| 12 | Проповеди, беседы |
БРАТСТВО ПО ДУХУ
“Хочу пойти в монастырь, скажите мне, куда лучше поехать”, – письма такого содержания то и дело приходят в редакцию. При этом зачастую человек, собирающийся в монастырь, о монастырской жизни имеет самое смутное представление.
Сегодня мы открываем цикл бесед с одним из самых авторитетных настоятелей монастырей на российском Севере игуменом Трифоном (Плотниковым). Под его началом находится ныне древний Антоние-Сийский мужской монастырь в Архангельской епархии.
Надеемся, что беседы помогут таким молодым людям, потому как в них речь пойдет прежде всего о жизни монастыря и о жизни в монастыре – духовной и экономической. Впрочем, разговор не мог не затронуть другие самые актуальные духовные вопросы наших дней.
Наш корреспондент беседует с игуменом Трифоном (Плотниковым), настоятелем древнего Антоние-Сийского мужского монастыря Архангельской епархии.
– Батюшка, хотя вы далеко не выглядите убеленным сединами старцем, однако по нынешним временам годитесь иным настоятелям не только в духовные, но и в родные отцы. К тому же у вас есть опыт монашества в миру и теперь уже пятилетний опыт игуменства в монастыре. Велики ли отличия?
– Монах без монастыря, конечно, как рыба без воды. Несколько лет я служил на Вознесенском приходе в селе Иб (Коми республика), а в июне 1992 года меня назначили настоятелем на Сию. Исполнилось, можно сказать, мое желание. Я всегда тянулся в монастырь, но оставалась и опаска: а смогу ли? Думал: а смогу ли смириться, или меня выгонят? а то сам сбегу? За годы служения на приходе уже прижился, там сам себе хозяин. Конечно, архиерей над тобой, но он далеко. У нас был очень хороший приход, я всем благодарен, помню и молюсь за всех, но вместе с тем – и это особенность прихода – люди приходят, помогают в чем-то и уходят. У всех свои семьи, хозяйства. Поэтому со временем рамки прихода монаха начинают теснить.
Главное отличие жизни в монастыре – это особое духовное единение людей, которые вкупе живут. Братство это, может быть, вещь неуловимая, но что я испытал на себе в первый же год, – как будто крылья за спиной выросли.
– Что здесь главное – образ жизни, или долгое совместное славление Бога, как бы духовная “притирка”? Что является сердцевиной такой жизни?
– Стержень монастырского уклада – литургия. Вот, скажем, я где-то далеко, не на службе, но знаю, что в монастыре в это время служба идет – и на душе делается теплее, что за тебя молятся. И образ жизни не может не быть связан со служением. Особенность же жизни в монастыре та, что человек постоянно находиться в нем – ни мыслями, ни семьями, ни интересами не должен быть в стороне. Человек полностью погружен в монастырскую жизнь, его уклад, должен постоянно находиться здесь – и монастырь должен помочь ему все отсечь.
– В свое время среди ваших прихожан ходила шутка, впрочем, довольно точная: вот, идет аэромонах Трифон.
– ... В свое время я сам ее и родил...
– Она отчасти устарела – не иеромонах, во-первых, а игумен, да и приставка “аэро-“ теперь не очень-то по карману. Но что осталось, так это что вы по-прежнему значительную часть времени проводите за стенами монастыря. То есть не получается “все отсечь”...
– Ничего не бывает без Промысла. С одной стороны монастырь поднимать надо, но с другой стороны дело образования настолько важно, что времени не жаль (о.Трифон возглавляет епархиальный Отдел религиозного образования, Архангельский филиал Св.-Тихоновского богословского института – ред.). Тем более что наш монастырь еще в начале его возрождения был, хотя и неофициально, определен как миссионерский. Я на свою деятельность через это и смотрю. Братия об этом помнит, целенаправленно экспедиции какие-то организуем, курсы для учителей и т.д.
– То есть среди всех типов обителей – скажем, сурового монастыря-скита, или монастыря– гостиницы для ночлега паломников на дальних переходах, вы выбрали это, миссионерское направление?
– Тут, скорее, Бог как-то определяет. Как у каждого человека свой характер, так и у монастыря – тоже. Я наблюдал, что традиции после десятилетий забвения возобновлялись как бы сами собой. Чем-то начинаю заниматься, и думаю, а стоит ли развивать эту деятельность, свойственно ли это монастырю? Решаюсь, с надеждой на помощь Божью, а потом узнаю, что для нас это традиционно. Вот в этом году провели лагерь для детей – а ведь и прежде у нас был детский воспитательный дом.
И что касается образования – такой красноречивый факт: последние 80 лет существования монастыря его настоятели неизменно были ректорами Архангельской духовной семинарии.
Если же говорить о моих длительных отлучках, то было время – в самое первое время, когда я, уехав по делам на день-два, летел скорее обратно, чувствовал, что должен обязательно тут быть. Потом, когда братия стала крепнуть, я стал отлучаться дольше, потому что знал – в монастыре у меня все нормально. Связь держали по телефону. Но с другой стороны, это был еще и повод проявить самостоятельность братии, они ведь должны расти...
– Кстати, сколько же у вас братии?
– Статистика такая: 10 человек у нас в постриге, пятеро из них в священном сане (игумен, два иеромонаха, два иеродиакона). А вместе с трудниками – 80-90 человек живет постоянно. Правда, хозяйство у нас большое, подворья в Холмогорах, в Архангельске, ферма в 10 километрах от монастыря: иной раз приедешь и удивляешься, куда народ весь подевался? Но, что интересно, на трапезу все аккуратно собираются.
– Видимо, трапеза того стоит. Но трудников все же очень много. Как приходят они в монастырь, расположенный все-таки не близко от города, не стоящий на перекрестке дорог?
– По-разному приходят, случайно и специально издалека едут, некоторые даже пешком идут. У кого-то в душе что-то заворошилось, кто-то отдушину себе на время ищет, кого-то брюхо ведет, но последние как-то быстро выявляются и отпадают.
– А есть ли такие, которые об этом так прямо и говорят: дескать знать не знаю что у вас тут монастырь, пришел заработать на хлеб...
– Люди-то разные. Иной раз придет человек – говорит, что в миру замучился, просит дать ему тут в покое отдышаться от страшной пьянки, или какие неурядицы житейские просится переждать – и видно, что делать он совсем ничего не умеет, даже лопатой снег кидать не в силах, – но ладно, поживи так, говорю. Конечно, когда уж человек так откровенно говорит, помогаем. Другое дело, когда хитрят, обманывают. Хотя пусть бы даже только откормиться человек пришел, но если добросовестно, не отвергая Бога, трудишься – и хорошо. А когда человек отлынивает едва только отвернешься, с такими прощаемся: пожил у нас, отдохнул, подкормился, ступай дальше.
– И далеко уходят?
– Тоже по-разному. Одни исчезают насовсем, другие селятся в охотничьих избушках по округе, такие своеобразные “скиты” образуются, а их мы так и называем – “скитники”, кормятся от леса да иной раз набеги на наши поля совершают, а ближе к зиме косяком тянутся в монастырь – возьмите обратно...
– А недавно освободившиеся из мест лишения свободы есть у вас?
– Есть и кто недавно освободился, и кто уже давно...
– Наверное, батюшка, вам это хорошо знакомо: многие из тех, кто на зонах отбывает свой срок, пишут на волю полные раскаяния очень убедительные письма, пишут, что прозрели, хотят по выходу из тюрьмы поработать во славу Божию, изменить старые привычки... А выходят на волю – и за старое. Я знаю случаи, когда, устроившись в монастырь, бывшие зеки обирали его и скрывались – это вместо благодарности... У вас, кстати, случаев воровства не было отмечено?
– Денег-то нет, воровать нечего, но иногда бывает вдруг с грядки что-то начинает пропадать. Но люди такие быстро у нас проявляются...
Как и в любой страсти, если человек вкусил уже чего-то пристрастного, конечно, отойти от этого очень сложно – это надо понимать. Поэтому другой раз основательно запасаешься терпением когда видишь, что человек все-таки искренне пытается себя перебороть, хоть в чем-то меняется в лучшую сторону. Человек ведь в любом случае остается образом Божиим, правда, иной раз это образ замутненный, запачканный до предела. Но хочется помочь, когда он хоть чуточку тянется, подает хоть чуточку надежды.
– Вы успеваете за всеми смотреть?
– Кто я – надзиратель, чтобы за всеми смотреть? Господь всех нас зрит и Сам другой раз прямо указует. У меня уже не только среди монашествующей братии, но и среди трудников появился костяк людей, на который можно опереться. Они присматривают за укладом жизни.
– Существует ли нижняя граница, переступив которую человеку уже не подняться, такой нагар на душе, который не соскрести уже ничем?
– Бывает так – смотришь на человека, и думаешь: тут уже все, надеяться не на что. И вдруг выходит, что как раз из-под корки этой человек вылезать начинает. А бывает: вот, кажется, только чуть-чуть человеку подняться, и все, духовный рост пойдет, но срывается раз за разом и опять на круги своя. Нельзя никогда ставить на человеке мысленный штамп: этот конченный, – надо просить у Бога и надеяться. У нас в монастыре чтоб постоянно молитва шла все трудники переписаны в поминание, даже все их родственники – за здравие, за упокой. О тех, кто у нас со страстью выпивки никак не может сладить, посылаем записки в другие монастыри, просим чтоб молились о нем, сами пытаемся. Бывает, мы среди братии решаем: у такого-то плохо дело, давайте все помолимся, по 12 поклонов положим – пусть келейно, но все.
– Бывает, человек не чувствует внутренней потребности в духовной жизни, молиться для него – тяжкое наказание...
– Ну и ладно, пусть человек только работает добросовестно, живя в монастыре, главное, что ему хорошо здесь, в этих стенах. Ведь даже если и не молится, не только же для брюха живет он, значит находит себе здесь какое-то душевное успокоение – уже это хорошо.
Я не раз беседовал с трудниками так: если вы хотя бы признаете Бога, что Он есть, но вы не умеете молиться, в храм не получается ходить – что ж, добросовестный труд вам вменяется в молитву. Трудись сам не ради того, что тебя заставляют, что за тобой кто-то смотрит, и тебе будет вменено, что таким образом ты Бога славишь.
И вот замечаю, что отношение к труду становится лучше.
– Человек пришел в монастырь, жил, трудничал, ушел... Что-то изменилось ли в нем так, чтобы уже на всю оставшуюся жизнь?
– Многое от человека зависит. Монастырь – не единственный путь спасения, и в миру можно жить и спасаться. Но я всем говорю, что время жизни в монастыре не проходит для человека втуне. Опыт жизни здесь пригодится и за его воротами. Человек здесь обретает нечто такое – глубоко внутреннее – что никогда не потеряет, если только не поставит себе такой цели – потерять.
– Удается ли среди временных людей вести катехизацию?
– Сам уклад монастырской жизни, в которую человек попадает, помогает ему расти. Человек, живя в монастыре, даже нехотя приобщается. Вся монастырская укладность, хотя бы чтение житий на трапезе – все направляет человека. К нам приходят в монастырь люди, иной раз ничего не знающие, а потом крестятся, причем сами просят крестить их. А мы ставим условие: а что ты знаешь о православии, чтоб в него креститься? давай-ка позанимаемся, выучи-ка осмысленно Символ веры... Опять же видеофильмы, чтения Библии...
– Для этого вы специальное время выделяете?
– Да, кому-то я, может, особо рекомендую заниматься, а другой с удовольствием сам приходит. Еще очень важны беседы. Если вижу, что где-то тонко, скорее, чтоб не порвалось, стараюсь человека поддержать, побеседовать с ним. Мы одно время начали в монастыре практиковать старинную традицию откровения помыслов – причем не только среди братии, но и с трудниками. Кто-то сам приходил, кого-то я приглашал. Когда человек открывает, что его беспокоит (конечно, для этого должно быть доверие), это настолько облегчает путь духовных перемен, что это не может оставаться незамеченным самим человеком, – и люди сами стали приходить. Сначала это воспринимали как своеобразную систему “стукачества”. Приходят и рассказывают о других. Я говорю: “Ты не на других “стучи”, ты говори, что тебя беспокоит, на себя самого “стучи” – тогда польза будет”.
– А можно ли человека заставлять постигать основы духовности?
– Иногда – да. Кто-то верно заметил, что это иллюзия, будто молодежь требует свободы – она ищет того, кому отдать свою свободу. Иной раз приходится поступать строго, когда видишь, что это не только будет человеку полезно, но единственный выход его. Бывает, видишь, что человек просто не может совладать с собой, чего-то такого внутри не хватает, и вот стараешься помочь ему извне, – при этом, конечно, нельзя надломить человека насилием.
– У вас репутация строгого настоятеля. Как это совмещается с тем, что монастырское общежительство называют еще “братством”?
– Во-первых, надо сознавать свои немощи, что я не всегда бываю прав, иной раз излишне завожусь, там, где я пытаюсь действовать внешне, можно бы поступить мудрее, “внутренне”, переживанием покрыть, любовью.
И если с этим сознанием строгость, то это нормально. Без единоначалия, без строгости нельзя. Наша монастырская летопись сообщает об одном из настоятелей, моем предшественнике: завелся в монастыре некий инок, который старцев поносит, чуть не бьет, “а игумен его не смиряет”, – так и написано. Чтоб про меня не сказали так же, строгость должна быть, но строгость не ради строгости.
– Помогают ли сами стены монастырские?
– Очень помогают. Сама монастырская архитектура настолько теплая, что, кажется, стены дышат. Чувствуется, как здесь намолено. Да и само место ведь выбрано было не случайно – и не человеком оно указано, а Богом. Знамения здесь были еще до того, как Антоний пришел, и повторялись, когда монастырь действовал, и были в советский период – мне очевидцы рассказывали... Не так давно случаи были...
– Расскажите, если это не секрет. Насколько известно, обители, в старину насельники монастыря будто бы видели старца, похожего на преподобного Антония...
– Случай недавно был с преподавателем пения, который у нас тут какое-то время жил. Поднимается он по лестнице в Благовещенский храм, и видит, как впереди него согбенный старик в выцветшем старом облачении идет. Кто бы это мог быть, – таких старцев в монастыре нету. Подумал, может погостить в монастырь какой-то старик приехал, кого-то ищет. Пошел за ним (а тот уже поднялся по лестнице и исчез), думая: наверное, тот в ризницу зашел, или в келарскую. Глянул – а на обеих дверях два больших замка – куда мог человек деться? Нашего преподавателя всего дрожь проняла...
– И как , батюшка, вы это объясняете?
– Ну, только Господь знает, что это. Я обычно в таких случаях своим говорю: что ж, будем иметь в виду, а воображать, что нам известно, что это, не будем... Потому что сказать, что это преп. Антоний ходит, было бы, наверное, самонадеянно. Да и зачем афишировать? Но то, что преподобный Антоний покровительствует нам, несомненно.
Беседовал И.Иванов.