ПАСХАЛЬНАЯ «ВЫЛАЗКА»

От автора:

Там, где кончается религия, начинается большевизм. Пережитые мною испытания в тюрьмах и концлагерях СССР и последующие скитания в годы Второй мировой войны убедили меня в непреложности этого духовного закона. Наш многострадальный век заболел большевизмом только потому, что человеческая личность, потеряв веру в Бога, переживает тяжёлую моральную депрессию, от которой её сможет спасти только учение Христа...

Лишь учение Христа может дать исстрадавшемуся человечеству желанный мир и спасение от надвигающейся мировой катастрофы.

И Он зовёт:

...Приидите все ко Мне,
Кого гнетёт утрата,
Ко Мне, скорбящие,
И Я успокою вас.

...В этом лагере было очень много разных «религиозников», попавших сюда за свои убеждения. Одни вели себя осторожно, избегая конфликтов с начальством, другие же открыто и дерзновенно исповедывали свою веру, всем свидетельствуя о Боге. Особенно откровенно и смело вели себя монашки во главе со священником Берёзкиным. Они отказывались от всякой работы, сидели на голодном пайке, часто попадали в изолятор и наказывались всякими штрафами. Но, как только исповедницы выходили из изолятора и появлялись в лагере, снова он оживал и становился полем их церковного благовестия. Особенно воодушевлялись монашки в дни великих праздников.

В рождественские дни они рассыпались по баракам и стали Христа славить (колядовать).

Одна из таких «колядниц» вошла в наш барак и, остановившись около дверей, восторженным голосом стала приветствовать всех с Рождеством Христовым. Это была женщина средних лет, с измученным, но радостным лицом и светлыми горящими глазами.

Не всё население барака сразу поняло её приветствие, а некоторые из задних углов начали даже отпускать по её адресу плоские шутки. Но когда, после того как кто-то ей сказал: «Колядуй», она вдохновенным голосом начала петь тропарь Рождества, а затем и кондак его, весь барак сразу замолк, и в помещении стало так тихо, что были слышны лишь пение монашки да тикание ходиков на стене. И сразу все почувствовали, что стены барака куда-то исчезли, исчез куда-то лагпункт Сиблага НКВД, и каждый из нас на крыльях нахлынувших переживаний унёсся далеко-далеко от этих «оазисов» смерти (так зека называли режимные лагпункты)... Каждый, склонив голову, вспоминал своё далёкое детство... колядования под хатами... счастливые вечера в кругу родной семьи, когда так радостно встречались дни этих зимних праздников: Рождества, Нового года, Крещения.

...Не успела монахиня выйти из барака, как на неё внезапно налетел лагерный охранник и арестовал. А через четверть часа все монахини были уже арестованы и под конвоем направлены за зону лагеря, где в земле был вырыт изолятор.

Идя туда, монахини бесстрашно продолжали петь рождественские ирмосы: «Христос рождается, славите». Никакая сила чекистов и их прихвостней не могла сломить религиозное настроение исповедников Христа. Даже в нашем бараке, когда вышла из него монахиня, долго ещё ощущалось это настроение. Наступило мёртвое молчание...

Через два дня на доске приказов можно было прочесть приказ начальника лагеря: «За поповскую вылазку и демонстрацию мракобесия по баракам для заключённых бывших монашек-зэка (имя рек, статья и срок) перевести в лагерный изолятор сроком на три месяца, с применением полной изоляции от остальных зэка, с лишением переписки с родными в течение года и с обязательным выводом на работу под конвоем. Питание штрафное».

Так мы отпраздновали Рождество 1936 года.

Отбыв наказание и выйдя из изолятора, монашки снова очутились в лагере. Большинство из них опять отказалось от работы. Получая в день по 300 граммов хлеба без приварка, они находились в крайне тяжёлом положении. Правда, некоторые лагерники с большим риском для себя (за оказанную монашкам помощь наказывали пятью годами дополнительного срока) помогали им, но эта помощь не могла быть достаточной.

Некоторые из монашек шли работать в швейные цеха, чтобы подкрепить себя и отказчиц-сестёр. В их числе находилась и монашка тётя Маша, как её называли заключённые, которую можно было часто видеть в женской бригаде на пришивке пуговиц. Она легко выполняла свою норму, ловко работая руками и зубами, откусывая нитки от пришитых пуговиц. Она всегда вела беседы с другими рабочими и не страшилась никаких угроз...

– Для нас лагерь – как монастырь, – говорила она, – только в монастыре мы имели послушание от игуменьи, а здесь от Самого Бога. То, что Ему угодно, мы делаем, а что Ему противно, мы не можем делать, если бы даже НКВД нас и расстреляло. На Рождество мы пошли славить Христа, потому что это было для Него и от Него, хотя за это нас и наказали изолятором. Это нас не может остановить, ибо кто постыдится Его, того постыдится Сын Человеческий на Страшном суде Своём... А вот приближается Светлое Христово Воскресение – разве мы сможем не воздать славу Воскресшему? Пусть наши выступления называют «поповской вылазкой», но мы своё будем делать. Для этой цели мы и попали сюда.

Так говорила тётя Маша. И действительно, это была очень смелая «вылазка». Рано утром на первый день Пасхи, когда ночная смена ещё не сменилась, а дневная только собиралась вставать, на лагерной площади вдруг раздалось громкое и стройное пение «Христос воскресе из мертвых». Заключённые пробуждались и, недоумевая, спрашивали:

– Мне снилось или в самом деле поют церковные напевы?

А после обеда того же дня состоялось богослужение среди бараков. Рассвирепевшие энкаведисты окружили участников, схватили их и опять отправили в изолятор. Они, радостно возбуждённые, медленно двигались сквозь тысячную толпу и тихо продолжали петь.

Лагерники шумели и волновались. Некоторые смеялись, другие удивлялись их бесстрашию и восхищались пением, иные, снявши шапки, благоговейно провожали одобрительными взорами. Иные – урки – сквернословили:

– У, фанатики, мракобесы, белогвардейцы!

– Святую крестьянскую Русь повёл на муки большевизм! – говорили другие.

– Христианство входило в мир через Голгофу и сонмы мучеников, и выйдет оно из него таким же путём! – высказывались третьи.

Многие, наблюдавшие это величественное шествие, плакали и быстро уходили в бараки.

Дорогой ценой пришлось заплатить: две недели предварительного пребывания в изоляторе с избиением и издевательством над священником, а затем – новое обвинение в организации контрреволюционной группировки и поповско-кулацкой агитации среди лагерников.

После их отпустили в лагерь, и тётя Маша снова явилась в бригаду «ручников», измученная, потемневшая от голода и лишений, но по-прежнему скромная, кроткая, с сияющими глазами.

– Самая высокая и благородная смерть – за Христа, – говорила она, – и мы должны молить Его, чтобы Он сподобил нас принять её с достоинством и смирением.

– Ведь могут вас расстрелять? – задавали ей вопросы заключённые.

– Страшно, пока не переступили этот страх, а как только решишься на всё, тогда ничего не страшно!

Свои мысли она всегда облекала в простые и ясные предложения, пересыпала их церковнославянскими словами, а рассказы насыщала живыми образами, глубоким смыслом и какой-то еле уловимой грустью.

*    *    *

...Годы, проведённые в советских тюрьмах и лагерях, – это лучшее время в моей жизни. Очистительная сила страданий и наблюдения над соузниками открыло мне то, что было для меня недоступным. НКВД – это чистилище душ человеческих. Из него можно выйти или обновлённым и переплавленным, или сгоревшим и погибшим. Из многих тысяч узников, с которыми мне пришлось встречаться, одни остались верны своим убеждениям, другие «перековывались» или духовно погибали.

Только урки и «перекованные», из которых НКВД вербовало себе сексотов и лагерный «актив», пасхальное выступление монашек встретили враждебно. А какая это была Пасха! Из-за одного православного пасхального богослужения многие из сектантов возвращались снова в православие. Ради тех переживаний, которые мы удостоились испытать в первый день Пасхи в Яе, можно было бы ещё не раз стать заключённым Сиблага!

Опыт – великая и страшная вещь. Великая – если он идёт по истинному пути, страшная – если блуждает на распутьях. В скорби, в искушениях и душевных невзгодах можно было коснуться величайшей тайны Воскресения Христова и значения слова «Пасха». Разве вы не помните своего детского трепета и радостного ожидания этого великого дня? Разве вы никогда не переживали несказанного величия пасхальной заутрени?

В день Пасхи все «религиозники» нашего узилища были объединены одной радостью во Христе: старообрядческий епископ и православные священники, монашки и миряне, католики и лютеране, баптисты и пятидесятники в одном духовном торжестве прославляли Бога.

Не было в нашем лагере в этот день торжественного звона колоколов, праздничных нарядов и пасхальных яств. Больше, чем обычно, следило за «религиозниками» НКВД. Но Пасха была, озарённая безмолвными сибирскими звёздами и нашими скорбями! И присутствие среди нас Воскресшего!