4

ПАЛОМНИЧЕСТВО

Из дневника М.Сизова: Из Сыктывкара мы выехали с первым лучом солнца и, глядя тогда на необычный кровавый оттенок встающего из-за горизонта “ярила”, как-то не придали этому значения. А ведь это был первый день великой жары, столь подивившей наших северян нынешним летом. И вот уже второй день пути – и солнце все так же нещадно печет, никуда от него не скрыться. Слева от дороги нестерпимо блестит Вычегда, притягивает своей прохладой, но мы и так уже подзадержались в Усть-Выми... вперед, только вперед!

За Усть-Вымью начались горы, с трудом взбираемся на них на велосипедах. Самая крутая из них – Айкинская. “Айка” на коми языке означает “отец”. С вершины ее открывается вид, от которого дух захватывает: Вычегда, будто змея, синим туловом обвивает холм и уходит далеко-далеко за горизонт. Кажется, вся коми земля отсюда как на ладони. Царское место! Странно, почему не здесь, а в низинной Усть-Выми поставил свой владычный городок Стефан Пермский? По мне так лучше бы здесь устроить столицу края, на этом царствующем холме, где жили “айки” – отцы народа. Но что уж тут гадать. Не царствовать шел сюда святитель...

От того времени осталось много загадок. Например, в житии Епифаний Премудрый говорит, что Стефан шел пешком с проповедью вот по этому правому берегу Вычегды. А в преданиях упоминается, что он плыл на лодке, только у селений сходил на землю. Кто тут прав? Мысль эта занимала меня потому, что мы с Игорем, решив как бы повторить путь святителя, отправились в паломничество сухопутной дорогой.

А может – надо рекой? Сомнения неожиданно развеял один из жителей Айкино.

Въехав в село, мы не выдержали и спустились к Вычегде, присоединившись к квелым от солнца айкинцам, прохлаждавшимся у реки. К берегу то и дело приставали моторки, мужики поругивали жару и повышение цен на бензин. Вдруг откуда ни возьмись к берегу причалила еще одна лодка – бесшумно, без рева моторного. Вместо мотора на ней установлена высокая мачта с парусом. “Голь на выдумки хитра! – одобрили мужики. – Этак и бензин покупать не надо”. Хозяин переоборудованной моторки объяснил, что на идею натолкнула его статья в “Технике молодежи”, там же рисунок с раскройкой паруса нашел.

– А как этот парус против течения тянет? – интересуюсь я.

– Галсами можно ходить. Но только с попутным ветром.

– А как же раньше, например, при Стефане Пермском, в верх Вычегды поднимались?

– На веслах, наверное. Хотя куда там... Раньше, кстати, против течения не плавали, а именно “ходили”. Идут по бережку и груз на лодке за собой тянут – на веревке. Для транспортировки груза лодки-то и брали.

Вот так открытие! Что с лодкой, что без нее, все равно Стефан прошел этой землею пешком. Владелец паруса, побалагурив с рыбаками, отчалил – и долго еще на водной глади виднелся его лоскуток, наполненный ветром. Видно, что мужик катался просто так, “для внутренней радости”. А почему бы и нет, на дармовом-то топливе?

К вечеру, когда солнце чуть остыло, отправились мы дальше.

Из дневника И.Иванова: Есть несколько способов спасения от жары в пути, но в такой зной ни мокрая шапка, ни ветерок не спасают. Жара незримой пылью забивается в легкие, садится на голову, на плечи, приплющивает к земле. Единственный способ спастись – выехать вовремя, когда солнце скрылось за кромкой леса...

Ехать ночью сладостно. Теплые луговые ароматы волнами наплывают на дорогу, нежный ветерок облизывает лоб, ни комаров, ни оводов тебе, а без них, как верно заметил Михаил, земля Русского Севера – рай.

Сейчас дороги прокладывают на севере иначе: тянут их в обход селений, деревни если и встречаются, то на 3-5-километровых отворотках в стороны. Если в былые годы карта напоминала ствол облепихового дерева с налепленными прямо на нем ягодками-деревушками, то теперь похожа на сосну: шишек-селений меньше, и сидят они одиноко на ветках, а не на стволе. Ехать по такой прямой трассе томительно: глаз стирается от мельтешения елок, и оттого устаешь скорее. Всего удивительнее, когда посередь леса на такой дороге встретишь бредущую куда-то старуху: до ближайшей деревни тут в одну сторону километров пятнадцать, в другую – все двадцать – идет себе, опираясь на палочку...

За Усть-Вымом начинается дорога настоящая – столбовая, русская: по горкам вдоль реки от деревни к деревне, по главной улице, мимо храма – и в луга, в леса...

Но вот дорога покатилась в глубокую долину ручья, на несколько мгновений, когда стремглав домчался до дна оврага, охватывает сырой холодок и терпкий запах хвоща – и тут же начинает ползти вверх, прямо в село Гам.

Гам – место историческое, здесь когда-то неласково приняли святителя Стефана, собирались его убить и сжечь на костре; своей любовью и смирением Стефан обратил гамцев ко Христу и отправился дальше по Вычегде. Когда же святитель возвращался, то снова застал здешних жителей за идоложертвенной трапезой (поедали белок). С горечью святитель назвал смеющихся язычников слепым родом, да так с тех пор за селом и закрепилось – “слепой” Гам, то есть не разглядевший, Истины.

– Был Гам слепой, теперь – зрячий, – кивнул Михаил на телевизионый ретранслятор, космической стрелой вознесшийся над селом. – Говорит и показывает Москва...

Вот она, – подумалось, – прокудливая береза, как вымахала за века...

В этот ночной час не спали в селе только свирепые собаки. Где-то в отдалении пьяно гоготала молодежь, за крышами изб мрел остов разоренного храма – в Гаме он был, пожалуй, одним из самых больших по Нижней Вычегде, в два этажа, – но теперь стоит с пустующими глазницами, разрушается. Рядом Дом культуры гниет – теперь пришел и его черед. К тому же дело идет и у здания бывшей народной школы (теперь здесь библиотека) – той самой, в которой учился некогда ученый с мировым именем Питирим Сорокин. Сейчас на этом доме – мемориальная доска, но подходить к ней близко небезопасно – лестница, что ведет на второй этаж, может рухнуть на голову.

Недавно на празднование юбилея Питирима Сорокина из США приезжал на конференцию его сын; возили его, конечно, и на родину отца. Потом кто-то из праздных журналистов спросил, как, мол, вам показалось? Прежде чем сказать все положенные комплименты (американцы – народ политкорректный), гость как-то зябко поежился – и этот жест был красноречивее любых слов.

Село, как и во времена Стефана, большое – хозяйства вроде справные, от полей навозом несет, кой-где даже недавно срубленные дома стоят, а как-то тяжко было на душе после Гама.

...Спустя час показался Жешарт. Мелькнула золотом свежеструганных бревен церквушка на въезде в поселок, в этот ранний час запертая, оставила царапинку в памяти – и дальше. Думали – все, Жешарт остался закрытой книгой, но нет: далеко отсюда, на Цилибе, мы еще встретимся с настоятелем жешартского храма о.Стефаном – правда, заочно...

М.С.: На Цилибу съездить подсказала мне Раиса Павловна Зубова – работница Всехсвятского храма в Яренске. Было это два года назад (см. “Тихий звон над Яренском”, № 271-272, 1997 г.). “Ох, хорошо там, красота, – говорила она, вся лучась. – Я-то сама там тридцать лет назад была. Ох, хорошо, ох, сладко... Святой Димитрий Цилибинский там лежит, ученик Стефана Пермского. Издалека к нему раньше ездили, в глушь таежную, и помощь получали”. Тут же я засобирался, чтобы туда отправиться, да настоятель храма иеромонах Феодосий взялся отговаривать: “Да не доберешься ты. Нужно “Зарей” по Вычегде плыть, а сейчас такая обстановка на реке, что не пристанет она к Цилибе, мелко... Да и катера сейчас не ходят”. – “Как не ходят?! Я расписание видел”. – “Ну, может быть, и ходят, да только...” Короче говоря, не благословил.

А причина вот в чем: село это давно покинуто людьми, и могилка святого находится без присмотра. Про нее мало кто знает, сам о.Феодосий едва ее нашел в 95-м году с помощью местных из Вожема. Так что пока она в безопасности. А если про нее в газете раструбить, сразу гробокопатели наедут. Так батюшка объяснил. Что ж, отложил я поездку. Правда, сомнения брали: что ж, из-за этих гробокопателей будем прятать Димитрия от народа? А ведь это единственный канонизированный святой, вышедший из коми народа – и сами коми о нем ничего не ведают. Почему бы им не рассказать? А чтобы от кощунников избавиться, можно ведь мощи освидетельствовать, как раньше делалось: поднять из земли, послужить над ними и снова с молитвой на место положить. После этого гробокопатели уж не сунутся – будут знать, что никакого золота там нет.

Нынешней весной доходит весть: все, “освидетельствовали”. Кто-то там перекопал кладбище у храма в поисках клада, так что местным краеведам пришлось заняться могилкой св.Димитрия. Теперь она обихожена, и кощунникам там искать нечего. Новость эта сначала огорчила (как же так, без соблюдения канонических правил?), а потом обрадовала: можно со спокойной душой ехать...

В 6 утра мы уже в Яренске. Городское кладбище, кажется, еще больше заросло – купол Всехсвятского храма едва виднеется за деревьями. А Раиса Павловна совсем не изменилась – вот она с какими-то сумками тихонечко идет по дорожке, опираясь на клюку. Узнав, что всю ночь мы ехали на велосипедах, заохала и повела нас в гостиницу при храме. Спустя время зашел туда и отец Феодосий с рулоном рубероида в руках (гостиница еще достраивается). “В Цилибу, значит? – прищурился он. – Ну-ну...” При некотором воображении это можно было счесть за благословение.

Отдохнув, пошли обедать. Во главе стола – схиеромонах Феогност, первый возобновитель Яренской церкви. У плиты хозяйничают духовные его дочери, приехавшие из Воркуты исповедоваться.

Отец Феогност, можно сказать, местный здесь. В 50-м приехал из Белоруссии, работал сапожником, висел на Доске почета. Потом храм восстанавливал.

– Хотел я здесь женский монастырь устроить. Пригласил из Жировицкого монастыря Феодосия, он тогда еще послушником был. Дал ему план, как кельи устроить. Из Москвы игуменья приезжала, пожелавшая здесь поселиться, денежный вклад внесла. В леспромхозе и сельсовете пообещали большую часть затрат на строительство сестрического корпуса на себя взять. И я свой пай внес: корову, стройматериал, участок луговой и пахотной земли. Это мне совхоз заплатил за годы работы, выделили мою долю. Сначала у отца Феодосия все хорошо получалось, начали гостиницу строить. Нанял он человека, а тот обокрал приход – и был таков. Через два года милиция его поймала, Феодосий к нему: “Верни крест, а остальное – ладно...”

А я из Архангельской епархии в Сыктывкарскую перешел, приписали меня к Усть-Вымскому монастырю. Владыка Питирим сказал: “Все грехи в епархии – твои”. Поставил меня исповедником. И стал я ездить по Республике Коми, принимать и отпускать грехи. Одна из первых исповедей – и такой страшный грех пришлось принять... Пошел после этого руки умывать – и тут меня парализовало. До сих пор половина тела парализована. Причащаюсь на литургии – становится легче, а как исповедь – снова плохо со здоровьем. Так уж до самой кончины будет...

– Едут из разных мест. Самые большие грехи везут из Москвы, Петербурга, Воркуты, Курска. Там денежные люди, и свои у них прихоти. В основном-то все блудодеяния. Молодому священнику стесняются рассказывать, вот ко мне, старичку, едут. Здесь я принять их могу, на ночевку устроить, поэтому не хочется мне в монастырь возвращаться. Настоятель наш сказал, что мирских на территорию монастыря не будет пускать.

– Были разговоры... Если в монастырь увезут, я уж тогда затвор приму. Такое у меня расположение есть. А пока что исповедники не пускают.

Переменив тему, батюшка стал расспрашивать, откуда и куда мы едем. Я рассказал, упомянув, что после Цилибы думаем в Урдому заехать, там бизнесмен православный храм построил.

– Это хорошо, купцы и раньше церкви ставили, – одобрил старец. – Но вот что я скажу... Пройдет время, и все богатые люди, а не только одиночки, начнут храмы строить. Но не для Бога, не для людей – а для себя. Это будет, когда все крупные богатеи объединятся, чтобы свои интересы защищать, и землю можно будет вместе с людьми продавать и покупать, человека в ничто превратят. Опять колхозы возродятся, но уже под началом хозяев-частников, люди в рабскую зависимость попадут. Вот тогда и все духовные учреждения перейдут в частную собственность. Каждая фирма построит себе свой храм, да так все устроят, чтобы храмы эти прибыль приносили от совершения треб. Если раньше с религией боролись, то теперь, если на службу не будешь ходить, уволят тебя с работы. Сколько фирм, столько будет и храмов, столько будет и религий – конкурировать они между собой станут, какая попривлекательней. Вот тогда мразь и запустение начнутся, нам, верным, большой мешок терпения потребуется – до самого Христова пришествия. А сейчас, что... бизнесмены деньги на церковь от души дают, спасибо им. Но так будет не всегда.

Долго мы еще говорили с батюшкой. Показал он мне “ножнички” – необычной формы ножницы, похожие на хирургические, которыми во сне Божия Матерь делала ему операцию. Проснувшись совершенно излечившимся, о.Феогност нашел эти ножницы на столе, прежде он их никогда не видел (см. “Восстановленное сыновство” в № 261-262 за 1997 г.).

Перекрестил нас батюшка Феогност, и с Богом поехали мы дальше, по ночной прохладце. Прежде основательно запаслись водой, вспомнив, как вчера чуть не умерли от жажды.

И.И.:Царь огонь, да царица водица. Где зной, где солнце плавит землю, там всяк источник свят, ибо во благовремении “посылаяй Господь источники в дебрех”. Ископать колодец с водой, годной для питья, да еще вкусной – это не всякому дано. Недаром молитвы на ископание кладезя да на его освящение – древнейшие.

Проезжая Айкино, из трех колодцев в центре, к которым мы приникли, только один оказался с питьевой водой. Остальные, так сказать, с “технической”. Позже в одной деревне мы попросили показать нам двор с самым лучшим колодцем и, подняв ведро, ахнули – коричневая, с каким-то затхлым запахом. Ну не дал Бог здесь доброй воды, что поделаешь. В другом дворе заглянули в колодец – а там дохлая рыбина плавает. И у кого рука поднялась?

В Яренск мы въехали ранним утром, измученные жаждой, – и первым делом к кладезю, что стоит у дороги напротив храма, – вода в нем точно в горном ручье. Потом мы узнали, что копали колодец в этом месте по благословению местного старца о.Феогноста – мы к нему со льстивым: какая вода вкусная, да как вы догадались... А он срезал нас: СЭС запретила воду с этого колодца использовать для питья. Мы чуть не поперхнулись (по литру каждый уже, наверное, выпил). Потом успокоились, когда увидели, что воду эту преспокойно пьют все окрестные жители. И что выяснилось-то: просто по каким-то санитарным инструкциям колодец оказался к кладбищу ближе расположен, чем положено. А к качеству воды ни у кого претензий и нет. Вот и верь инструкциям...

Покидая Яренск, решили мы завернуть на соленый источник, о целебной воде которого нам немало рассказывали. (Только говорили – “сильная” вода очень, пей да не упейся. Многим она помогает, да недавно один старичок, лечившийся от желудка, помер, кажется, от печени.) Кое-как разыскали источник, только оказалась это скважина, весьма странная на вид: большая рыжая от ржавчины труба, торчащая из земли метров на пять, сверху, точно бутылка пробкой, заткнута куском бревна. В стенках трубы две дырки пробуравлены, и из них фонтаны бьют, дальше вода ручейком стекает в речку Кижмолу. Эх, хороша ледяна водица, кровопивны комары, облаком висящие над скважиной! Окатившись водой, я чувствовал себя помолодевшим лет на десять и первые километров десять ехал с ветерком, ног под собой не чуя.

Все вспоминал вкус и свежесть воды и жалел: эх, окажись здесь американцы, которые деньги из воздуха куют, не то что из лечебной воды, – да они бы тут такую грязе-водолечебницу отгрохали, не хуже Ессентуков! А потом подумалось: окажись и в самом деле здесь какие-нибудь американцы, ведь вмиг испохабили бы все кричащей пластиковой рекламой, фэст-фудом, огородили бы все забором, установили бы часы работы и входную плату и... Где бы были тогда мы с нашими тремя рублями в кармане и желанием окунуться в этот поздний час? Нет, слава Богу, что не добрались до глубинки пока эти “американцы”...

А ведь была здесь местный врач, женщина активная, носилась с проектом организации санатория на этой воде, наподобие Сереговского, даже уже домик поставили возле источника – вот-вот дело развернется. Но тут врача перевели куда-то на новое место, и идея с курортом зачахла. Очень это по-российски: есть человек – есть дело, нет человека – нет и дела. Подумалось: приглашали ли сюда священника освятить “кладезь”? Скорее всего, нет. И хорошо, что так. А то привыкли мы за последние годы к тому, что все-то можно, побрызгав святой водой, освятить – от самолета до помидор. А ведь вещь прежде всего через человека освящается Духом Святым – что толку кропить “Мерседес”, если за рулем бандит сидит, будет ли дело свято в освященных кабинетах, если обретается в них чиновник-мздоимец? Без толку – хула на Духа Святого, и только.

Все у нас на Руси стояло и стоит на человеке, без него все разваливается, и никакая система не помогает, никакая отлаженность механизма. Может, и слава Богу за это. Сейчас, кажется, все развалено и разворовано безнадежно, но является то там, то тут благословленный Богом человек – и, глядишь, каким-то чудом дело возрождается из руин...

...Тем временем миновали села Пападино (наверное, от слова “попадья”), Богослово (не в память ли о проповеди Стефана Пермского?), Микшина Гора... В Ирту въехали ранним утром. До Цилибы отсюда уже недалеко, но она – на другом берегу Вычегды, так что придется нам с велосипедами ждать перевоза. Близ пристани разбили палатку, Михаил пошел в гости к местному целителю, а я взялся кашеварить.

М.С.: Село Ирта частью располагается у реки и частью на высоких холмах, откуда Вычегда кажется неживой синей ленточкой. С этих холмов окрест открывается глазам тайга без конца и края, и странно становится: что здесь люди делают, в глуши такой? На одном из таких холмов и живет Евгений Николаевич Софронов, коренной иртчанин, о котором слышал я в Яренском приходе. Человек он богомольный и уважаемый, 74 года ему.

Ожидал я увидеть согбенного старичка, а встретил меня довольно крепкий еще человек со скандинавской бородкой и прямым, ясным взором. “Заходи, – не удивился он визиту, – сейчас чай будем пить”. Прошли в довольно просторный деревенский дом. “Алексаныч, чайник включай”, – крикнул он кому-то внутри комнат. Вышел заспанный Алексаныч – солидный, упитанный мужчина в дорогом спортивном костюме “Adidas”. По всем повадкам и виду явно бизнесмен или какой-то большой начальник. Позже оказалось, что я не ошибся – приехал он из одного крупного города и занимает высокий пост. Уже неделю он живет у Софронова, а тот его лечит массажом.

После чая Алексаныч улегся на кушетку, а хозяин принялся его мять и растирать, пыхтя под нос. “Ну, спрашивай, чего хотел”, – бросил он мне через плечо. Процедура массажа длилась долго, так что обо всем успел я расспросить, заодно большую амбарную книгу “Журнал учета посетителей” полистал. Его, как объяснил Евгений Николаевич, сами же посетители и завели, и каждый записывает туда, что хочет. Читаю: “Дедушка Женя, мы очень вам благодарны, дай Бог тебе здоровья, мы тебя никогда не забудем”. Подпись – Т.Мамедова, г.Агдам, Азербайджан. Или вот еще типичная запись: “Вы, можно сказать, снова подарили мне жизнь. У меня все болело, даже кожа, а теперь все прошло... Добрые руки, они чувствуют, где боль”. Судя по подписям, люди приезжают из разных городов России, много из Коми – рабочие, учителя, священник, глава администрации Ухты, президент компании “Вельсклес” и многие другие.

– Разные люди обращаются, – рассказывает хозяин, – бывает, по шесть человек на полатях тут ночуют. Вот вчера из Жешарта приезжали благодарить. Там у них девчонка шестилетняя мумкой, собачонкой, ползала, все никак на ноги не вставала. Бабка замучилась с ней, в детсад-то не принимают. И вот стали ко мне возить. Я массаж сделаю, она уснет, и отец ее домой отвозит. На пятый день привезли ее спящую, проснулась она – встала и пошла. Бабка чуть в обморок не упала...

А однажды приезжал экстрасенс. Сам как бы целитель, деньги на этом зарабатывает, а вот сына своего больного сюда привез.

– Зачем мне? Пенсия у меня хорошая, я ведь 38 лет токарем работал. Недавно тут цыганский барон из Эжвы больную жену на “Волге” привозил и хотел хорошо заплатить. Я пытался объяснить: если плату стану брать, то квалификацию потеряю. Денег ведь никогда мало не бывает, появится желание больше людей обслужить, и какое уж тут качество... Глубокий массаж требует обстоятельности, спешить нельзя: 10-15 сеансов нужно, чтобы болезнь совсем изгнать, так что люди тут у меня неделями живут. Был у меня один ученик, который стал деньги брать. Я ему все выговаривал, так он теперь меня избегает. А есть и толковые ученики: в Москве, Суходоле, Яренске. Одного из них, правда, все жена пилит, что люди к ним толпой валят, а прибытку семье никакого. Оно верно: такое дело только одинокому человеку под силу, чтобы всего себя без остатка отдавать людям. Вот кошек кормить, и то надо время...

Хозяин прерывает массаж, идет за молоком, крошит в миску сухарики. Штук пять кошек трутся об его ноги. Алексаныч тем временем отдыхает на кушетке. Открывается дверь, входит какая-то женщина, садится у входа, сложив натруженные крестьянские руки на коленях.

– Николаич, – жалуется она, – совсем эта жара замучила. Огород поливки требует, а у меня спина не гнется...

– Ой, какой мясистый-то, – заметила она голого Алексаныча на кушетке. – Это для массажа хорошо. Был бы тощой, кости бы брякали.

– Никак пол покрасил, Николаич, когда ж ты успел? Вчера вечером потертый был, а сейчас эка блестит!

– Ночью, Маша, красил, ночью. Днем-то у меня народ ходит.

Соседка ретировалась, пообещав позже зайти. Евгений Николаевич, возобновив массаж, продолжает:

– Сейчас я кошек держу, а раньше медведей разводил. Вон там, на столе, альбом, можешь посмотреть...

Пока хозяин занимается пациентом, листаю альбом. На снимках – Евгений Николаевич в обнимку с медведем.

– Дело было так, – продолжает он, – решил я медвежью ферму устроить, ну, держать их заместо свиней. По весне, как медведица из берлоги вышла, я на нее с собаками – и смотрю, сколько у нее медвежат. Было их трое, и я одного забрал. У медведицы ведь две соски, как у женщины, так что троих все равно ей не прокормить. Стал растить медвежонка, думал, жир нагуляет, и я его забью. Да только жалко стало... Медведь к человеку привыкает больше, чем собака. Решил его в лесу оставить, на несколько километров отвез, а он сразу как побежит, с ревом сквозь лес ломится – прямиком ко мне домой. Тогда-то я понял: лесную скотину нельзя у себя держать... Вот теперь с кошками живу.

– Да. Сначала с мамой жил, с тетушками. Потом семь лет жила у меня Зиновия, 80-летняя старушка. Она из Сольвычегодска, болела очень. Врачи сказали, семь дней ей осталось жить. А я ее за месяц на ноги поставил, вот она у меня и осталась. В 89-м скончалась, пришлось здесь, в Ирте, ее схоронить. Она монашенкой была, всю жизнь при храме, так что от нее образование я получил: умею по-церковнославянски, знаю, где что поется. Каждый день Четьи-минеи читаю на святых, какие в этот день поминаются. Бывает, зовут над покойником Псалтирь почитать, так я не отказываюсь... Вот ведь. И лечу, и хороню... Эта матушка Зиновия, к слову сказать, мне и внушила больных лечить. Я и раньше массаж знал, от деда своего Алексея Прокопьевича, древний старичок был. Он еще в турецкую кампанию воевал, там, кажись, и научился этому искусству. А это и в самом деле вроде искусства, со своими секретами. Вообще, глубоким массажем у нас в стране мало кто по-настоящему владеет. Я, например, сам не знаю, как получается лечить. Просто руками чувствую... и болезнь убираю. Так вот эта Зиновия все и внушала мне: не зарывай талант, делай людям добро.

– У нас-то уж не действовала, а в Сольвычегодск, в Котлас ездили. Не прятались. Был такой случай, помню. В 51-м приехал я домой после демобилизации. Я-то ведь в 43-м призывался, работал на военном заводе в Вологде. Вот приезжаю, гляжу: мать расстроенная ходит, и сестренка моя чего-то по углам прячется, плачет. Я к ней: “Саня, ты что?” – “Да вот мне в школе дали анкету комсомольскую заполнить и предупредили: если не напишешь, то в школу можешь не приходить”. – “А мать что?” – “Она говорит, ну и не ходи в школу, раз такое дело. Станешь взрослой, вступай в какие хочешь партии, а сейчас в антихристы-комсомольцы записываться не позволю”. – “Ну что делать, – говорю сестренке. – Не ходи в школу, раз мать сказала”. Наутро я пошел на работу устраиваться в слесарную мастерскую и по пути заглянул к директору школы: “Вы что тут творите?! Я до Москвы дойду!” Директор аж испугался. А тут как раз в Яренске собрание учителей было, и там про этот случай узнали, внушение директору сделали. И вот сестренка моя два дня уж в школу не ходит, и появляется у нас учительница, чуть не плачет: “Саша, можешь не вступать в комсомол, только приходи учиться. А то меня диплома хотят лишить”.

Вот такая история... Я потом не то что в партию, а и в профсоюз не стал вступать, один был такой в мастерских. Шут с ними, с профсоюзными путевками. Зато ни от кого не зависил. Если дом какой в округе ломали, так я в открытую туда шел и иконы забирал, к себе нес. Чего мне бояться?

– А где сейчас чудотворная икона, которая в вашем Иртовском храме находилась? По преданию, она Стефаном Пермским написана была.

– Да, у меня книга дореволюционная есть, там говорится, что были три сохранившихся от Стефана образа: знаменитая “Зырянская Троица”, “Сошествие Святого Духа” и “Убрус”. О последнем сообщается: “В 17 верстах от Яренска в церкви Иртовской есть чудотворный образ Нерукотворенного Спаса, написанный в большом размере в древнем византийском стиле самим Стефаном”. Мать моя рассказывала, из Коми привозили диких людей, бесноватых, и под иконой проводили. Они сразу в разум возвращались. Я эту икону еще застал в детстве, когда меня мать причащать водила – помню лик Спасителя на огромной доске, величиною с дверь. Потом, когда церковь в начале 30-х закрыли, она у разных людей хранилась – собирался народ у нее тайком и молился. А где-то в 50-х годах власти прознали про это и вызвали академиков из Архангельска. Образ в ту пору пожилая чета, старички, у себя прятали. Нагрянули ученые и увезли, сейчас она, кажется, в архангельском музее находится.

Народ-то заступиться не посмел. У нас ведь тут настоящие гонения были: священника в лагерь увезли на смерть, и сына его всячески преследовали, так что пришлось ему в Сольвычегодск уехать. Он там глухонемых лечил. Вот уж кого любили, за отца почитали! Он всю войну этих безответных не просто лечил, а кормил, содержал – что-то вроде общины у них было. Дожил до 90 лет. В Сольвычегодске многие его помнят.

– Как тебе сказать... Когда какая беда, то все верующие. Старушки вот собираются на дому, молятся, меня все зовут. Да я не иду.

– Да не по мне эти “ля-ля”. Помолятся, а потом пересуды: кто куда съездил да кому какую свечку поставил. Лучше я сам в храм съезжу, чем хвастовство слушать. Слава Богу, могу еще в Яренск, Котлас на службы ездить. Раньше каждый отпуск в монастырях проводил, но теперь трудно стало.

– А сами-то не думали пойти в монахи? Образ жизни у вас такой...

Евгений Николаич призадумался, продолжая мять спину пациента:

Когда ты чувствуешь душевное влеченье
      К пустынножительству, с желаньем не борись:
      Забыв семью, иди на подвиг отреченья,
      В тиши обители за грешный мир молись.
      Но выше подвиг есть:
      остаться безупречным,
      Работать для других, не требуя венца,
      И, не потворствуя своим страстям порочным,
      Быть иноком без рясы чернеца.

– Да вот насчет “венца”... Я же награду за работу получаю, а кабы не получал и все равно людей лечил...

– Все равно люди благодарят. Письма пишут, с Пасхой каждый раз поздравляют. Вон картина у меня на стенке – ленинградские художники наградили. Я как-то пожалел вслух, что в нашем селе дома ветшают, скоро ничего от старой Ирты не останется. Так они тишком дома сфотографировали, а потом картину мне из Ленинграда прислали. Вся Ирта теперь как на ладони.

Разглядываю картину, занявшую полстенки комнаты: среди скученных в одно место старинных хором узнается и родовой дом самого Софронова. Действительно, красивый подарок.

– Ну что, Алексаныч? – говорит хозяин. – Хватит на сегодня.

Пациент встает, охает: “В двух больницах лежал, не легчало, вся надежда на вас...”

И.И.: Берег Вычегды, пять утра. У костра. Туман, поднявшийся было над лугами за рекой, быстро исчез, и это сулит днем солнечную припеку, когда нам с нашими обгоревшими руками и лицами под открытые лучи лучше и не рисковать высовываться. Костер догорает, и я уже не смотрю за ним: завтрак приготовлен, дрова закончились, да и солнца ярое око уже высоко – костру ли с ним спорить? В небе прямо на глазах проплывает и тает облачко. В траве, на которой я лежу, жизнь, несмотря на ранний час, кипит вовсю. Муравьи караваном движутся, неся на спинах сухие иголки и белые личинки. Толстый горбатый жук греется после ночи, взобравшись на бархатистый лист подорожника. Козявы, которые завидуют жесткокрылым букашкам, тонконогие жужелицы, клопы-пожарники – в этом мире своя иерархия, всяк знает свое место; многочисленны дела Твои, Господи, все соделал Ты премудро... Я было протянул руку и сделал пальцами щамы, чтобы раздавить за просто так щелкуна, а он скок – и нету. Зато с дерева в траву в трех шагах спрыгнул дятел, востроносый, с пробором на голове, вывернул шею, точно курица, высматривая насекомую мелочь в траве, хвать кого-то и снова вскочил на нижнюю ветку.

Здесь, на берегу, лежал я в полной неопределенности: будет теплоход или нет. Говорили, что “Заря” приходит как заблагорассудится, да еще и не каждый день. Вскоре вернулся от костоправа Михаил и мы, на Бога положась, залегли спать.

...Проснулся я раньше, чем следует. До прибытия “Зари”, если верить расписанию, оставалось почти полчаса. Я решил понемногу носить вещи к пристани, на всякий случай. Оставив Михаила просыпаться, не спеша покатил велосипед к реке; с горы, из села к пристани, тоже неторопливо тянулись пассажиры. Но каково же было мое изумление, когда, приблизившись к обрыву и глянув вниз, я увидел, что “Заря” задним ходом уже с рычанием отходит, – а матрос на палубе лениво укладывает трап и собирается исчезнуть с палубы!

– Эй там! Вы куда! – я не узнал свой прорезавшийся вдруг пронзительный голос. – Эй! Нас-то забыли!!

И замахал руками. За спиной у меня появились еще желающие попасть на “Зарю” и тоже стали размахивать руками и кричать. Похоже, матрос заметил нас и, посовещавшись с капитаном, порулил обратно к берегу. Мое положение, однако, было отчаянным: велосипед в руках, рюкзак, да и Михаил, должно быть, еще палатку не успел собрать. Ну, помогайте, Николай Угодник и все святые!

Первым забежав по трапу, взгромоздил на палубе велосипед и рюкзак, максимально усложнив посадку другим пассажирам. Это была тактическая хитрость: не уплывут же с вещами, а чтоб сбросить их на берег, минуты три понадобится! Расталкивая суетящихся у трапа пассажиров, опрометью метнулся к береговому склону. Как взлетел наверх – не помню... Михаил с велосипедом уже скакал по луговым кочкам к берегу, зажимая под локтями, держа в зубах наши вещи (в рюкзак запихивать нет времени). Собрав в охапку оставшееся, ринулся за ним...

Пришли в себя мы, наверное, лишь спустя полчаса. Руки тряслись, ноги тряслись, сердце... все тряслось, а мерцающие перед глазами звездочки и пот со лба не давали наслаждаться красивыми вычегодскими берегами. Теперь, отдышавшись, предстояло договориться с капитаном, чтоб он высадил нас у Цилибы – на пустынном берегу, где “Заре” делать стоянку не полагается. Но это представлялось уже такой чепухой...

Кстати, на следующий день рейс “Зари” действительно отменили...

назад

вперед

На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Почта