколько лет маме повстречался Валера – Валерий Михайлович Юрченко. Он был родом из Винницы, а мама – вологодская. Была начальником лаборатории, её не раз уговаривали вступить в партию, но она отказывалась. Во-первых, верующая, во-вторых, мой прадед и дед были репрессированы. Дед, Константин Александрович Лавров, уже после лагеря отправился на войну – добровольцем. Служил в разведбате, стал сержантом, кавалер двух орденов Славы.

Женька и у Валеры, и у мамы был поздним ребёнком, на двенадцать лет младше меня, и они любили его без памяти. Но это его не испортило, добрый был, всех жалел. Помню, поехали в лес за грибами и нашли там кота в лесу, вернее, кот нас нашёл. Наверное, его специально туда отвезли, чтобы избавиться, а Женька сразу кота в охапку и до самого дома не выпускал: и по лесу нёс, и в автобусе ехал в обнимку. Ещё вспоминается. Он очень любил мультфильм «Золотая антилопа», и мы с ним играли: я была антилопой, а он – мальчиком, для которого дружба и верность – дороже золота.

Из-за своей любви к животным он как-то раз даже пострадал. Полез посмотреть в глазок, как ведут выгуливать огромного соседского пса, которого Женька просто обожал, – забрался на стул и упал, сломав руку. Перелом был сложный, но брат не унывал. Правда, врачей с тех пор опасался. У нас тогда началась какая-то чреда бедствий и смертей. Умер дедушка. Вскоре я оказалась в больнице, а Женя, когда они с мамой пришли меня навещать, как увидел белые халаты, убежал – испугался. Мне было восемнадцать, я тогда чудом выжила – после этого поверила в Бога.

Что ещё вспомнить? Как-то зашёл разговор, кто Женя по национальности. Валера ему предложил определиться: «Мама у нас русская, я – украинец, а ты кто? Выбери». «Я комяк, – отвечает Женька, – мне так в садике сказали». Начали ему объяснять, что «комяком» он быть никак не может, но брат упёрся: комяк, и всё тут.

Был он у нас гиперактивный, но со знаком плюс – всех занимал, смешил. Помню, лет пять ему было, когда мы поехали на поезде в Пикалёво к бабушке – это город в Ленинградской области, где я сейчас живу. Так весь вагон жалел, что мы не до Ленинграда едем, настолько Женя всех развеселил, пародируя артистов – Валерия Леонтьева, Аллу Пугачёву.

...Мама очень тяжело умирала. До последнего, уже зная, что обречена, ходила на работу, потом два месяца лежала дома. Помню Женю на похоронах. Он и так был маленький, а тут совсем сжался. То подойдёт к гробу, то отойдёт. На это было невозможно смотреть, сердце разрывалось: такое счастливое детство, тебя любят – и вдруг всё обрывается навсегда. Когда мы с братом созванивались, он всё просил:

– А расскажи мне о маме, как мы жили?

После её смерти он замкнулся, стал молчаливым, тем более что отец был далеко – так вышло. Долго, тяжело болел воспалением лёгких – последствие стресса. Мы боялись, что потеряем его. Но бабушка Надя, забрав его к себе в Винницу, смогла выходить. Она тоже очень любила Женьку. Его все любили.

Крестили его на Украине совсем маленьким, а когда подрос, стал выбирать веру, как святой князь Владимир. Обошёл, говорят, все секты и конфессии, которых много в Виннице, но нигде не задержался. После смерти бабушки Женя переехал ко мне в Пикалёво, а через год нашёлся его отец. Оказалось, он стал послушником в Ульяновском монастыре в Коми, и это было связано со смертью мамы и бабушки Нади. Валера винил себя в том, что причинил им много страданий, отправился в монастырь заказать панихиды, пожил немного и остался.

Там они и встретились наконец, Валера и Женя, чтобы стать монахами – отцом Епифанием и отцом Германом.

В Ульяново Женьке очень нравилось, весело так отзывался. Закончил школу, потом Духовное училище. О монашестве не помышлял – познакомился в Сыктывкаре с девушкой. Мы с бабушкой, Клавдией Михайловной, радовались, бабушка уже и планы строила: «Вот женишься, батюшкой станешь, будет семья...»

Но Господь судил иначе.

– Брат был хорошим священником, – уверенно произносит Наталья. – Когда у человека есть свои страдания, он и чужие лучше чувствует.

Он действительно был хорошим священником. Одного за другим я расспрашивал тех, кто знал его.

Герцен Михайлович Филиппов – старейший в Ижме журналист, краевед, уважаемый человек, вспоминает:

– Общались не раз, помню, ездили с отцом Германом ставить крест между Брыкаланском и Няшабожем, чтобы рыбаков благословил Бог. Сразу нашли общий язык. У него всё получалось. Прежде не могли договориться со строителями, чтобы в Ижме новый храм поставить. Но отец Герман нашёл к ним подход. Хорошая церковь получилась. Родителю своему – отцу Епифанию – помогал в Брыкаланске храм строить, в Сизябске помог прихожанам.

Монах Прокопий (Филиппов) рассказывает, как это происходило:

– У него своего ничего не было. Немного одежды, что-то из книг, ноутбук для работы. Люди видели, что ему для себя ничего не нужно. Как его уговаривали машину купить – ведь права у отца Германа были! А он смеялся в ответ: «А зачем?» – «Ну, вы же сельский священник, у вас вон какое благочиние большое». – «Надоело спокойно жить, – отвечает, – купи себе машину». И вполне обходился без автомобиля. Звонят, просят дом освятить или ещё что. «Готов в любое время, подъезжайте после службы, заберите меня», – отвечает. И как-то так выходило, что и привезут, и обратно доставят. Если нужен – и без машины не пропадёшь.

И все понимали: вот человек чистый, неравнодушный, не для себя живёт, и тоже такими хотели быть. Скажем, увеличили у нас электромощность в храме, а могли не увеличивать. А почему? Батюшка помолился, хорошо поговорил с электриками, при этом не клянчил, а дал им возможность Богу послужить, и люди это поняли. Когда человек на свой карман смотрит, остальные тоже туда начинают глядеть. А когда вверх, на Небо, то и другие – вверх.

Привлекало и то, что умел прежде других себя винить в неудачах. Объяснит кому, что делать, а тот неверно исполнит. «Это я виноват, – говорил тогда батюшка, – не смог донести так, чтобы меня поняли». Но обычно удавалось донести. Потому что принимал чужое, как своё, видел людей.

Мы познакомились восемь лет назад, когда он был иеродиаконом Евгением. Было это в Прилузском районе, в селе Архиповка, где мы строили Свято-Макарьевский скит. И хотя я старше его на пятнадцать лет, он много мне дал, был духовно опытнее. О духовной жизни имел он понятия глубокие, это чувствовалось. Двумя разным людям никогда одного и того же совета не давал: подумает, посмотрит, каждому своё скажет. Знаю человека, которого он вернул к жизни.

Последний наш разговор состоялся перед самой его гибелью. Батюшка сам мне позвонил, я был не в Ижме, сказал, что на Преображенском храме уже леса поставили, начался ремонт. «Какая великая радость будет для меня, – говорит, – если мы храм отреставрируем!» А тут слухи про него, что самоубийство, что неосторожное обращение с оружием. Какое самоубийство?! Какое оружие?! Я сказал в милиции: «Буду добиваться, чтобы нашли убийц». Не ради наказания, Бог им судья, а нам правда нужна о батюшке.

– Говорят, пел хорошо?

– Не то слово. В детстве музыкальную школу окончил по классу фортепьяно, слух имел абсолютный, но что у него лучше всего получалось – пение. Голос – на две октавы. Когда пел молитвы, возносил хвалу Господу – захватывало дух.

*    *    *

– Рахманиновскую «Нежность» очень любил, – вспоминает прихожанка Надежда Витальевна Лукина. – Музыка для него много значила. Говорила батюшке: «Вы, наверное, певец по природе?» «Наверное», – улыбался он.

– Первая наша встреча состоялась в марте 2010 года, – продолжает Надежда. – Отец Герман приехал в Ижму. За чаем мы разговорились, и он рассказал о своей жизни. О матери, конечно, вспоминал, о жизни на Украине, о том, что не сразу решил стать монахом – хотел быть иереем.

Приехал к нам в незнакомое место, были какие-то переживания по этому поводу, но постепенно он стал для нас своим. Очень радостно служил, говорил, что молитва – это диалог с Богом. Любил, чтобы в храме не было излишеств, нагромождения икон, каждая должна быть на своём месте, чтобы человек не прошёл мимо.

Из личных вещей – иконочка, крест, служебники, компьютер. Был экономный, в хорошем смысле слова. Видит новую вещичку, спросит – это зачем, нельзя ли было старой обойтись? Но уж если купили новую, старую – тазик там или ковшик – людям отдайте. Не терпел, чтобы вещи копились, без дела лежали. Ещё делал замечания, если храм в праздник украшался не в том тоне, который подобает. Если праздник Богородичный, цвет должен быть голубым, если Троица – зелёным, повседневный цвет – жёлтый. Для него было важно, чтобы тона не сливались, не путались. Он весь был такой – строгий не ради строгости, это шло от душевной ясности.

У него с детства была большая тяга к образованию. В Белгородской семинарии его сразу приняли на второй курс. Замечательно знал русскую историю, на проповедях к ней обращался и нам вопросы задавал – помним ли какое-то событие. Он был за единую и неделимую Россию, в которую должны входить Украина и Белоруссия.

Среди других дел решили издавать газету. Началось всё с того, что у меня остался цветной принтер после защиты диплома. Предложила его отцу Герману. Он спрашивает: «А что, можно фотографии печатать?». – «Да, – отвечаю. – А можно и газету». – «Мысль хорошая», – заинтересовался он. Спустя какое-то время возвращается к этому разговору: «Наверное, будем издавать газету, надо у владыки разрешения попросить». Шесть выпусков успели подготовить. Первый – тиражом 200 экземпляров, потом дошли до 600. Вера Андреевна писала: её сын, Володя Филиппов, набирал, отец Герман редактировал. Распространяли и в храме, и по районным библиотекам. Миссионерство для него много значило. Ездил в такую глушь, где священников, наверное, лет сто не видели. Крестил иной раз по семьдесят человек сразу, но подходил к этому ответственно. Заранее предупреждал старост приходов, чтобы подготовили людей, а потом сам беседовал.

В помощи он никому не отказывал. Об этом все знали, после службы шли потоком. Жаль, не на службу приходили, а после неё, но батюшка никого не гнал. Любимое выражение у него было: «Вера без дел мертва». Кто обидит, прощал, а сам иной раз погорячится – обязательно извинится. Очень трепетно, тепло относился к друзьям, в числе которых оказались и мы – его помощники в приходских делах. Прежде расспросит, как нам живётся, потом приступит к службе. Помню, на мой день рождения разулыбался, говорит: «У нашей Наденьки юбилей, она ещё маленькая. Многая лета». Хотя ему всего тридцать, а мне куда больше. Это была такая мужская деликатность. Тёплая, нехитрая шутка, как радостно вспоминать.

В последний вечер всё было, как всегда. Долгая служба. Потом он давал мне какие-то наставления. На прощание сказал: «Приходите все пораньше». Это был праздник – Рождество Богородицы. Из дома, часов в девять вечера, позвонила батюшке, сказала, что добралась нормально. Он беспокоился за меня, просил сообщать. Утром – полный храм людей, а батюшки нет...

Реаниматолог дар речи потерял – настолько всё было плохо. Но 26 дней отец Герман ещё жил. Была сложнейшая операция. Пятого октября я пришла с цветами, это был его последний день рождения. Губы батюшки шевелились, он что-то хотел сказать, но не смог.

*    *    *

Игумен Филипп (Филиппов), секретарь Сыктывкарской и Воркутинской епархии:

– Я навещал его в больнице, соборовал. Были проблески сознания, реакция на разговор, на пожатие. Можно предположить, что-то он слышал. Но, как говорили реаниматологи, «тяжесть состояния не позволяла отвечать». Он был очень достойным священником. Построил первый храм в Ижме после разрухи – Успенский. Отец его – монах Епифаний – был таким же тружеником. Начал строительство уникального 22-купольного храма в Брыкаланске – это село неподалёку от Ижмы, но не успел. Когда отец Епифаний скончался в мае, на отца Германа легло сыновье обязательство – закончить дело родителя, и было огромное желание это сделать. Но вот как всё вышло. Очень жизнерадостный был человек. Ещё накануне наши батюшки с ним созванивались. Ничто не предвещало трагедии.

*    *    *

Анна Ивановна Королёва, прихожанка:

– Перед тем как его убили, начали старый храм ремонтировать. Он так радовался! Улыбка не сходила с лица, шутил. Вообще радостный был, открытый, что на сердце было – всё выкладывал. Бесхитростный совсем. Как ребёнок для меня. Если вырвется нечаянное слово, сгоряча, так до дома не успеешь дойти, уже звонит: «Простите меня, не обижайтесь». А сам-то совсем незлопамятный был и почти на каждой проповеди говорил: «Любите друг друга, прощайте своих врагов, на будущее не оставляйте». Полюбился нам. Последние слова от него слышала: «Анна Ивановна, приходите завтра на службу пораньше, я тоже рано приду, не проспите».

*    *    *

Перед глазами стоит образ мальчика, потерявшего мать и решившего посвятить свою жизнь встрече с ней. Знаю, последуют возражения: он верил в Бога не только поэтому. Конечно, не только. Это большая правда, к которой Евгений пришёл через свою трагедию. Ведь то, что дорого было ему в маме, – всё это от Него: любовь, тепло, всё то, по чему так тосковал отец Герман, что сделало его христианином. Я перевёл слова, которые он часто пел: «И на том рушнике оживёт всё знакомое до боли: и детство, и разлука, и верная любовь». Это была его заветная мечта: вернуть отнятое смертью, победить её, как победил Господь на Кресте. Сделать это можно, лишь умерев самому. И раскроются Небеса. И наступит Воскресение – День восьмой.