| 28 | Русский Север |
ЦЕРКОВЬ У РЕКИ
Стоит на берегу реки Вологда красивая белая церковь – Андрея Первозванного. В ней служит отец Георгий Иванов – один из самых уважаемых священников в епархии. А вокруг него – его прихожане, его ученики – тоже священники, дьяконы, послушники. Свечи продает чудная старушка, которой послушники присвоили отчего-то прозвище Кукарямба, – то ли за оригинальность характера, то ли за вокальные данные. Все, кроме детей, над ней посмеиваются, а с детьми она может разговаривать часами. Интересно, о чем?
Еще живут при церкви несколько почти всегда пьяненьких людей, которых здесь называют юродивыми. К церкви прибила их жизнь после лечения в психушках да ЛТП. Люди это очень добрые, безобидные. Один – Лешка, имеет обыкновение спать во время службы и очень музыкально в такт пению храпеть, Сережа, когда ему деньги подают, благодарит нищелюбивых прихожан словами: “Сенкью вери матч”. Но чаще всего можно видеть при храме Валентина. Один раз он сильно всех перепугал. Отец Георгий вдруг почувствовал в храме запах табака и, обнаружив источник, устремился к Валентину. От того в этот момент повалил дым. Оказывается, плохо погашенный окурок завалился несчастному за подкладку пальто.
Была у Валентина прежде благодетельница Любка, но однажды зимой пришел он в слезах и сказал, что Любка умерла.
И вот встанет иной раз Валентин посреди церкви и затянет грустную песню:
“В тихой церквушке у светлого озера,
Старый священник с кадилом и рясою,
Нас обвенчает под звуки священные”.
* * *
Строгий священник отец Георгий. Напутал что-то певчий, и вот уже летит в его сторону гневное: “Мартышка!” Потом, конечно, грубость свою искупит не раз и не два, сказав провинившемуся доброе слово. Веке в семнадцатом подобные штуки смотрелись, наверное, нормально, а сейчас они в диковинку. Реакция на это поначалу возникает отрицательная – вот, мол, мизантроп какой. Но потом начинаешь относиться к этому более спокойно. Оказывается – смиряет. Это было бы, наверное, несколько тяжеловесным способом воспитания, если бы не был он человеком добродушным, умным и с большим чувством юмора.
Познакомились мы с ним через послушника его Алексея, моего друга. До прихода в Андреевскую церковь Алеша, несмотря на младые лета, был крупной фигурой на питерской Студии документальных фильмов. Заведовал редакцией кинохроники Русского Северо-Запада. И вот сидит он в верхнем храме и усердно шкурит раму будущего иконостаса. А я рядом, развлекаю Алексея разговором. Входит отец Георгий, иронически оглядывает эту сцену и начинает речь: “Вран, вран, Илию кормил, отчего меня
не кормит, интеллигентного такого, на диване, в квартире лежу, интеллигентный, хороший, врана жду. Вран-то помер небось, тот, что Илию кормил...” и так далее. Наконец понимаю, что речь обо мне идет. Удостоверившись, что моим надеждам на врана нанесен серьезный ущерб, отец Георгий посылает меня в магазин за скипидаром.Сильно опасался отец Георгий, что я “Алешу буду уговаривать в мир вернуться”. Меру пресечения моим козням выбрал самобытную. Как-то раз остановился я перед входом в церковь и собрался перекреститься. Вдруг выбегает откуда-то о. Георгий, молниеносным движением хватает меня за руку и с простоватой, как у кулачного бойца, улыбкой громко требует, чтобы я крестное знамение сотворил и дал слово, что Алешку от священства не буду отваживать. Для лучшего усвоения несколько раз продиктовал мне текст моего выступления: “Алешку от священства не буду отваживать”. Слава Богу, в мыслях у меня не было Алешку от священства отваживать. Не знаю, чем бы в противном случае все закончилось.
Смотришь через полчаса, как он с умильной улыбкой, склонив голову разглядывает своих кур и петушка (тоже при церкви живут), и диву даешься. Широк же батюшка в проявлениях чувств.
* * *
В день моего отъезда Валентином вдруг овладел литературный жар. Стоя у столика, на котором прихожане пишут записки “во здравие” и “во упокой”, он неожиданно набросал текст следующего содержания:
“ЭТО БЫЛО В АНДРЕЕВСКОЙ ЦЕРКВИ
В субботу утром, в семь тридцать, из вагончика вышли два послушника Алексей и Валера. Оба красивые, у Валеры на голове была плешь. Алексей был очень строен и подтянут как Солдат. Валера пошел сначала в ресторан (туалет – В.Г.), а после пошел открывать батюшкину келью, затем он открыл ворота. Следом за ним нес посуду Алеша. Открыл двери трапезной, взял ведра и стал носить воду. После он помолился, встав на колени перед Иконой Божией Матери. После он подошел к Иисусу Христу и снова встал на колени, поцеловал Его ниже колен, прочитал две молитвы, после чего он спустился по лестнице вниз и пошел в трапезную. Ивана взяли в армию, отвальной у него не было, это не положено. Через три минуты приехал батюшка Георгий. Одет батюшко был по элегантному. Белая рубашка, галстук, черный пиджак и такие же брюки, на ногах корочки из Парижа. За рулем сидел элегантно одетый шофер Леонид с черной как смоль бородой. Увидев меня, батюшка улыбнулся мне и сказал мне: “Здравствуй Валентин-послушник”. Я ответил: “Доброго здоровья, батюшка”. И он меня благословил на весь день”.
* * *
В мятой шляпе и костюме, сшитом, судя по фасону, лет тридцать назад, батюшка садится в машину, уже набитую послушниками. На дачу собрались, поработать и в баньке попариться. Парит учеников, отец Георгий, судя по слухам, собственноручно. Хо-ро-ший батюшка.
* * *
Интервью он мне дал в первые часы нашего знакомства, почти на бегу. Толком не зная его, я, наверное, не спросил многого из того, о чем хотелось бы. Второй раз мучить отца Георгия я так и не решился. Поэтому предлагаю, что есть:
– Отец Георгий, как Вы стали священником? Что вынесли из детства такого, что помогло потом?
– Детство у меня трудное было, а к Богу привели молитвы бабушки, уклад жизни деревенской жизни – родители мои так себе верили, не особенно, но род наш был благочестивым, близким к Церкви. Это, наверное, в крови у меня, от Бога. Я сколько помню себя, с замиранием сердца смотрел на любую церковь, на любого священника, настолько было интересно все, близко. Единственное, что меня мучило – что не удастся приобщиться к этому мне без роду и племени деревенскому мальчишке, ну как это я пройду, – вот это меня смущало. Но ищите, да обрящете, мне Господь всегда посылал добрых людей, которые умели меня приметить, мальчика, который бегает за десять километров лесом в церковь. Значит ему это нравится. Был старичок там отец Иоанн, в Псковской области. Потом был с высшим образованием, в районе служил – отец Михаил, приютил меня. Игумена Дамаскина встретил, и он тоже меня приютил. А когда он потом поехал епископом в Тамбов, то и меня туда с собой взял. Помогали мне и старцы печерские и монахи.
– А в деревне как отнеслись к перемене в Вас?
– Мама говорила – в магазин нельзя зайти, все про тебя говорят. Это когда уже слух-то прошел обо мне.
– Обижали?
– Ну конечно обижали, крест срывали, всякие унижения чинили, в школе позорили перед собранием. Я комсомольцем допустил глупость быть, до того как пришел в Церковь. Так в райком вызывали, домой представители приходили, в военкомат даже вызвали. Там такой бездарный капитан начал меня своими примитивными словами убеждать. Космонавты, например, в космос летали, а Бога не видели. Белиберду нес. А под конец документов не давали выехать. Прикипели, понимаешь, ко мне, дураку. Паспортов-то тогда в деревнях не было. И чтобы мне в семинарию получить справку, что есть, дескать, такой вот человек, маме пришлось перед председателем сельсовета со слезами стоять на коленях. “Михаил, – говорит, – я вас умоляю, у меня сын сирота, он без отца вырос, мальчик, я вас умоляю, ну дайте ему справку”. А председатель ответил: “Ну ладно уж”. Так я и сейчас за него Богу молюсь и на кладбище захожу всегда к нему.
Проучился я в Питере на Кондратьевском проспекте десять месяцев, паспорт получил и к владыке в Тамбов.
Оттуда меня и призвали в армию, из Тамбова в город Кенигсберг. А из Церкви куда? Естественно в стройбат. Ну так вот, привозят меня в Кенигсберг, спрашиваю: “Есть здесь церковь-то хоть одна? “Ну что вы, какая здесь церковь, немецкий город”, – отвечают. Как же я буду без церкви? В декабре мы приехали туда, прожили месяц. Люди там все больше с четырьмя-шестью классами образования служили, списанные, так сказать, обществом – страшные слова, матерщина – и вот на Новый год напились старшие, а мы, молодые, забрались на кроватки, на верхние, и лежим-дрожим, боимся как бы не избили. На меня орут пьяные: “Эй ты поп, такой-рассякой”, ну как там они выражаются, эти дебилы. Господи! И я расплакался, лежу и молюсь: “Господи, это что ж такое, это куда Ты меня отправил-то – ни церкви нет, ничего нет, счастливые люди служат в Колпино, и владыка там живет, и Питер там рядом, и в церковь бы съездил”. Сказал я все это Богу, так сказать, высказал свои претензии, и что же? Новый год “отпраздновали” и третьего числа выстроил нас ротный и говорит: “Столько-то человек поедет в Ленинград в Учебный комбинат”. Десять человек выбрали и в Стрельну отправили, а потом на практику в Колпино. Сказали, кто хорошо работать будет, того оставят. Я уж постарался, день и ночь работал. Из десяти человек пятерых оставили, и меня среди них.
И вот моя казарма, стоит на берегу Ижоры, а в километре, если напрямую – поселок Понтонный, и владычный дом с моей казармы видать. Это не чудо? С какого-то Кенигсберга здесь, в Колпино, оказаться? Каждое воскресенье переодеваюсь в гражданское и бегу в церковь Кулича и Пасхи. За это меня все “батей” звали. А однажды, чуть все не опять не нарушилось. Подполковник – замполит, забыл как звать, приехал с проверкой и говорит: “Ах ты, такой-рассякой, загнать к белым мишкам этого попа”. А командиры меня любили. Как какую бумагу составить, так меня зовут в канцелярию, я и все документы вел и чего только не делал, а тут приехал, “к белым мишкам” – говорит. Старшина за меня, конечно, заступился: “Товарищ подполковник, как же я жить-то буду, он у меня правая рука, – говорит, – кругом”. И вот так Бог закрыл меня, дали звание ефрейтора, потом младшего сержанта, сержанта, а старшина под конец сказал: “Если бы ты не связался с этой религией, старшиной бы от нас ушел”.
Ой, с горя помру – какую карьеру пропустил...
– Многому ли вы научились, как священник, у прихожан?
– Бог посрамил мудрых века сего, а избрал немудрых. Были у меня такие люди, блаженные, которые помогли мне
в духовном плане. Вспоминаю я кирилловскую сторожиху Екатерину, которая тридцать семь ли, а то и больше лет, прожила в маленькой комнате на паперти церковной. Много она мне рассказывала. У нее сестра была монахиня, жили они на Шексне, недалеко от Горицкого монастыря, ходили по церквям, монастырям.
Юродствовала Екатерина с молодости. Очень красивая была и кричала все: “Я дура, я страшная”. Чтобы никто не обратил на нее внимания. Как война началась, забрали ее на фронт, в Калининскую область – окопы рыть. Там страшные бомбежки были, а она говорит всем: “Меня не убьют, нет не убьют”. “Как это тебя не убьют?” – люди спрашивают. А она отвечает: “Не убьют, вот церкви-то откроют к Покрову, кто кроме меня будет кадило раздувать?” И вот, начнется бомбежка, и все эти коммунисты, все эти замполиты бегут к ней: “Ее не убьют, ее не убьют”, – кричат. И действительно, закончится бомбежка, а эта кучка людей, что вокруг нее, все целы. Потом командир их, капитан, как она говорила, несет Катерине головку сахара и кусок хлеба большущий: “Держи, говорит, ты нас спасла”. Она все как бы в шутку говорила, про то, что при церкви служить будет. А потом, как приехала домой, так открыли церковь, действительно к Покрову, пришла она туда и служила до смерти.
А как она жила подвижница-то! В голоде и холоде. А когда умирала, я сам слышал ее беседу с великомученицей Екатериной, я сам убедился. Умерла – ничего у нее не было, ой какая была бессребреница. Ей двадцать рублей всю жизнь платили, она сказала: “Мне так благословлено”. Предлагали ей: “Давай надбавим десяточку”. А она отмахивалась: “Ох, Господи, да что вы мне предлагаете иудину цену?”
И еще у нее брат двоюродный был, тоже юродивый, Павлом его звали. Тоже на фронте был, ходил с костылями, пел на клиросе. Оба они с Катериной были людьми высокой духовности, Божьи люди, и тщательно это скрывали. На войне ему, Павлу, явился Александр Невский и сказал, что завтра тебя, мол, в бою ранят, поедешь домой и будешь петь на клиросе. Так и исполнилось.
В Кадниково меня перевели, там тоже была юродивая старица, так она питалась только объедками со стола, спала с Пасхи до Покрова практически на голом полу, на чердаке. Ходила босая, трудилась в церкви, раздала все свои вещи. Много там таких людей было, целый погост. Много мне Бог посылал и тех, что еще в тюрьмах и лагерях сидели, как арестовывали их, как жили там – рассказывали. Даже монахиню одну хоронил, которая была моей духовной матерью.
С преподобными и сам преподобен будешь. Священник, которому Господь не послал таких людей, полноты и веры иметь не будет. Без них никак не обойтись.
– Говорят, что у Вас много учеников, что Вы многих привели к священству?
– Слово Божье должно проповедовать. Знаете, сейчас нет тех преград, что прежде были. Когда я служил в кафедральном соборе – Софийском, встречал много преград, и от властей и даже от священнослужителей. Боялись. Ведь с религией тогда боролись, думали, что с этим делом скоро будет покончено. Если молодой человек упрется, то уж ладно, много ли он наслужит, пропускали такого. А если священник начинает привлекать людей, то этого боялись, считали чем-то страшным, враждебным. Я, конечно, всерьез их бредни не воспринимал. Церковь – это не человеческое изобретение, это Богом установленное, это тело Христово, врата адовы не одолеют ее.
И вот смотрел я, сегодня парень пришел, завтра пришел, сегодня утайкой перекрестился, завтра подошел к помазанию, заговорил со старушками, а бабушки – они знаете какие проповедники, подскажут, помогут. Наконец, подходит ко мне парень... Ко мне потому, может, что я самый молодой был, и я понемногу наблюдаю, советую какую литературу читать, подсказываю, потом говорю: может тебе не просто литературу читать, а принимать участие в службе, на клиросе кадилом помахать, ну и так далее.
Когда меня поставили на клиросе читать записки, так я на крыльях летал первое время. Чем баптисты привлекают людей? Тем, что они привлекают всех участвовать в службе. У них служба там примитивная, похожая на КВН, но все-таки стараются, чтобы все не дремали, участвовали. Зритель ведь он как? – посидел, да ушел.
Конечно, не все мои ребята священниками стали, единицы. Кому -то, наверное, нужно и землю пахать?
– А сколько Ваших учеников было рукоположено?
– В Андреевской, в нашей, это уже после собора семеро, восьмой дьякон, два семинариста, два иподьякона, несколько человек готовится к духовному училищу, к рукоположению. Потихоньку так все происходит. На меня иной раз шумят, во что дом превратил, в проходной двор. Но как иначе-то учить? Приходят ко мне ребята домой, а там иконы, лампады горят, дети молятся – и понимают люди, что священство – это не профессия. Это важно.
– Много ли учеников пришло к вам из среды образованных людей?
– Я их по этому признаку никогда не делил. Иные у меня из простецов, но такие порядочные. Блаженны чистые сердцем и узрят Царствие небесное. Есть и образованные. Отец Игорь Лапшин институт культуры закончил, отец Роман – музыкант, у него вообще два образования, отец Олег офицер, из летчиков я его приобщил, отец Александр
– доктор, врачом работал лет пятнадцать. Я с этой интеллигенцией поборолся, по триста поклонов в день клали. За пять минут опоздания минимум поклонов – с нулем, а то и с двумя.
– А если кто на час опоздал?
– Всяко могу, от причастия отлучить могу, непотребными словами отчистить, могу посохом отколотить, а когда нужно и отмечу и оценю. Они все мои люди дорогие, я без них, как бабушки выражаются, не пью– не ем, они мне Богом доверены.
– В последние годы в Церковь пришло много людей взрослых, с устоявшимися характерами, часто изломанными. Трудно приходится?
– Девять десятых моих прихожанок до того, как в Церковь придти, сделали по одному, по несколько абортов. Если как положено назначить длительную епитимью, ставить их у порога, то кто у меня в церкви останется? Милость и истина встретились – правда и мир облобызались, слышал такое выражение? С большим покаянием такие женщины приходят и очень усердно молятся, а эти старые девки... постоянно приходится посохом гонять, ругаются все время, посохом их, пустосвяток этих, ничем больше не взять!
Люди-то все разные, с кем-то построже нужно, а с кем лучше милостью.
...Дети и старики, и среднее поколение, разный возраст, разное образование. Анна, Сергий, Николай, Валентина – я 95 процентов прихожан по именам помню, сам на причастии называю, стараюсь каждого заметить и на именины поздравить, я очень люблю их, отличаю. Болеет какой – ходим к нему и молимся о нем, и в магазин сходим. В церкви подкармливаем нуждающихся, перевезти что нужно – пожалуйста, помогаем друг другу. И учителя, и инженеры ходят, и техники, и сантехники, и из института ходят всякие, – ходят, кому нравится наш уклад, кто любит патриархальность, попов небритых, тихое мерцание лампад, тишину в церкви и строгие поклоны, строгое такое пение, вычитывание аккуратное. Одного смиришь – спасибо, говорит, а другой – чего ты тут, чего учишь, а еще священником служишь, не пойду в эту красивую церковь к этому попу? И не ходи, не ходи.
Меня либо слишком любят, либо слишком отрицают. Если человек в штыки мои правила принимает, он меня сильно не любит, из церкви бежит. А другому нравится, так он никогда не уйдет. Равнодушных нет. Это плохо, наверное, но я не хочу себя оправдывать, всякие экуменизмы, измы, сатанизмы не принимаю, нововведений не люблю, я консерватор.
– Извините, я несколько вопросов хочу задать, не по теме может, нашего разговора? Сейчас споры идут о том, чтобы на русский язык в богослужении перейти. По душе ли Вам эта идея – можно и не спрашивать. Но мне интересно, почему Вы против? Меня самого этот вопрос смущает. Обе стороны веские аргументы выдвигают, с обоих сторон можно найти уважаемых людей в Церкви.
– Когда мы в этот пошлый, бездарный комсомол вступали, так устав наизусть учили. Так отчего же человеку два-три раза не удосужиться прочитать псалтырь и все! И походить в церковь два-три месяца и все! На русском языке, простите, на рынке торгуются и матерятся. А церковно-славянский, это ведь не славянский, он церковный больше. Вот здесь мы сидим за столом, а если стол поставить в алтаре, он будет – престол. На тебе одежда, на мне облачение. Ты свою одежду облачением хочешь называть? Нет, потому как не соответствует. Так с чего же мне врать, что не облачение на мне, а особого покроя пиджак или еще что? Кому будет лучше, Христос, видите ли, мой друг – я тебя люблю, какой-то КВН получается. Нам, чтобы все принесли нужно, а мы бы лежали на диване, и ни
поста, ни Христа вам.
– Старушкам-то не выучить церковно-славянского...
– Зато у них вера живая. Вот как я тебя вижу – так они Господа видят. Пусть догматов они не знают, пусть не понимают чего, посидят, я им потом объясню.
– Хорошо. Тогда другой вопрос. Как вы относитесь к старообрядцам?
– Люблю их, люблю, в Питере когда бываю, в Рыбацкое к ним хожу. Не за то люблю, что у них раскол, не за это, а
за то, что они сохранили вот этот уклад, благочестивость, строгость христианской жизни. Как они в церкви пристойно себя ведут! Люблю старообрядцев. Даже когда архиепископ Никодим умер, я его поминал. Немножко нарушаю правила, да Бог простит. Я Белокриницкую иерархию имею в виду, которые священство приемлют.
– А поморцы?
– Ну, Божьи старички, что с ними делать, безблагодатно это.
– Но ведь и они настоящие подвиги веры совершали, и многое можно сказать, что свидельствует о том, что поморцы Богу не чужие.
– Это не их вина, что они родились в этих семьях. Но к Богу они близки. Я не говорю, что они на пути погибельном и не спасутся. Нет. Но они как-то обедняют свою жизнь тем, что таинств у них нет, иерархии. Но все равно с уважением отношусь к старообрядцам. Старообрядцев люблю, а вот сектантов терпеть не могу, бритых этих католиков, протестантов.
– И последний, если можно так выразиться, отвлеченный вопрос. Как Вы относитесь к монархии?
– Да, почитатель царственных мучеников, от юности своей я монархист. Как только пришел в Церковь, с тех пор. Любовь к Государю естественно ко мне пришла. Бог, Царь и Отечество – три таких главных святыни русского народа. Государь- мученик, сколько у него было возможностей покинуть Россию, а он не пожелал народ свой бросить. Почитайте его дневники, посмотрите на его жизнь, как он любил Россию, Церковь, Россия без него – без хозяина.
– Как Вы думаете, почему откладывается канонизация Государя?
– Я с болью в сердце отношусь к этому вопросу. Несомненно, эти люди, испившие чашу страданий за Россию, за грехи наши – это жертва, принесенная Богу во очищение. Несомненно, государь имеет благодать и дерзновение молиться сегодня у престола Всевышнего. Я в это твердо верю. Но как человек строго православный, поскольку нет на это благословения Святейшего Патриарха и матери-Церкви, буду служить пока молебны о царской семье, не знаю, доведется ли когда совершить панихиду.
Это поколение, как я их называю “комсомольцы тридцатых годов” – это потерянное поколение. Мы тоже частично потерянное, но не до такой степени. Так вот, пока эти люди живы, канонизацию провести будет сложно.
– Я слышал, что Патриарх дал согласие на то, чтобы Вы стали настоятелем Кирилло-Белозерского монастыря.
– Я временно исполнял обязанности заведующего Спасо-Прилуцким монастырем, когда там не было наместника, и вроде как у меня получилось. Владыка был доволен моей деятельностью, и когда речь зашла о Кирилло-Белозерской обители, то я сказал, что мог бы, по согласию с матушкой, принять постриг, и с детьми – с мальчиками уйти в монастырь, если это будет угодно Богу. Владыка заинтересовался, было обращение к Святейшему, и он сказал, что пока дети малолетние, то благословить меня на монашество нет возможности. Но сказал, что пусть, дескать, этот священник принимает обитель, пока так, а потом пострижем через несколько лет, когда дети подрастут. Не знаю как получится, если Богу будет угодно, то пойду.
– Во сколько лет Вы стали священником?
– В 21 год и 20 лет уже служу. Через того же владыку Дамаскина Господь меня рукоположил.
– А сколько лет Вашим детям.
– Одному десять, другому четырнадцать, а старший в семинарии учится сейчас.
В.ГРИГОРЯН
г.Вологда – г.Сыктывкар