| 31 | Русский Север |
ВЕРОЙ И ПРАВДОЙ
С Александром Балыбердиным, главным специалистом администрации Кировской области по вопросам законодательства о свободе совести, мы познакомились минувшим летом во время крестного хода на реку Великую. Шли вместе, о многом успели переговорить. Его должность называлась прежде несколько иначе Уполномоченный по делам религии. Словосочетание, от которого и теперь еще вздрагивают старые батюшки. Кто поверил бы еще несколько лет назад, что уполномоченным могут назначить хорошего православного человека? Но, тем не менее, в случае с Сашей так и произошло.
–
Саша, как удается тебе совмещать эту работу с православными убеждениями?– Ничего нового здесь нет. До революции православным людям часто приходилось заниматься делами других конфессий. Ведь есть долг перед Церковью, а есть – перед государством. И нам, русским православным, как правило, удавалось оба эти служения совмещать без ущерба для одного из них. С представителями других конфессий я общаюсь не в качестве чада Русской Церкви, а как представитель государственной власти. “Нравится -не нравится” приходится оставлять дома. Это единственно честный подход.
Недавно пришел ко мне на прием иеговист, долго пытал, к какой вере принадлежу. В конце концов я сказал. “Так как же вы с нами будете работать?” – спрашивает. “Так, как этого требует законодательство”, – отвечаю. И моя православная совесть в данном случае чиста. Наша Церковь – это не секта, окруженная “врагами Божиими”. Мы можем позволить себе другой, более здравый взгляд на вещи. Иначе никогда бы не создали государство, где уживается более сотни народов, исповедующих множество религий.
– Тебе что-нибудь известно о твоих предшественниках на посту уполномоченного?
– Немного. Когда принимал дела после смерти Бормотова Владимира Тимофеевича, нашел в его столе Библию со множеством закладок. Посмотрел, какие страницы заложены. В основном те, где речь идет о чувстве долга и о том, что вера без дел мертва. Это был очень достойный человек. Он тяжело болел в последние годы, но многое успел сделать для того, чтобы наладить добрые отношения с Вятской епархией. В юности Владимир Тимофеевич был, как мне говорили, иподьяконом, и что-то сумел сохранить с того времени. Когда восстанавливали Трифонов монастырь, он там каждый день проводил планерки, душой за все болел. Мне ничего не известно о той драме, которую он пережил, но когда его отпевали, наши батюшки сказали о Владимире Тимофеевиче много добрых слов.
Еще я читал отчеты Смирнова, который был уполномоченным в пятидесятые годы. Это не доносы, нет. Если так можно выразиться, от чистого сердца написаны. К слову сказать, он много сил приложил, чтобы закрыть ход на реку Великую. Это одна из загадок нашего прошлого. Как русский человек с религиозным, в сущности, складом ума, как у Смирнова, мог вдруг оказаться искренним врагом веры?
– Ты, наверное, не раз сталкивался со своими коллегами из других областей. Что это за люди?
– Говорить о своих религиозных предпочтениях у нас, как ты сам понимаешь, не принято. Это вопрос глубоко личный. Но, как мне кажется, большинство уполномоченных испытывают большое уважение к Русской Православной Церкви. Они приобрели его благодаря общению с православными мирянами, батюшками. Вот в марте мы все собирались в Москве. Когда лектор допускал какую-то ошибку, часть зала воспринимала это как должное, а другая часть начинала шевелиться, недоумевать. Благодаря таким деталям складывается представление о том, кто есть кто. Угадывается, какие именно православные книги этот человек прочел, какой путь прошел к вере. Кроме людей, близких к православию, много и таких, кто попал на эту работу, ведомый либеральной идеологией. Это разного рода доценты провинциальных вузов, воспитанные на Штейнере, Рерихе, Зеноне Косидовском. Был такой деятель, утверждавший на рубеже 70-х годов, что Евангелия были написаны церковниками в средние века и тому подобное.
– Есть ли среди них приверженцы сект?
– До сих пор не встречал. Но здесь следует заметить, что такие вещи рекламируются у нас еще меньше, чем приверженность к православию.
– В чем заключается сегодня работа уполномоченного?
– Львиная доля работы – это координация отношений области и епархии. Принимаю участие в подготовке совместных мероприятий – таких, как Трифоновские чтения, в создании детских православных лагерей летом. Подобных точек соприкосновения у власти и Церкви несколько. А православной терминологией у нас в администрации мало кто владеет; письмо написать владыке – уже проблема. Какое слово с большой буквы писать, какое – с маленькой, чем архиепископ отличается от епископа, а один праздник – от другого, почему канонизацию нельзя перенести на “удобное” время – по всем этим вопросам даю консультации, в том числе и юридические, помогаю готовить документы. С другой стороны, наши священники мало знакомы с теми законами, по которым живет государство. Например, не знают как налоги платить. Им тоже помогаем.
– Какие конфессии, кроме православия, наиболее распространены в области?
– На юге области есть мусульмане и баптисты, на севере, в Афанасьевском районе, живут старообрядцы. В Кирове армяно-григориане строят храм, у адвентистов около десяти общин, они по домам культуры собираются, иеговисты имеют группу – в ДК “Авангард” заседают.
Проблем нет практически ни с кем. Все стараются быть предельно законопослушными.
– Что ты можешь сказать по поводу нового Закона о свободе совести?
– Пока трудно о чем-то говорить. Нет подзаконных актов, регулирующих его исполнение. Но определенные перемены происходят. Все религиозные организации, которые были зарегистрированы меньше, чем 15 лет назад, почувствовали себя дискомфортно. Им нельзя, например, будет теперь издавать в России печатные издания. Запрещено распространение иеговистских журналов “Сторожевая башня” и “Пробудись!”.
Но следует отдавать себе отчет, что вмешательство государства – это палка о двух концах, свидетельство определенного кризиса. Значит, люди не смогли договориться по любви, не смогли понять друг друга, что-то простить. Церковь, конечно, выиграла от принятия Закона. Но радоваться особенно не стоит. Те нормы, которые разработаны у нас против тоталитарных сект, каким-нибудь “Московским комсомольцем” могут быть использованы во вред православию. Нынешняя власть подобную выходку не поддержит, а завтрашняя – кто знает. И тогда все сегодняшние достоинства Закона нам придется рассматривать под совершенно иным углом зрения.
– Каким образом Закон может быть обращен против Церкви?
– Человек после прихода к Богу часто очень резко меняется. Если это юноша или девушка, то родители могут подать в суд на Церковь, заявить, что ребенка подвергли вредным для психики воздействиям. Или другой пример. Декларация прав человека запрещает ограничивать свободу передвижения людей, а монастыри ее ограничивают. Ну и так далее. Образование и Церковь, Армия и Церковь пересекаются у нас часто на основе человеческих, а не государственных законов. Сейчас многое держится на том, что общество хорошо относится к православию. Но как долго это продлится – вопрос.
– Почему ты думаешь, что отношение может измениться?
– Сейчас власть находится в руках того поколения, тех людей, которые выросли в деревне, в патриархальных условиях. Природу любят, а ведь она – творение Божие, это тоже влияет на человека. Когда Хрущев сказал, что строителям коммунизма нельзя быть верующими, они приняли это близко к сердцу. Но, так как были крепко связаны со всем строем российской жизни, полностью преодолеть себя не смогли. Не знаю, много ли среди них таких, кто родительские субботы не отмечает. Это настоящие русские люди.
А кто идет на смену? Если сейчас в кабинетах нашей администрации висят календари с березками да храмами, то поколение, которое придет к власти лет через десять, увешает стены совсем другими плакатами. Это будут совсем иные люди, выросшие в городских джунглях, без бабушек и дедушек. То, что они виновато-сочувственно к батюшкам относиться не станут, ясно уже сейчас. Как мне кажется, период серьезного охлаждения власти к Церкви неизбежен. Сначала это будет просто непонимание, потом могут последовать провокации.
Хотя Бог его знает. С нами вот в крестный ход на Великую ходил один детина бритоголовый с радиотелефоном. Но крестился, пел, как полагается. Путь не близкий, ради голого интереса не особо потопаешь. И лицо вдруг у него оказалось совершенно нормальным, человеческим. Всегда следует на милость Божию уповать.
– К слову, о сочувствии нынешней власти к Церкви. Помогает ли область сейчас восстанавливать храмы?
– Когда имела средства – помогала. Сейчас денег нет. На местах кое-где местные власти что-то делают. В селе Ныр у нас глава сельсовета Хорошавина в свое время закрыла церковь, фактически отдала на разграбление. А сейчас она пожилая уже, эту церковь восстанавливает, все силы этому отдает.
– Саша, если можно, задам такой вопрос: как давно ты в Церкви, что привело тебя в православие?
– Мне трудно ответить. Причин было много. По специальности я педагог. В восьмидесятые годы интересовался системой воспитания Макаренко; если ты помнишь, он создавал трудовые коммуны для работы с трудными подростками. И в какой-то момент мне стало ясно, что методы Макаренко не решают проблем общения с детьми – взаимодоверия, взаимоуважения не возникало. У Макаренко, по книге, выходил праздник, а у нас на практике – казарма. Скорее всего, и у него тоже казарма была. И тогда я начал поиск...
– Праздника?
– Да, праздника. Это совпало с тем, что старая идеология тогда умерла, а потребность служить каким-то высоким идеалам еще жила в человеке. И в душе образовалась пустота. Сейчас это понятие – “служить” – уходит, а мы были так воспитаны. Начал искать ответ и встретил его в книгах Сергия Булгакова. Он ведь проделал путь от марксиста до священника, это было очень созвучно мне. В 88-году съездил в Троице-Сергиеву Лавру. Я там когда-то в армии служил рядом, в Переяславле-Залесском, и запомнил на всю жизнь, как солнце каждое утро всходило со стороны Успенско-Горецкого монастыря.
Из коммунарского движения не один я пришел тогда к вере. У нас была команда КВН, она состояла из армейцев, в ней, кроме меня, участвовали Саша Перминов, ныне отец Александр, Володя Сизов – он сейчас в институте религиоведения.
Воцерковлением своим я обязан отцу Валентину Чаплину. Он меня буквально за руку привел в храм – Серафимовскую церковь. К исповеди, помню, стояло очень много людей. Отец Валентин провел меня через алтарь и исповедовал. Незадолго до этого мы пригласили его в пединститут выступить. Это был первый случай в истории института, чтобы священник переступил его порог. И нам открылся вдруг пласт культуры, который буквально ошеломил своей чистотой и объемом.
– Что было дальше?
– Пять лет учительствовал в Кстинино. Это было хорошее время. Огород, колодец, печка, кошка – все удовольствия сельской жизни. С ребятами из села мы организовали клуб “Слово”. Чтобы общаться по-человечески. Я что-то узнавал новое, хотелось поделиться. Съездили в Лавру, Ярославль, Москву, изучали литургию, ходили исповедоваться, причащаться, вместе Пасху встречали. Никто никого не тянул, просто “по-человечески” сегодня – это, чаще всего, по-христиански, иначе трудно. Через клуб прошло человек пятьдесят, из них около двадцати и сейчас рядом. Большинство из них стали студентами пединститута. В православном детском лагере из десяти вожатых пятеро – мои ребята. Мы, естественно, не только христианство изучали. И песни под гитару пели, и много о чем говорили. Прошло пять лет, почти все мои ребята окончили школу, уехали из села. И я растерялся, появилось ощущение, что некий этап в моей жизни завершился.
И тогда, в предпоследний день того лета, раздался звонок из областной администрации... Для меня это оказался не просто переход с одного места работы на другое. Как бы это объяснить? Моя семья очень почитает Федоровскую икону Божией Матери. Тридцатого августа, когда мне предложили нынешнюю должность, пришлось на один из дней памяти этого образа. Ты можешь спросить меня: ну и что? Так вот, дело в том, что за три года до этого – 28 марта, в первый годовой праздник иконы, я получил предложение стать священником.
Согласиться не смог, потому что ни я, ни моя семья не были готовы к этому. До сих пор помню, как шел тогда снег, а я стоял на улице и плакал. Вот и нашла Богородица мне иное служение. Кто знает, может и не намного легче первого. На Троицу в прошлом году, когда я последние месяцы в Кстинино жил, отец Иван попросил меня хоругвь нести. Пришел я как раз к крестному ходу, а хоругви все разобрали. И сказал мне батюшка: “Возьми крест, его понесешь”. К чему бы это, думаю.
В.ГРИГОРЯН.