Если человеку суждено восходить все выше и выше по ступеням земной славы, то в какой-то момент его общественная роль заслоняет живой человеческий облик. Исполняются сроки, но "историческое лицо" продолжают поминать словами казенными - пышными или ругательными...

Дважды довелось мне близко видеть покойного Патриарха Пимена (Извеков, скончался 3 мая 1990 г.), и вот о нем-то хотелось бы мне сейчас рассказать.

Первый раз это было так. Отмечалось 60-летие восстановления Патриаршества в Русской Православной Церкви. Оказавшись как раз в те дни в Москве (май 1978 г.), отправилась я в Троице-Сергиеву лавру к поздней обедне.

Весеннее солнце щедро заливало светом площадь перед монастырем. Но что-то мало народа идет в святые врата обители. И нищих не было на привычных местах. Миновала я знакомый вход, подошла к Успенскому собору. И узнала невероятное: сегодня, в воскресенье, поздняя литургия отменена. Небольшая кучка мирян - их было человек тридцать - недоуменно толкалась на паперти собора. Он был закрыт. Но с паперти не гнали и внимания на мирян не обращали. У Троицкого древнего собора, у часовен, возле знаменитой колокольни, ходили и стояли группами и в одиночку русские епископы и митрополиты. Они улыбались друг другу, о чем-то разговаривали. Мне сделалось даже страшно: словно все они сошли с портретов, помещенных в Православном календаре.

Вдруг началось какое-то движение. Успенский собор открыли. Беспрепятственно пропустили кучку мирян. Все священноначалие и монашеские делегации потянулись к собору. И мы, случайно попавшие сюда чада церковные, с изумлением увидели, как входящие в храм иерархи располагаются не в алтаре, не на солее, а там, где стоят прихожане. Сейчас и те, и другие смешались в одной толпе. И все чего-то ждали.

- Дочка, что ж ты делаешь? Глянь, ты же у самого плеча митрополита-то Львовского Николая пристроилась, - испуганно зашептала мне какая-то старушка.

Но тут смолкли все разговоры и даже шепот. По длинной ковровой дорожке проходил к алтарю Патриарх Пимен. Следом за ним спешили, опережая друг друга, представители средств информации. Святейший поднялся на патриаршее место, и тишина еще сгустилась.

Он стоял, возвышаясь над всеми, с лицом бледным и измученным. И казались физически ощутимыми колючие сверкающие лучи, которые устремились к нему со всех сторон от нацеленных в упор телекамер, фотоаппаратов и вплотную придвинутых микрофонов. Невольно и ясно представилось в тот миг: он пригвожден ко Кресту. Так и осталось в памяти навсегда это острое, глубокое и как бы решающее впечатление.

*   *   *

В сентябре того же года доставили в Ленинград из Рима тяжелый металлический гроб с телом скоропостижно скончавшегося там митрополита Никодима (Ротова). И снова - теперь уже в Троицком соборе Александро-Невской лавры - вижу Патриарха. Он приблизился к самому краю солеи, чтобы сказать слово. Снова нацелены на него "тысячью биноклей на оси" внимательные очи истории, снова протекают напряженные минуты столь не рядового, не случайного, но таинственно многозначного и необъяснимого на человеческом языке события.

*   *   *

Словно дополняя и по-иному оттеняя эти памятные картины, присоединилась к ним череда бесхитростных человеческих рассказов и воспоминаний.

Однажды мне довелось в сопровождении двух-трех близких знакомых посетить Дом-музей художника П.Корина на Пироговской улице в Москве. Эту неожиданно возникшую неофициальную экскурсию проводила вдова художника - Прасковья Тихоновна. Остановившись перед знаменитым эскизом к картине "Русь уходящая", она заметила:

- Видите впереди, справа, фигуру молодого инока? Святая Русь отступает, уходит, и он как бы устремлен вперед. Узнаете, кто это?

Мы не узнали.

- Это же Пимен. Тогда он был в начале своего пути. А теперь вот наш Патриарх.

Почему выбрал его в то время и так поставил на своей картине Павел Дмитриевич - это загадка. "И знаете, - продолжала она, - сразу после войны офицер Извеков навестил нас. Мы о многом с ним говорили. За обедом Павел Дмитриевич спросил его: "Пойдете ли дальше по военной линии?" А он ответил задумчиво: "Нет, к старому, думаю, вернуться".

И вернулся. Вскоре принял в свои стены нового наместника - архимандрита Пимена - разоренный за годы войны Псково-Печерский монастырь. Верным и бескорыстным помощником архимандрита стала давняя жительница Печер Елена Яковлевна Смирнова, исполнявшая в монастыре должность бухгалтера, она была человеком высоких духовных дарований. Жила Елена Яковлевна неподалеку от обители в маленьком вросшем в землю домишке, где мне довелось потом провести немало добрых дней. О своей работе в монастыре Елена Яковлевна любила вспоминать:

- Отец Пимен, Святейший Патриарх наш теперь, всегда деятельным был. Расхаживает, бывало, по монастырю в одной телогрейке, и не догадывается никто, что это наместник.

Сижу я как-то раз в своей бухгалтерии. Знаете, в том домике, что у паперти Михайловского собора до сих пор стоит. Смеркается уже и холодает будто. Хотела я уже домой отправляться. Вдруг входит отец Пимен. "Вы заняты сейчас, Елена Яковлевна?" - "Нет, не очень. А что такое?" - "Тогда быстро собирайтесь - и на картофельное поле. Ночью ожидаются заморозки. Картофель наш надо спасти".

И действительно вывел всех, кто только мог стоять на ногах. Я в пару с игуменом Марком попала, на покое он был уже, старичок. А накануне дожди шли, почва размокла, тонем мы в этой мякоти. И не знаю я, корзину ли мне с картошкой тащить или отца Марка из топи выручать. Я дощечки ему под ноги подкладывала, пока мы с ним картошку в кусту собирали. И о.Пимен тоже на поле с нами трудился. Стемнело, так он фонари большие принес, со свечами под стеклом. Ну и намучились мы! Зато картошку всю до конца убрали. И правда, к рассвету сильный мороз ударил. Во всех окрестных колхозах урожай погиб. Даже газета районная написала, что один только монастырь справился с уборкой картофеля.

...А то как-то летом стояла сильная жара. Попросил о.Пимен, чтобы ему сшили легкую фелонь. И материал подходящий дал. Проходят дня три. "Готова фелонь?" - "Простите, отец наместник, не готова. Никак выкройку не найдем, по которой шить". Задумался он на минуту. "Принесите мне ножницы и материал", - говорит. Принесли. Разложил он материал на столе, что-то в уме прикинул - и в минуту раскроил то, что надо. Без сантиметра даже. Сейчас же и сшили, и точно по нему, будто вымерял.

...Когда забирали его от нас в Москву, очень мы горевали. А старец Симеон утешил, сказал: "И Патриархом будет!"

Стал о.Пимен собираться. И так решительно: это - туда, это - сюда. А была у него любимая чашка, видом не совсем обычная, по темному фону листы разноцветные. Чай всегда из нее пил. Посмотрел на нее и говорит: "Выбросить!" Чашка-то имела небольшую трещинку внутри. Я осмелела и прошу: "Отец Пимен, благословите мне взять ее на память". - "Хорошо, возьмите".

Уже перед самым отъездом сфотографировали его на ступенях возле Успенской церкви. И народ, который тут оказался, - вместе с ним. И представьте, уж не знаю, за что Господь посылает недостойной, но только каждый год, в день Ангела, приходили мне поздравления от самого Святейшего. Прости и помилуй, Господи! И на каких красивых бланках, посмотрите.

...А чашка, вот она. Теперь я уже на краю жизни и хочу вам ее подарить. Сама-то я ею не пользовалась, конечно. Возьмите ее с любовию как память, как знак.

*   *   *

Так и хранится у нас с тех пор эта необыкновенная чашка с чуть заметной трещиной внутри. В особо торжественных случаях в присутствии священника появляется иногда на столе. И тянет за собой странную нить воспоминаний о человеческих судьбах, событиях, встречах... По темному фону ее теснится веселый рисунок - лепестки и листы разноцветные.