ЧТЕНИЕ
ЗВЕЗДА И СМЕРТЬ ОТЦА АЛЕКСАНДРА
Монахиня ЕВФИМИЯ (Пащенко)
Наши читатели знакомы с творчеством матушки Евфимии уже много лет. Рассказывала она о святых Руси (И пусть звезда горит, «Вера», №№ 235–236, сентябрь 1996 г.) и о современных подвижниках (Отроковица Парасковия, «Вера», № 317, август 1998 г.). Ныне монахиня известна в России как православный литератор, в этом году в свет вышел сборник её рассказов «Яблони старца Амвросия». А совсем недавно, в июле, на сайте Международного клуба православных литераторов она представила новый рассказ, в котором можно угадать реалии одного из наших северных городов. Сюжет психологичен. Сама матушка Евфимия – в прошлом невропатолог и потомственный медик («Мой прапрадед был крепостным фельдшером», – рассказывает она о себе). Особый жизненный опыт врача и православный взгляд монахини придают этой истории житейскую глубину.
Протоиерей Александр Кузнецов был ярчайшей звездой на церковном небосводе Михайловской епархии. Причём вполне заслуженно. Всё в этом человеке было прекрасно и неповторимо. Начать с того, что он совершенно не походил на неуклюжего бородача в мешковатой рясе, с сальными волосами, собранными на затылке в жидкую косицу, каковым обычно представляют православного священника. Нет, отец Александр имел совсем иной облик. Кудрявые тёмно-каштановые волосы с благородной серебристой проседью, пышные бакенбарды, начисто выбритый подбородок, высокое чело, отмеченное печатью великих дум и стремлений, пристальный взгляд исподлобья, выдержать который было под силу далеко не каждому. Он казался выходцем из прошлого… теперь уже позапрошлого столетия, неким чудом очутившимся в нашем двадцать первом веке. Возможно, именно так выглядел бы Пушкин, доживи он до пятидесяти лет и надень рясу. Но когда отец Александр восходил на лекционную кафедру, он представал во всём своём звёздном облике. Тогда его глаза пылали огнём воодушевления, а из уст лилась речь – порывистая, страстная, увлекавшая слушателей, как бурный поток – пловца. В ней цитаты из русских классиков, искусствоведческие и научные термины перемежались цитатами из Священного Писания и Отцов. Но в этом смешении не было диссонанса: ибо сам отец Александр свято и непреложно верил в то, о чём говорил. А когда мы верим сами – верят нам.
И где бы он ни выступал: в музеях, в библиотеках, в институтах (в том числе педагогическом, откуда его, в ту пору ещё юного студента, в своё время исключили, узнав, что он крестился, мало того – прислуживает в храме), – залы и аудитории были полны слушателями. Почти вся михайловская интеллигенция – духовные чада отца Александра Кузнецова.
Так он и жил: читал лекции, писал книги и статьи, а в промежутках между этими милыми его сердцу занятиями три раза в неделю ещё и служил в пригородном Свято-Лазаревском храме, где был настоятелем. Надо сказать, что богослужения отец Александр совершал столь же вдохновенно, как читал свои лекции, и на каждом из них произносил проповедь, длившуюся едва ли не дольше, чем сама служба. Интеллигентные прихожане внимали проповеднику, ловя каждое его слово. А немногочисленные старушки-простушки, хотя и не особо понимали, о чём так вдохновенно вещал батюшка, за глаза уважительно называли его «нашим златоустом» – уж больно он был премудр и велеречив.
Да, отец Александр был премудр и велеречив. Однако, как многие подобные ему люди, в делах повседневных являлся сущим дитятей. Впрочем, он и не стремился вникать в оные дела, искренне веря, что должен пребывать не в попечении о житейском, а в служении слова. А потому все заботы о вверенном ему храме возложил на старуху Марию Егоровну, нёсшую не одно, а целых три послушания: старосты, свечницы и сторожихи. Мария Егоровна дневала и ночевала в Свято-Лазаревской церкви. Ведь ей нужно было позаботиться о том, чтобы к очередному приезду отца Александра на службу подсвечники были вычищены до блеска, лампады затеплены, кадило разожжено, батюшкина ряса, забытая им на спинке стула, тщательно выглажена и повешена на гвоздик рядом с дверью его кабинета. А сам батюшка после службы был накормлен и напоен чаем. Одним словом, чтобы он чувствовал себя как у Христа за пазушкой.
Тем не менее эта преданная старуха была для отца Александра подлинным жалом в плоть. Потому что она заботилась не только о нём и о храме, но также о том, чтобы на приходе был хоть какой-нибудь доход…
– Батюшка! – в очередной раз упрашивала она отца Александра, входя в его кабинет, уставленный книжными стеллажами с прогибающимися полками, на которых Священное Писание соседствовало с романами Мережковского, а тома «Философского наследия» с Житиями святых. – Надо что-то делать! У нас же совсем выручки нет…
– Как так нет? – рассеянно спросил отец Александр, отрываясь от чтения немецкого издания «Криминальной истории христианства» Дешнера. Эту книгу в своё время привезли ему из-за границы знакомые моряки. И теперь отец Александр, узнав, что издательство «Инкогнита» планирует напечатать её на русском языке, намеревался написать и опубликовать в одном из центральных научных журналов, печатавших его научные труды по религиоведению и культурологии, статью с критическим анализом этой тенденциозной антицерковной книги. – У нас же в храме есть лавка…
– Да разве у нас лавка?! – в сердцах воскликнула Мария Егоровна. – Одно название. Я тут недавно в город ездила: так там теперь в каждом магазине – лавка от какой-нибудь церкви. И от Никольской, и от Преображенской, и от Успенской. Даже от Троицкой. А ведь её ещё только строят, Троицкую-то церкву… А товару-то в тех лавках, товару-то! И крестики, и цепочки, и наборы крестильные да погребальные, и лампадки, и подсвечники, и иконки, и иконы, и молитвословы на всяку потребу. Чего только нет – аж глаза разбегаются! Не иначе как из Москвы товар приво-зят. Только мы, по старинке, его из епархии берём. А там, прости Господи, одно старьё! Крестики люминиевые… Да кто ж их теперь купит? Сейчас серебряных да золотых полно продают. А иконки нательные! С них же святые отпадают: я уж их на клей сажаю, ан они всё равно отлетают! А саваны и вовсе стыдоба – в жёлтых пятнах! Я их в чайной заварке или в синьке вымачиваю, чтобы пятен не так заметно было – так они всё равно видны! Да такими саванами не то что живой, даже покойник побрезгует! А свечи! Это ж не свечи, а Бог весть что! В труху рассыпаются. Я их по ночам утюгом проглаживаю, чтобы хоть как-нибудь продать. Нет, батюшка, не в осуждение вам говорю, а в рассуждение – надо что-то делать!
– А что надо делать? – вопросом на вопрос ответствовал отец Александр, тоскливо косясь на отложенную в сторону книгу. – Может… в Москву за товаром съездить?
– Так кто ж поедет-то? – заохала староста. – Не мне же, старой, туда ехать? Я же в этой Москве всего один раз и бывала! Да и то годов тридцать назад… уж всё позабыла! Чего доброго, ещё там заблужусь!
– Тогда послать кого-то надо… – предложил настоятель.
– Так кого ж послать-то?
– Кого-нибудь… – изрёк отец Александр. После чего раскрыл книгу и погрузился в чтение. А Мария Егоровна, сокрушённо покачав головой, удалилась прочь.
Однако не успел священник одолеть и десятка страниц, как в дверь его кабинета кто-то постучал.
– Войдите! – отозвался он.
Дверь отворилась.
* * *
На пороге стояла невысокая смуглая черноволосая женщина лет сорока в тёмно-зелёном велюровом костюме. Голова её была повязана платком из блестящего люрекса, а мочки ушей оттягивали массивные, на вид золотые, серьги.
– Здравствуйте, батюшка! – голос женщины был вкрадчив и приторно-сладок, как запах её духов. – Меня зовут Раиса. У меня тут к вам одно дело…
– Какое дело? – насторожённо поинтересовался отец Александр. В самом деле, незнакомка не внушала ему доверия. И что ей здесь надо?
– Вам крестики-цепочки не нужны? – поинтересовалась незваная гостья. – Золотые, серебряные…
– Откуда они у вас? – спросил отец Александр, всё больше уверяясь – перед ним аферистка. Сейчас она начнёт хитрить и изворачиваться…
Однако незнакомку нисколько не смутил вопрос священника.
– Мой муж – ювелир, – ответила она. – Он на заказ украшения делает. Колечки, браслетики, крестики. Вот взгляните, батюшка.
С этими словами Раиса достала из сумки прозрачный пластиковый пакетик и высыпала себе на ладонь его содержимое.
– Вот этот маленький крестик – детский. А этот, побольше, – взрослый. У нас их многие покупают, даже батюшки. Если хотите, мой муж и вам на заказ крестики сделает.
Отец Александр задумался. В самом деле, отчего бы и не заказать? И в Москву посылать никого не надо, и Мария Егоровна успокоится… Уж не Сам Господь ли послал ему эту женщину?
– А когда ваш муж сможет их сделать? – поинтересовался он.
– Смотря сколько закажете…
Этот ответ поверг отца Александра в растерянность. Со счётом у него были нелады ещё со школьных лет. Может быть, попросить Марию Егоровну прикинуть, сколько им нужно крестиков? Впрочем, он обойдётся без помощи этой докучливой старухи – ребёнок он, что ли? Он – настоятель!
– Пятьсот серебряных взрослых! – наугад произнёс священник. – А ещё… триста детских. И по сто пятьдесят золотых, каждого вида. А цепочки ваш муж тоже делает? Что ж, тогда к каждому крестику ещё и цепочку. Во сколько это обойдётся?
Раиса достала из кармана калькулятор и бойко защёлкала по клавишам. После чего назвала сумму.
Услышав, во сколько обойдётся покупка крестиков и цепочек, отец Александр содрогнулся. Да где ж ему взять столько денег?! Впрочем, сейчас у них есть как раз такая сумма. Вот только она отложена на ремонт храма. Смета ремонта согласована с архиереем. Мало того – уже заключено несколько договоров с подрядчиками. В том числе с известным михайловским предпринимателем Борисом Жоховым, владельцем художественной мастерской «Преображение», – на поновление стенных росписей…
Однако ремонт храма – дело будущего. В то время как уже сейчас на столе перед отцом Александром, поблёскивая, лежали новенькие золотые и серебряные крестики. Он смотрел на них, не отрывая взгляда, как ребёнок – на шоколадную конфету, обёрнутую в «золотце» из сверкающей фольги. И, наконец, решился.
– Я согласен, – произнёс он.
* * *
Спустя десять дней Раиса пожаловала снова. На сей раз – с большой, туго набитой сумкой. Не без труда взгромоздив свою ношу на стул в кабинете настоятеля, она стала извлекать из сумки и выкладывать на его письменный стол пластиковые пакеты и пакетики с поблёскивающим и позвякивающим драгоценным содержимым.
В расписке, составленной Раисой, значилось, что гражданин Чеботарь Г. В. получил от гражданина А. Кузнецова сумму в таком-то размере за проданный товар. Прочитав её, отец Александр заколебался. В самом деле, он не знает никакого Г. В. Чеботаря. Вдобавок не указано, за какой именно товар ему заплачены деньги…
– Да вы не сомневайтесь, батюшка, всё без обмана! – поспешила уверить его Раиса. – Я расписку от имени своего мужа написала. Крестики-то ведь он делал. Значит, ему и деньги причитаются. Всё по-честному! А я вам на всякий случай ещё и телефончик наш оставлю. Мало ли что…
* * *
В ближайшее воскресенье в свечной лавке Свято-Лазаревского храма на видном месте появилась картонка, к которой белой ниткой были прикреплены образцы крестиков и цепочек, приобретённых у Раисы. Разумеется, из предосторожности Мария Егоровна обернула картонку в прозрачный целлофан, в который упаковывают букеты: как-никак это не какой-нибудь там алюминий, а золото и серебро…
В тот день выручка в свечной лавке оказалась такой же, как за две предыдущие недели, вместе взятые. Крестики и цепочки шли нарасхват. О чём счастливая Мария Егоровна не преминула сообщить отцу Александру. А тот, отложив в сторону томик стихотворений Бальмонта (многие из которых он знал наизусть), призадумался: если дела пойдут так и дальше, стоит заказать мужу Раисы новую партию крестиков и цепочек. Благо она оставила ему свой телефон…
* * *
Спустя неделю в храм заявилась женщина средних лет в брюках и без платка. Как видно, то была не прихожанка, а, так сказать, «захожанка». Даже не перекрестившись, она решительно направилась туда, где за прилавком, читая Псалтирь, сидела Мария Егоровна.
– Это что такое? – возмущённо спросила она, выкладывая из кармана на прилавок нечто буро-золотистое…
– Что это? – в свою очередь удивилась староста. Впервые в жизни она видела золотой крестик, покрытый ржавчиной.
– Вот и я хочу это знать! – гневно воскликнула женщина. – Я думала – это золото, я свои деньги заплатила! А вы мне что подсунули?!
– Тише, тише… – пыталась урезонить её Мария Егоровна. Ведь рядом с лавкой была дверь, а за ней – лестница, которая вела наверх, к кабинету настоятеля. А отец Александр сейчас отдыхал после службы. – Вы же в храме…
– А мне-то что! – кипятилась «захожанка». – Верните мне деньги, и всё тут! Не то я в милицию пойду! Обманщики! А ещё говорите, что в Бога верите!
– Тогда подождите меня здесь! Это недолго… Я только в «Рубин» съезжу и сразу же вернусь! – взмолилась старуха, растерянно вертя в руке ржавый крестик. – Не может быть! Это какая-то ошибка…
– Хорошо, – согласилась женщина. Похоже, она поняла, что Мария Егоровна удивлена случившимся не меньше её. – Так и быть, подожду.
Староста торопливо сложила в пластиковый пакетик образцы и, поймав на дороге такси, поехала в ювелирный магазин «Рубин».
* * *
Бросив беглый взгляд на крестики и цепочки, товаровед произнёс:
– Подделка. Мельхиор. Причём самого низкого качества. А вот это (товаровед показал пальцем на «золотой» крестик) – рандоль.
– Что-что? – растерянно переспросила Мария Егоровна. – Какой такой арандоль?
– Не арандоль, а рандоль. Сплав меди и бериллия. Его ещё цыганским золотом называют. Слыхали о таком? Да что с вами? Вы меня слышите? Вам плохо?
* * *
Отец Александр перерыл весь свой кабинет: вывернул карманы пиджака и подрясника, обшарил ящики стола, перебрал лежавшие на нём бумаги, перелистал книги – бумажка с телефонным номером Раисы словно в воду канула! Но тут он вспомнил, что заложил ею том «Криминальной истории христианства». Эта книга сейчас – у него дома. Что ж, в таком случае ему нужно поскорее вернуться в Михайловск и оттуда позвонить Раисе. Пусть она вернёт ему деньги. Ведь должна же она их вернуть!
«Всё кончится, быть может, хорошо», – вспомнились ему строки из «Гамлета».
Дай-то Бог!
Вбежав к себе в квартиру, отец Александр, не снимая пиджака и не разуваясь, бросился к книжным полкам, отыскал на них том «Криминальной истории...». Однако сколько он ни набирал номер телефона Раисы, из трубки слышались только длинные гудки. Когда же священник, терзаемый недобрым предчувствием, позвонил на телефонную станцию, его догадка подтвердилась – такого номера просто-напросто не существовало.
Отец Александр растерялся. Он чувствовал (более того – понимал), что совершил страшную ошибку. Что же теперь делать? Может, спросить совета у Марии Егоровны? Ведь сколько раз старуха выручала его! Авось и на сей раз подскажет, как быть…
Трубку подняла её дочь. Перемежая свою речь всхлипываниями, она сообщила священнику: маму увезли в больницу. Сейчас она лежит в реанимационном отделении. Врач сказал, что у неё обширный инсульт. И что сообщит ей… когда…
Конец её речи потонул в рыданиях.
Отец Александр повесил трубку. Некоторое время он неподвижно сидел возле телефона. После чего стал торопливо набирать другой, хорошо знакомый ему, номер.
Он звонил в епархиальное управление.
* * *
Надо сказать, что к архиереям отец Александр относился с поистине сыновним почтением и доверчивостью, помня времена почти тридцатилетней давности, когда владыка Нифонт, возглавлявший в ту пору Михайловскую и Наволоцкую епархию, по-отечески опекал самого юного из своих иподьяконов – Сашу Кузнецова. Тем не менее епископ не спешил рукоположить его, возможно надеясь, что со временем Саша всё-таки найдёт себе девушку по сердцу. Ибо владыка Нифонт был убеждён, что «не хорошо быть человеку одному», как сказано в Книге Бытия. И сам принял монашество лишь после того, как овдовел. Что до целибата, то о нём он отзывался с присущей ему грубоватой шутливостью: «Целибат: цель на баб». Но вместо того, чтобы искать себе невесту, Саша Кузнецов дни и ночи напролёт проводил за книгами…
Тем временем епископа Нифонта перевели в другую епархию, поюжней. А его преемник, владыка Иеремия, будучи украинцем, смотрел на вещи и на людей с присущей своему народу практичностью. И, поскольку в Михайловской епархии не хватало священников, вскоре по прибытии на кафедру рукоположил иподьякона Александра Кузнецова во диакона, а затем и во иереи и направил в Свято-Лазаревский храм, стоявший на одном из пригородных кладбищ. Нехай этот хлопец слывёт чудаком и книжником! Службу и устав знает назубок – вот и пускай служит! Церкви священники нужны!
Однако следующий епископ – владыка Панкратий, приехавший на Михайловскую кафедру со Святой Земли, где он возглавлял Русскую Духовную Миссию, – оценил не только отменное знание отцом Александром устава и службы, но и его обширную учёность. И, не разделяя его чрезмерного увлечения светскими науками и литературой, тем не менее, уважал отца Александра как человека, соединившего в себе глубокую веру и обширную учёность. Именно епископ Панкратий возвёл доселе почти безвестного священника из пригородного храма в сан протоиерея и благословил его читать лекции для людей, интересующихся православием. Тогда-то и взошла звезда отца Александра, тогда-то и пронеслась о нём слава не только как о златоустом проповеднике, но и как о талантливом лекторе и педагоге. В лучах этой славы он пребывал и при преемнике владыки Панкратия, епископе Иринархе, не раз ставившем отца Александра в пример прочим батюшкам и называвшим его выдающимся миссионером Михайловской епархии. Ведь благодаря ему местные храмы наводнила та самая интеллигенция, которая прежде с презрительной ухмылкой обходила церкви стороной. Однако после встречи с отцом Александром поспешила в храмы в поисках пути, истины и жизни. И обрела их во Христе.
После этого неудивительно, что покойный владыка Иринарх, как и его предшественники, снисходительно смотрел на беспомощность отца Александра в житейских и хозяйственных делах. И священник надеялся – преемник безвременно умершего архипастыря, молодой епископ Михаил, недавно прибывший на Михайловскую кафедру, во уважение к его прежним многолетним трудам на благо Церкви будет к нему столь же милостив и поможет исправить последствия ошибки, совершённой им непреднамеренно – по несчастной случайности.
«Всё кончится, быть может, хорошо…»
* * *
Трубку снял не сам владыка, а его секретарь отец Евгений, молодой священник из «академиков» (выпускников Духовной академии), приехавший в Михайловск вместе с новым епископом. Надо сказать, что он, не прожив в Михайловске и полугода, уже весьма активно занимался миссионерской деятельностью. Правда, в отличие от отца Александра отец Евгений был не просветителем, а, так сказать, обличителем. Он гневно обрушивался с обличениями на всех и вся. Но особенно – на пресловутую интеллигенцию, привыкшую блуждать умом семо и овамо (т. е. туда и сюда), вместо того чтобы беспрекословно и послушно, аки овцы, следовать за пастырями, предав свою греховную волю в их руки, как железо – ковачу.
– С какой целью вы хотите встретиться с владыкой? – сухо поинтересовался он у отца Александра.
Стараясь говорить как можно более спокойно и связно, тот рассказал секретарю о случившемся. Втайне ожидая, что тот скажет ему так же, как, бывало, говаривала старая секретарша Нина Ивановна, работавшая в епархиальном управлении при прежних архиереях и по старой памяти иногда величавшая отца Александра Сашей: «Полноте, батюшка, с кем оплошки не бывает», «Успокойтесь – Бог милостив, а Владыка – тем паче»…
Однако отец Евгений ответил ему холодно:
– Хорошо. Я доложу о вашем деле владыке. Вас пригласят. Ожидайте.
На другой день отец Александр был приглашён в епархиальное управление.
* * *
Благословив вошедшего священника, епископ Михаил молча указал ему на место по левую сторону длинного стола с лакированной крышкой, приставленного к его письменному столу так, что вместе они образовывали подобие буквы «т». Или того самого латинского «тау», о котором отец Александр так любил упоминать в своих лекциях как об одном из древних изображений креста. Впрочем, сейчас священнику было не до тонкостей церковной археологии. Его заботило иное: почему владыка Михаил держится так сурово? и зачем по другую сторону стола, одесную епископа, уселся его секретарь, отец Евгений? что всё это значит?
Молчание длилось несколько минут. Затем в гнетущей тишине раздался голос отца Евгения:
– Отец Александр, я доложил владыке о вашей ситуации. Мы посовещались и пришли к выводу, что у вас имеют место серьёзные проблемы по части административного управления приходом. Полагаю, вы отдаёте себе отчёт в том, что ситуация, сложившаяся по вашей вине, неприемлема? Вы растратили средства, предназначенные для ремонта храма. И это притом что уже заключены договора с подрядчиками. Настоятельно советуем вам изыскать эти средства. И как можно скорее.
– Помилуйте, где же я их найду? – растерянно произнёс отец Александр.
– Значит, вы не в состоянии найти эту сумму? – строго спросил епископ Михаил.
– Нет… Это же… очень большие деньги… – пожалуй, впервые отцу Александру изменило его всегдашнее красноречие.
Епископ Михаил переглянулся с секретарём, ответившим ему лёгким кивком головы. И заговорил вновь:
– В таком случае я вынужден направить на этот приход того, кто будет в состоянии компенсировать нанесённый вами ущерб.
– Но что же будет с храмом? Со мной? – охнул отец Александр.
– Не беспокойтесь, – промолвил владыка. – О вас мы позаботимся. Я предлагаю вам благополучный приход в самом центре города. На Лихострове.
Надо сказать, что в территориальном отношении остров Лихостров и впрямь принадлежал к центральному району Михайловска – Октябрьскому. Однако попасть туда было весьма непросто. В зимнюю пору на Лихостров нужно было идти пешком по льду широкой в устье реки. И путь этот занимал около часа. А летом два раза в день – рано утром и поздно вечером – между Михайловском и Лихостровом курсировал старый, ещё дореволюционный, буксир «Лебедь», переименованный местными острословами в «Лапоть». Во время ледохода и ледостава сообщение между городом и Лихостровом прерывалось полностью…
Тем временем архиерей встал из-за стола и, не глядя на безгласного и недвижимого, как мертвец, отца Александра, направился к боковой двери своего кабинета.
– Извините, отче, – промолвил он на ходу. – У меня сейчас встреча в администрации. И потому я вынужден вас покинуть. Простите.
Спустя миг в кабинете епископа остались лишь отец Александр и отец Евгений, который с любопытством наблюдал за седовласым протоиереем, буквально раздавленным тем, что он сейчас услышал от владыки Михаила.
– Как же я туда поеду? – пролепетал наконец-то обретший дар речи отец Александр. – Это же невозможно… У меня же лекции по истории религии в трёх институтах… и в музее… И курсы экскурсоводов… А ещё я сейчас пишу книгу о путях русской религиозной философии… по заказу университета в Осло... уже почти закончил…
– А когда же вы к службам готовитесь, отче? – не без иронии поинтересовался отец Евгений. – Между лекциями? Что ж, теперь вам придётся выбирать, так сказать, между Христом и… Афинами. Вдобавок вы же у нас знаменитый миссионер… А на Лихострове сейчас миссионеры нужны как никогда. Лесопильный завод там закрыли, совхоз распался, народ спивается да мрёт почём зря. Вот вы им там и проповедуйте смирение и покаяние. Право слово, Лихостров для вас – самое подходящее место! Вы со мной согласны, отче?
* * *
Дальнейшее отец Александр помнил смутно. Ясно было лишь одно – он всё-таки вернулся домой. В самом деле: вот его письменный стол, заваленный книгами и бумагами. За ним он сейчас и сидит… Но где же он побывал после того, как вышел из епархиального управления? Ах да, в рюмочной. И почему это все писатели и поэты в один голос твердят, будто вино даёт забвение? Вот он выпил… впервые в жизни. И не вина, даже водки, а забвения нет как нет. Он потом, по дороге, ещё и вина купил – вот пустая бутылка на полу валяется. Он осушил её до дна, но всё равно не в силах забыться и заснуть. Что же ему теперь делать? Ведь для него отправиться служить на Лихостров равносильно смерти… Нет, ещё хуже. Разве он сможет жить без своих книг, без лекций, без толп восторженно внимающих ему слушателей? Ведь всё это было его жизнью. И вот теперь у него отняли эту жизнь…
Но за что, за что? И этот отец Евгений… С какой злорадной усмешкой он смотрел на него, упиваясь его отчаянием! А епископ… Кто это из писателей сказал, что с молчаливого согласия равнодушных совершается всё зло на свете?! Что ж, сейчас он скажет им в лицо всё, что терзает его сердце! Он не станет, он не может больше молчать!
С трудом отыскав среди бумаг, лежавших на столе, чистый лист (при этом несколько книг упало на пол, но он даже не заметил этого), отец Александр склонился над ним и принялся писать:
«Его Преосвященству Преосвященному Михаилу, епископу Михайловскому и Наволоцкому, от настоятеля Свято-Лазаревского храма протоиерея Александра Кузнецова. Прошение…»
Однако это было не покаянное прошение о милости и снисхождении. Отец Александр просил… нет, требовал немедленно почислить его за штат. Потому что у него нет ничего общего с теми, кто ценит деньги дороже, чем людские жизни. И кто считает себя вправе распоряжаться людскими судьбами по собственному произволу. Заканчивалось прошение сакраментальной фразой: «Отныне несть Христа между нами! Нет и не будет!»
Нетвёрдым росчерком пера поставив под ней свою подпись, отец Александр сложил прошение вчетверо и засунул его в карман своего пиджака. После чего наконец-то забылся желанным сном без сновидений, похожим на смерть.
Возможно, вспомни священник назавтра об этом прошении, написанном в отчаянии и пьяном угаре, и прочитай его, он ужаснулся бы тому, что вышло из-под его пера. И в ужасе и гневе поспешил бы разорвать его. Однако, увы, всё случилось иначе…
* * *
Когда отец Александр проснулся, солнце уже клонилось к закату. Разумеется, первым делом он поднял с полу сброшенные книги, бережно разгладив смятые страницы. И только тут вспомнил, что сегодня он должен служить в Свято-Лазаревском храме. Поглядев на часы, священник ужаснулся – до начала службы оставалось менее часа. Придётся ловить такси!
Наскоро одевшись, отец Александр выбежал на улицу, и, выскочив на дорогу в том самом месте, где она делала крутой поворот, отчаянно замахал руками, чтобы поймать такси.
Именно в этот миг из-за угла и вылетел чёрный «Мерседес» с тонированными стёклами. Спустя миг отец Александр уже лежал на асфальте. А из-под его курчавой головы, так похожей на голову Пушкина, поблёскивая в золотых лучах заходящего солнца, растекалась лужица крови.
* * *
Весть о том, что в больницу скорой помощи в крайне тяжёлом состоянии доставлен сбитый машиной известнейший городской священник, мгновенно разнеслась по Михайловску. Не удивительно, что вскоре в приёмный покой больницы, как стервятники на добычу, слетелись охочие до жареных новостей газетчики. И первым от них был самый одиозный представитель местной писучей братии – собственной персоной Ефим Авраамович Гольдберг, подписывавший свои статьи псевдонимом: Евфимий Михайловский.
– Да как это случилось? – вопрошал он работников приёмного покоя. – Вы что-нибудь знаете? Да не может того быть, что вы ничего не знаете! Я должен знать правду!
– Да кто его знает, как оно было! – буркнул ему в ответ тот самый санитар, что снимал с привезённого в больницу священника окровавленную одежду, а потом отвозил его в реанимационное отделение. – Сбил его кто-то, вот оно что. Сбил, а сам уехал – кому отвечать охота? Правда, я тут у него в кармане какое-то письмо нашёл. Вот думаю – надо бы его куда-нибудь передать. Может, у него родные есть…
– Дай его мне! – потребовал Ефим Гольдберг. – Я сам передам…
Санитар извлёк из кармана смятый листок и подал его журналисту. Ефим Гольдберг развернул бумагу… и радостно, почти сладострастно ухмыльнулся. Вот это находка! Да здесь хватит материала не на одну статью – на целый цикл статей! Уж теперь-то он их всех разоблачит, не будь он Ефим Гольдберг!
…Сердце отца Александра, умиравшего в палате реанимационного отделения больницы, ещё билось, когда в местной оппозиционной печати появились статьи под броскими заголовками: «Самоубийство священника», «Предсмертное признание отца Александра», «Кто тебя убил?» и даже – «Новые инквизиторы». Падкие до жареных новостей журналисты (первым из которых, разумеется, был Ефим Гольдберг) наперебой сообщали, что знаменитый михайловский миссионер, педагог и писатель отец Александр Кузнецов, известный своими прогрессивными взглядами, был затравлен мракобесами-церковниками. И, не выдержав этой травли, совершил самоубийство. А в предсмертной записке назвал имя того, кто вынудил его уйти из жизни. И человек этот – не кто иной, как епископ Михаил, лишь недавно возглавивший Михайловскую епархию и теперь методично разрушающий то, что десятилетиями созидали его предшественники.
В связи с этим Ефим Гольд-берг даже процитировал в своей статье известное стихотворение Лермонтова, написанное на смерть Пушкина:
Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы;
Не мог понять в тот миг кровавый,
На что он руку поднимал!..
Все эти статьи получили широкий резонанс в общественности. И многие из тех, кого привёл к вере отец Александр, прочитав оные публикации, а также приведённую в них предсмертную записку своего духовного отца, поспешили порвать с Церковью. Кто на долгие годы, а кто и вовсе навсегда. А иные из них ринулись на защиту своего любимого, невинного гонимого пастыря. И присоединились к хору журналистов-обличителей, честя на все лады владыку Михаила.
В ответ на это новый настоятель Свято-Лазаревского храма, руководитель миссионерского отдела Михайловской и Наволоцкой епархии отец Евгений опубликовал на собственном, а вдобавок и на епархиальном сайте обличительную статью, озаглавленную «Лжебратия, или Волк в овечьей шкуре», в которой обвинил отца Александра в том, что тот создал на своём приходе православный сектантский центр. Однако, по Божией милости, рассадник зла и раздора удалось вовремя выявить и обезвредить. А того, кто его создал, покарал Сам Господь. И вот теперь разоблачённые сектанты, лишившись своего лжепастыря, ярятся в бессильной злобе и поливают грязью Святую Мать-Церковь. Заканчивалась статья призывом: «Возлюбленные о Господе братья и сестры! "Бдите и молитесь, да не внидете в напасть"!»
И в поднявшейся шумихе никто не заметил, как угасла «во тьме и сени смертной» звезда несчастного отца Александра.
|
 | назад |
| вперед |  |
