Как-то раз я стал свидетелем такой сцены. Сошлись за столом один игумен и известный в наших столицах протоиерей. Протоиерей сердился на старух, просивших Синод прославить известного на Украине старца-мирянина. "Вот, - возмущался он, - сделали себе культ из сомнительной личности и молятся ему как Христу. Одно слово - секта".

Настоятель монастыря мрачнел, глядя на гостя, а потом, наконец, не выдержал и сказал:

- Был я на Украине, в том самом месте, о котором вы говорите. Встречался с теми старухами и слышал о том старце. И свидетельствую, что старухи не безумны и никакой секты не создавали. Просто хранят они память о добром, глубоко верующем, человеке, который привел их к Богу.

Задело игумена за живое легкое словцо. Сколько лет наше священство по рукам и ногам было связано запретами.

Оттого и даны, наверное, были Богом кресты благовестничества простецам из мирян. Их судьбы были мучительны и, с человеческой точки зрения, незавидны. Они не жили, а годами умирали за нас. Вологодский старец-мирянин Федор Соколов однажды проговорился, с каким нетерпением он ожидает смерти. А ведь его судьба была не тяжелее многих других. Этих простых добрых людей мучили те же страхи, что и всех нас, они мечтали о тех же радостях. Но никакой награды в этой жизни так и не получили.

Об одном таком праведнике - Иване Федоровиче Сидорове из Вятской земли - мы и расскажем сегодня.

Размечтался Иван в дороге, что будет радость. Да откуда ей взяться? После он рассказывал:

"Рос без матери. Отец женился, взял женщину с детьми. Для мачехи мы с братом Михаилом были лишними. Приходилось трудно, голодали". С войны с братом вернулись, соседи говорят: "Их никто не ждал, а живы. А наших убили".

Некому оказалось обнять солдата и заплакать над тяжкими ранами. Всю жизнь Иван Федорович горевал, что никто его дома не ждет. Очень любил старшего брата, Михаила. Говорил: "Он для меня как отец". Как-то раз вернулся на родину, к брату в Калугу, надеялся остаться. А жена брата на другой день сказала: "А этот зачем здесь?" Иван ответил: "Проездом". Накинул на плечи рюкзак и вернулся в Вятский край к знакомым.

После, когда Михаил умер, пришел он к Ивану во сне. И сказал трижды печально: "Ваня, Ваня, Ваня".

*   *   *

Надежда Ивановна Зырянова из г.Слободского рассказывает о нем:

"Роста он был высокого. Глаза карие, внимательные. Если поговорит с человеком - хорошо запомнит его. Память имел замечательную - фотографическую. На ногах во все сезоны были боты "прощай молодость", как мы их называли. Я их ему иногда покупала. Одевался всегда во все черное. Зимой носил пиджак без мехового воротника и суконную шапку-ушанку без меха. Ходил с бородой, в бане не мылся. Смолоду клал по тысяче поклонов день, после чего рубаху хоть выжимай. Ночью молился в постели. Исполняя Божии заповеди и любя Господа и людей, он многих из них привел к вере. Во времена атеизма такие люди были на вес золота".

Кланялся и молился не только за себя. Был у него, например, такой грех. В детстве воровал с ребятами яблоки в саду у соседа. Так потом всю жизнь за того соседа молился. В древней Церкви подобным образом оступился однажды блаженный Августин. Тоже потом всю жизнь горячо раскаивался. Но вот тонкое отличие русской веры - помимо покаяния в грехе, простая человеческая жалость к обиженным тобой.

Когда он был маленьким, в селе его жил бык, которого все до смерти боялись. Одного Ванечку бык не трогал, любил по-своему. И когда животное иной раз приходило в ярость, Ивана звали его утихомирить. Понадобился сирота и в тот раз, когда решено было отвести быка на бойню. Тот последовал за другом безропотно, но в глаза не глядел, только косился грустно. Эта картина Ивана Федоровича преследовала всю жизнь.

Он молился за великих грешников и даже самоубийц. Говорил чадам своим духовным: "Что вы все больше праведников поминаете? В пометку пишут: блаженную Ксению, Иоанна Кронштадтского, священников и монахов. А кто же за грешных-то будет просить, которые мучаются..."

"Помню, - вспоминает Надежда Ивановна, - слова Ивана Федоровича: "Я не верую в Бога, а знаю, что Он есть". Ему было страшное видение ада и мучений людей за грехи. "Гляжу, - рассказывал, - кто-то повешен и лает. Я думал собачки, поглядел, а это люди. Такой визг".

Он не любил про ад говорить. "Я бы не вынес, - говорил, - но Господь сразу же утешил меня: в окно влетел сверкающий шар, который переливался всеми цветами. Мне стало так отрадно, не передать. Думаю это был Сам Дух Святой".

- Наверное, самоубийцы, раз подвешены? - спрашивает меня Надежда Ивановна.

- А может, те, кто людей осуждать любил, раз лают, - предполагаю я.

Каждый о своем думает.

- Я почему ему боты дарила "прощай молодость" - за отца своего. Отца тоже Иваном Федоровичем звали. Он нас с мамой бросил. Я за него молилась, и Иван Федорович, видать, крепко молился. И вот раз увидела я отца во сне. Сидит он в большой комнате, ручка бела, как у инженера.

Вместо отца по крови дал Господь Надежде Ивановне отца духовного. Она на Вятке главная жизнеописательница старца. Очень бойкая такая и жизнерадостная, будто девочка, хотя и в возрасте. Швеей прежде работала - говорит, будто на машинке стрекочет.

Иван Федорович над Надеждой и слепенькой старушкой Евдокией, что сопровождала его иногда в паломничествах, шутил: "Евдокию попроси говорить, все равно молчать станет. А Надежду заставь молчать - всех заговорит". Надежда обиделась, но он так улыбнулся, что и она заулыбалась в ответ. Другой раз подарил кому-то книжку, а Надежду обделил. Она опять обиделась, спросила, а он посмотрел со значением, так что она подумала: "К чему бы это?"

Ответа долго ждать не пришлось. С начала девяностых годов, после смерти старца, Надежда Ивановна собрала православную библиотеку у себя в Слободском. Три тысячи книг. Заняла несколько шкафов в городской библиотеке, по всему району отделения открыла, числом около двадцати.

*   *   *

Таких учениц было у старца немало. В Омутнинском исполкоме работала бухгалтером женщина, ее звали Параскева. У нее убили единственного сына, но утешение во всем городе она смогла найти только в одном месте, у Ивана Федоровича. После эта грамотная женщина много потрудилась для веры, добилась, чтобы в Омутнинске открылась церковь. В этой церкви Ивана Федоровича и отпевали.

На девятый день после смерти старца Марии Шубиной из Слободского приснилось, как они с Надеждой к старцу в гости пришли - накануне его прохождения через мытарства. Мария принесла в дар полкаравая хлеба, а Надежда - его фотографию. Он при жизни никогда не снимался, не любил этого. Но этой своей фотографии больно был рад. Так хорошо на ней вышел. Сказал: "Вот только как донести ее, сохранить".

Мне кажется, что речь шла о том, сколь много Надежда сделает для памяти старца. Вот и этот материал обязан своим появлением на свет именно ей.

Борис Иванович Сюткин из Слободского рассказывает, что дома у Ивана Федоровича висел портрет схимонахини Серафимы во весь рост. Она была из здешней обители, ее еще помнят в городе, рассказывают, как тихо вдруг стало и безветренно, когда гроб инокини заносили в монастырь.

Гораздо больше известно о другом учителе и духовном друге - иеродиаконе Амфилогие. Старец о нем Борису Ивановичу рассказывал.

Иеродиакону Амфилогию было больше девятноста лет, когда он познакомился с Иваном Федоровичем. Некогда этот инок подвизался на Новом Афоне, в горах Кавказа. Однажды Амфилогия отправили куда-то по делу. В это время большевики всех монахов, а было их более двухсот, схватили, вывезли на барже в море и там затопили. Когда Амфилогий вернулся на другую ночь, то увидел всех своих братий над волнами в венцах.

И вот с тех пор он тоже стал искать мученической кончины. Уж очень хотел к своим попасть. Ходил по стране и обличал власти и людей безо всякого страха. Но прошло более полувека, а никто не осмелился Амфилогия тронуть. Сажали, казнили за неосторожное словцо. А иеродиакона, в открытую на улицах и площадях говорившего правду, словно не замечали.

Это, между прочим, далеко не единственный пример. Людей расстреливали, если находили у них книги Сергея Нилуса. А самого Сергея Александровича большевики тронуть так и не посмели. Он умер в России своей смертью, пережив многих вождей революции.

Так Господь давал знать людям, что не ложь спасает, не торговля совестью. Что ни один волос без воли Божией не может упасть с головы человека.

Однажды после войны Амфилогий вернулся в Новый Афон. Там увидел, что в храме, где покоились мощи монашеские, безбожники устроили уборную. Иеродикон целый день возился в том смраде, вынимал кости. После омыл их в море и похоронил, а ведро с нечистотами повесил на памятник Ленину, прямо на руку вождю мировой революции.

Гнев Амфилогия за поругание иноческих костей был столь велик, что он вышел на людное место и сказал все, что об этом думал. Как обычно, никто его не тронул. Люди проходили молча, отворачивая глаза. Когда иеродиакон вышел из города и прошел некоторое растояние, его догнал полковник из военного училища. Офицер пожал монаху руку и сказал: "Спасибо отец, ты один осмелился сказать правду".

Последнее, что было известно об Амфилогие, это как он с Патриархом Пименом встретился. В Москве иеродиакон каким-то образом попал в алтарь Елоховского собора и сказал Патриарху: "Ваше Святейшество, вас ожидает большая неприятность". Чудного старика из алтаря выставили, а вскоре машина Патриарха действительно попала в аварию.

Что стало с Амфилогием дальше, неизвестно. Может, он и доныне жив, переступив через вековой рубеж. Ходит, как древний пророк израильский, и говорит правду людям. Хотя едва ли, конечно. Слишком давно его не слышно.

Со многими людьми сводила жизнь Федора Ивановича, но Амфилогию он особенно удивлялся.

В Омутнинске Иван Федорович у Дмитрия и Феодотии Тестоедовых квартировал. Но подолгу не задерживался. Из Омутнинска ходил в Кирс, Песковку, Слободской.

В Слободском любил жить у сестер Шубиных. Надежда Зырянова вспоминает: "А у них койка маленькая, а он высокий. Ноги вытянуть нельзя. Но он все равно у Анны с Марией ночевал. Его богатые звали. Не шел.

А до этого обычно останавливался у Елизаветы Николаевны. Мы любили у нее собираться, и Иван Федорович часто беседовал с нами на самые разные темы. Спрашивал: "На иконе Иисуса Христа что написано? Любите друг друга. Вот из любви к брату и надо молиться за всех".

*   *   *

Когда старец подолгу оставался на одном месте, духовные чада из окрестных сел и городов отправлялись искать общения с ним.

"Любил кормить нас, - говорит Надежда Ивановна, - соорудит бывало глазунью. Радуется нам, а гостей к нему много ходило.

Был он прозорлив. Раз в Омутнинске, в храме, говорит мне - до конца службы не стой. Я и действительно прежде вышла, и когда я была буквально в нескольких метрах от остановки, хлынул ливень - успела добежать, сухой осталась. А путь до Слободского неблизкий. В мокрой одежде наверняка бы простыла.

В другой раз я приехала к нему, сижу молча, а в мыслях - церковное пение. Он проходит мимо и говорит: "Певица".

Как-то я соседку своей тетки стала ругать, а он мне очень строго сказал:

- Чище себя не трогай.

А она, и верно, такая смиренная была. Откуда Иван Федорович узнал? В Омутнинске я хлопотала за него, инвалида войны, о благоустроенной квартире. Пообещали к концу года. Просила, чтобы прибавили пенсию, но Господь не хотел раба своего покрыть почестями на земле. Как узнал Иван Федорович, сколько врачей нужно обойти, сказал:"Не выдержать мне". Единственное, чем пользовался Иван Федорович, так это 5О-процентной льготой на проезд в Киев".

Киев был его главным делом. Там, сравнительно с другими местами в СССР, кипела православная жизнь, расцветало монашество. Но не всякому доехать. Вот и решился Иван Федорович пожертвования доставлять. Верующие из Песковки, Кирса, Омутнинска, Слободского, Мурашей охотно жертвовали на киевские обители.

Иногда Иван Федорович сам ездил, но бывало - отправлял пожертвования с верными людьми. Как рассказывает Надежда Зырянова, сначала ездили в Покровский монастырь. Но раз получилось так, что старец доверился одной женщине. Когда она вернулась из Киева, то сказала:

- Едва нашла Флоровский монастырь.

- Почему Флоровский? - удивился Иван Федорович.

- А ты велел во Флоровский.

з этого Иван Федорович заключил, что Господь велит ему посещать именно древний Флоровский монастырь.

Все последние годы он именно туда ездил. В обители строилась тогда церковь на средства верующих вятичей. "Некоторые из тех людей умерли, - замечает Надежда Ивановна, - как хорошо, что успели. В монастыре за них сейчас молятся. Многие спаслись, так-то вот, через Ивана Федоровича".

*   *   *

Поездки были крайне опасны, так как суммы перевозились очень значительные. Об этом наверняка знали власти. И до преступников сведения могли дойти. Слишком много людей знало о тех поездках. Поэтому Иван Федорович обычно брал с собой трех женщин. Так, чтобы купе занять целиком. На ночь дверь привязывалась веревкой. Чудо, что все обошлось.

Сам Иван Федорович называл те путешествия в Киев "евангелиями". О том, насколько они угодны Богу, он раз обронил мимоходом. Он раз, когда плохо ему было, как бы увидел двух мужчин - не ангелы ли? - и один из них другому говорит:

- Если ему не добавить здоровья, он не доедет.

*   *   *

Надежде Ивановне особенно запомнилась одна поездка. Иван Федорович был тогда не в духе:

"Идет широким шагом по Киеву - он высокий был, я бегу следом, а он в унынии, ведь за самых отъявленных грешников молился, даже за самоубийц. Оттого бесы его, бывало, сильно донимали. "Ну, посмотрите, - говорю, - Иван Федорович, какая красота: каштаны цветут, цветы кругом". А он рукой махнул:

- Ничего не мило.

Пришли к игуменье Агнессе во Флоровский монастырь, она племянница святого Кукши, ей 90 лет было. Поговорили они, Иван Федорович вышел, а я задержалась поговорить с матушкой-настоятельницей:

"Вот он ходит быстро, я семеню за ним, все цветет кругом, а ему ничего не мило", - жалобно так быстро заговорила. А матушка Агнесса меня в щечку поцеловала и говорит:

- Берегите его, он раб Божий.

В другой раз на меня тоже уныние в дороге нашло. Полю, Нину видеть не хочу. Куда бы только не ушла - только бы с ними не разговаривать. Все сижу, молчу. А Иван Федорович это заметил. И, видать, стал молится. Утром просыпаюсь, как рассвело, и так радостно на душе, все приблизились: и Нина и Поля - так бы в карман и положила. Поля куда-то вышла, я спрашиваю : "Где Поля?".
"Ну вот, - смеется Иван Федорович, - в себя пришла. А я уж бояться стал, что так до Слободского и доедешь".

*   *   *

Поездки эти так прекратились. Хозяйка, у которой жил старец в Омутнинске, Ивана Федоровича очень любила и гостей его привечала. Надежда Ивановна помнит, как хозяйка выносила им по несколько кувшинов квасу. Но у нее был больной муж на руках, и в какой-то момент душевных сил у нее на двух больных стариков стало не хватать. Она ни словом об этом не обмолвилась, но такие вещи и без слов заметны.

У старца была своя избушка, и он перешел туда жить. Это его сильно подкосило. После смерти он приснился своей хозяйке и сказал: "А одно "евангелие" ты у меня взяла". То есть потерпи она, и он мог бы еще раз в Киеве побывать. Иван Федорович надеялся, что шесть раз во Флоровский монастырь съездит. Так ему видать было от Бога положено. Но не вышло.

*   *   *

Испытание каждому христианину Бог свое дает. Ивану Федоровичу досталось одиночество. Ученики приезжали и уезжали, а он оставался. Акилина Васильевна рассказывает:

"Раз мы из Киева возвращались. И вот Иван Федорович мне со скорбью говорит:

- Вы домой едете, а я куда?

Он не знал, где голову приклонить. Власти его презирали, не любили. Приходилось то в одном месте, то в другом ночевать. Переезжать с места на место".

От одиночества и вечного ожидания любви от людей был Иван Федорович очень застенчив и тактичен.

Как-то остановился у одной женщины. Наутро стал бороду расчесывать. А хозяйка подумала, вот начешет сейчас всякого мусора. Он погрустнел и, силясь улыбнуться, сказал:

- Ну все, грязнуля поехал.

И после никогда в том доме не жил.

Сам он свой первый и последний домик купил за несколько лет до смерти. Но в нем почти не жил. Избушка была худенькая, плохонькая, но сразу пошли разговоры, что, мол, не все деньги Иван Федорович до Киева довозит. А старец в домике нищего приютил. Здорового, коренастого, Николаем его звали. Тот пожил-пожил и денег запросил за то, что избу стережет. Иван Федорович его кормил, но благодарности так и не дождался. У старца были ноги больные, он почти не мог стоять. Когда приходили гости, он, бывало, Николая попросит открыть, а тот отвечает: "Чего это я пойду, к тебе пришли, ты и открывай".

Но один он жить не мог. Видать сильна была его молитва, сильно досаждала бесам, вырывала у них, считай, законные жертвы.

Вот о чем свидетельствует на этот счет Надежда Ивановна:

"Незадолго до смерти, когда он в два часа ночи молился, дом вдруг тряхнуло, и ворота ограды оказались поставлены к стене. Старец сильно перепугался. Мы с Ниной, чередуясь, стали приезжать к нему. Как-то он говорит: "Сначала меня оставит Надежда, а потом - Нина". Я подумала: "Нина намного старше меня, неужели я умру раньше ее?" Прошло какое-то время, спрашиваю об этом у старца. Он отвечает: "А я разве об этом говорил? Это я не к тому".

Но получилось, как Иван Федорович предрекал: вначале уехала Надежда, а потом - Нина (ныне покойная).

*   *   *

К последним месяцам жизни Ивана Федоровича относится и другая история, запомнившаяся Надежде Ивановне:

"Как-то зимой мы с Таисией Паршиной навещали старца в Омутнинске. Жил он последние полгода один в старенькой избе с печным отоплением, очень болел. На крышу намело много снега, мы огребли. Иван Федорович сказал: "Господь за меня с вами рассчитается". Так и вышло. Когда Таисия приехала домой, удивилась: крыша ее дома огребена соседом. А у меня дом казенный, так зять крышу дровяника надумал огрести. А ведь никогда крышу не чистил - ни раньше, ни позже".

Сам старец к чудесам настороженно относился. Надежда Зырянова раз увидела его во сне в какой-то келии. А женщина, которая там прислуживает, говорит: "Здесь не один Иван Федорович живет, а с Трифоном Вятским и преподобным Серафимом". Надежда рассказала об этом старцу. Он вздохнул и сказал, что видать плохо Трифона и Серафима почитал. "Он не местный был, из Калуги, - поясняет Надежда Ивановна, - может, потому плохо почитал. И велел нам за этих угодников свечки ставить".

А ведь можно было бы понять тот сон и иначе. Да только не Ивану Федоровичу.

*   *   *

В церковь он ходить старался из последних сил. Акулина Васильевна вспоминает, как придет бывало в Слободской собор, положит поклоны на все стороны и стоит всю службу позади всех: "Всегда сзади стоял". Но чем дальше, тем тяжелее ему это давалось. Надежда Зырянова вспоминает:

"Иногда стонал и скрежетал зубами. Особенно после ночи на семик (четверг перед Троицей). Спрашиваю: "Трудно вам?" Отвечает: "Да, но куда денешься, обратно ведь не пойдешь" (кстати, Господь взял его душеньку на семик 30 мая 1990 года, 69 лет от роду).

*   *   *

Однажды незадолго перед смертью он рассказал о бывшем с ним удивительном случае. Как-то он пошел приложиться к иконе Божией Матери: "Слышу, потрескивают волосы. Думаю, не от свечки ли? Нет. Снова приложился - опять треск. И так три раза. Схватился за голову, а в руке - состриженные волосы..."

Придя после услышанного домой, Надежда начала читать акафист преподобному Трифону Вятскому. "И вдруг, - говорит она, - меня осенило: так ведь Иван Федорович - монах! Его постригли свыше! Когда я ему это передала, он ничего не ответил".

*   *   *

Умер он, как уже говорилось, на Троицу.

"Мы, человек семь, - продолжает Надежда Зырянова, - приехали в Омутнинск. Гроб стоял в церкви, где все мы и заночевали. Родственников у Ивана Федоровича не было, а на похороны отовсюду приехали чужие люди, знавшие его. Всю ночь по очереди читали Псалтирь. На кладбище поехали на автобусе. Когда прощались после отпевания, то Параскева, староста церкви, заплакала и воскликнула: "Иван Федорович, вон сколько собралось твоих учеников!"

Иван Федорович говорил нам, своим чадам: "Нужно жить так, чтобы, пока живешь, люди радовались, а умрешь - плакали". Сам он так и жил.