ЗАПИСКИ ГЕФЛИНГА 60347

... Временами сквозь проблески возвращенного сознания на миг, мелькали, как в тумане, палачи эсэсовцы в нижних рубашках, с засученными рукавами. Вокруг этих бесов - пылающие жаровни с каменным углем, с воздуходувными мехами... Случалось там, однако, и не только жарко, а слишком холодно. В каменных мешках, глубоко в подземелье, где можно было поместиться только в три погибели - делали в той клетке то жару, то холод. Пропасть можно одинаково и в том, и в другом случае - либо задохнувшись, либо закоченев. И так и этак, а конец один.

Пять страшных суток с Сашей Орликом, как впрочем и все попавшие сюда беглецы, за редким исключением, - мы отбывали эти одиночки - карцеры.

Это были каменные мешки. Сначала я попал в горячий паровой. Сажают в одном нижнем белье. Под бетонным полом, потолком и в стенах - проходят паровые трубы. Как только дверь захлопнулась - включают циркуляцию пара. Сначала тебя охватывает ощущение приятной теплоты. Но это ненадолго. Потом воздух, стены, пол и потолок нагреваются, становится душно, жарко. Не усидеть на месте, а двигаться нельзя, только переменить позу. Теперь становится еще хуже - дышать нечем... и если не сумеешь дотянуться до маленького оконца, около вентиляционной трубы, замаскированной под матовый цвет и разбить его - считай, пропал. Пройдя горячий цех, в наказание, что ты разбил стекло, спасая себя, - дают “холодный”.

... В это время наши союзники, англичане и американцы, усиленно бомбили город. Особенно доставалось рабочим кварталам. Нам было странно. Создавалось такое впечатление, что союзники воевали не с фашизмом, а с простым народом Германии. Так оно и оказалось на самом деле. В то время нам еще многое было неизвестно, потому и не было понятным что происходило. Районы расположения крупных металлургических заводов Круппа, Густава и Альфреда, отца и сына в Штутгарте - остались целы. Будучи крупными коммерсантами, они вели торговые дела с Англией и Америкой, их интересы “сугубо” деловых людей не должны были страдать...

В камеру-клетушку площадью 9 кв.м помещены 27 человек. На работу и на прогулку нас не выводят. Считаемся смертниками, приговорены к повешению, большинство - офицерский состав. Во время бомбежки от разрывов тяжелых фугасов и люфт-торпед тюрьма вся тряслась как в лихорадке. При воздушной тревоге выключали свет в камере и прочно запирали двери. А сами уходили в убежище. Не беда, что мы погибнем, лишь бы трупы были на месте и счет сошелся.

В первых числах декабря 1943г. уцелевших в нашей группе вывели из этой тюрьмы. Навстречу попала толпа девушек - замученных, изможденных от пыток и голода. Это были русские, украинки. Все они имели вид глубоких дряхлых старух, с высохшими грудями, ничего женственного в них не осталось, хотя были они молодыми, не старше двадцати лет. Одна из девушек ухитрилась бросить в нашу сторону небольшой хлебный шарик, в котором на клочке папиросной бумаги был адрес насмерть замученной Боровицкой Нины: Ворошиловоградская область, Новоайдарский район, с.Боброво. В записке с просьбой обращались к неведомым друзьям, кто уцелеет, пусть сообщат родным, что она погибла в пытках, при растягивании на железных цепях. У Нины оторвалась нога и, так как никакой медицинской помощи не оказывалось, то после гангрены, в страшных муках, девушка умерла.

Попытаюсь своими словами передать виденное и испытанное самим и моими товарищами по несчастью в подземельях Штутгартской тюрьмы.

Был там такой адский штифной транспортер, состоящий из системы барабанов с набитыми на них зубьями, расположенными в шахматном порядке, как штифты в барабане сложной молотилки. Так вот, через этот транспортер и пропускали человека. Верхние и нижние барабаны адской машины вращались в разные стороны. Голого человека с силой, рывком, бросают на острые крючья, - слышится хруст и хряск костей - это медленно приводится в действие сей механизм. Прижимают барабаны сначала чуть прикасаясь к пришпиленному человеческому телу. Потом нажимая сильней, сильней... протыкая насквозь. Механика проста до “гениальности”, шестерни движения вертят вручную и этим, растягивая мучения, наслаждаются. Пускают эту машину вручную два человека - отъявленные негодяи, каких Божий свет не видывал. И откуда только берутся такие подонки, эти порождения злых мстительных фурий темной силы исчадий?

Я смотрел на транспортер. Смотрел на сползавшие ленты животрепещущего человеческого мяса, падающие в открытый люк цементного пола внизу...

Как я уже и вспоминал в случае с погибшей девушкой Ниной - человека растягивали на цепях, от чего отрывались руки либо ноги в местах сочленений. Пришлось повисеть на них и нам с Сашей Орликом, Лебедеву Ф.П., Федорову, Аксенову и многим. Запястья рук и также ноги намертво захляствуют в металлические ошейники, подобно собачьим. И вот ты уже висишь как лягушка... Двое опять вручную крутят шестеренки передач, цепи натягиваются. Сначала ужасная боль. В глазах темнеет... в мозгу ощущаются все быстрее и быстрее ускоряющиеся, вертящиеся в какой-то адской свистопляске белые, желтые, красные, оранжевые спиральные круги...

Подвешивали под мышки на цепях к столбам. Подвешенного, резиновыми литыми молоточками били по пяткам. В таком висячем положении тело словно пронизывалось с ног до головы электрическим током.

Всех способов не перечислить. Вот, например, “Скрипящая жердинка” - это когда человека подцепляли на двух веревках - кольцах на толстую упругую жердину в метра три длиною. Голову пригибают вниз и засовывают, привязывают локти к коленям. Снимают один конец палки с петли, просовывают под руку, накидывают снова на палку петлю и подтягивают веревки. Двое начинают крутить подвешенного, им весело, оба при деле. Жердинка поскрипывает как на качелях, а из скрученного тела брызжет кровь...

Давили и на психику. В каменной клетушке в 8-9 кв7метров кладут деревянный ящик длиною в рост человека, обитый оцинкованным железом с отверстиями в нем сверху, чтоб дышать. Помещают тебя туда на несколько суток: двое, трое, пять. Это все впрочем зависит от желания эсэсовцев. Ведь собственно это не что иное, как своего рода эксперимент. Лежишь в этом гробу словно в могиле, света в камере нет. Вдруг... в определенное время, дверь в эту клетку открывается и неожиданно туда с ужасным визгом, писком врываются сотни две-три голодных крыс, специально содержащихся в особых клетках рядом подземелья, предназначенных для психозных воздействий на испытываемых людей острыми ощущениями... Что тут тогда делается? Словами передать трудно, не испытавшему на самом себе. Крыс морят голодом неделями, готовя к очередному номеру. Остервеневшие голодные крысы поднимают завыванье на самых низких, переходя постепенно на самые высокие ноты и октавы... Затем эти завывания и визг на всех нотах переходят в кошмарную грызню между собой. Они пищат, визжат, облепляя гроб-ящик, чувствуя нюхом живую дышащую добычу, стараясь прогрызть ящик и проникнуть туда. Это им не удается. Зато облепляя его со всех сторон, эти твари и сверху и снизу и с боков почти закупоривают все отверстия и становится нечем дашать... Многие сходили с ума после одной ночи.

В тех условиях важно было помочь слабому - словом утешения, маленьким кусочком хлеба, своим примером. Иногда тайком мы пели русские песни, и иностранным заключенным они пришлись по душе. Особенно популярными у них были: “Священная война”, “Катюша”, “Рябина”. Устраивали мы и шахматные турниры, что было запрещено. Однажды за игрой захватил нас лагерный надсмотрщик “обер бандит” Вилли Курт. Как, удивился он, русские умеют играть в шахматы? Мы ожидали самого худшего, но Вилли решил вдруг с нами сыграть. Первым играл с ним капитан Васильев, хороший товарищ и неплохой шахматист. Зная звериный нрав Вилли, он не стал рисковать, а умышленно раз за разом проигрывал. “Победитель” презрительно хмыкнул:

- Все ли русские так скверно играют?

В памяти ничего не сохранилось, я что-то видел у других, например, как кого-то из моих товарищей “подопытных” тошнило, рвало. Это чуть смутно помнилось - только зрительно, одними глазами. Трудно объяснить в это время наше состояние. Словно тонкие, в постоянном движении, ни на минуту не прекращающиеся, невидимые нити тянулись откуда-то как паутины, от некоего управляемого центра. В голове беспрестанно что-то гудело, жужжало - все казалось сплошным кошмаром, близким к обмороку или сну. Жил ли я, или не жил, и я ли это был, или не я - этого не сознавал.

Забегая несколько вперед, хочу сказать, что при освобождении из концлагеря состояние гефлингов было тяжелым. Когда вывели нас из Дахау 26 апреля для уничтожения в горы в направлении на Инсбрук, то уже с 20 апреля не кормили. За пять суток мы прошли 30-40 километров. Можно представить, что это было за шествие. Мы едва передвигались. Кто не мог двигаться - тех рвали овчарки, приканчивали прикладами автоматов или пристреливали одиночными выстрелами. Это были полуживые тени, скелеты, обтянутые тонкой пленкой кожи. Последняя стадия истощения, дистрофии. Все мы были ненормальными в полубессознательном, бредовом, обморочном состоянии, потерявшие всякое реальное ощущение окружающего и самих себя. Вот точно такое же состояние было у меня во время научного эксперимента.

Я долго и тяжело болел после этого эксперимента, часто без причины меня тошнило и рвало, едва лишь прикасался к пище, а к воде я долго привыкал, добавляя в нее соль. Пища мне казалась сплошным рыбьим жиром. С тех пор я не могу и сейчас принять ни грамма рыбьего жира - рвет и мне заменяют его пивными дрожжами.

Товарищи по работе, после возвращения в команду, говорили, что я имел вид человека, который словно что-то потерял и никак не мог вспомнить... Словом, я напоминал того, кого из-за угла пыльным мешком ударили. В выражении наших лиц, во всем поведении, были явные признаки полного безразличия, апатии ко всему окружающему. Мы даже сами не догадывались поесть, если нас не заставляли товарищи.

Из карантинного блока был взят для экспериментов мой товарищ в побеге Саша Орлик. Первый опыт мы прошли удачно. Но его взяли на второй эксперимент в особое помещение лаборатории и заразили восточной проказой. Он заживо сгнил от этой страшной болезни. Наконец-то отмучился...

red@mrezha.ru
www.mrezha.ru/vera