ОТЧИНА
К иеромонаху Макарию Время атеистической власти особенно плачевно отразилось на некоторых отдаленных селах и деревнях, где не осталось ни храмов, ни верующих. Без веры люди спиваются и вымирают целыми селами. Беда еще и в том, что в такие глухие места нельзя послать обычного священника, поскольку неверующее село его попросту не прокормит, а то и не примет. Вот поэтому и посылаются в такие места монахи... Иеромонах Макарий четвертый год служит в селе Усть-Нем Усть-Куломского района. За это время он восстановил для богослужений большой Троицкий храм. Отремонтировал один из приделов одноэтажной Спасской церкви, в которой сейчас проходят службы. Огородил железной оградой церковную территорию. Сейчас восстанавливает для богослужений еще один каменный храм. Раньше, приезжая в Сыктывкар, он каждый раз заходил к нам в редакцию, делился своими заботами. Помню, когда он еще был в Ульяновском монастыре, попросил у меня... альпинистское снаряжение, чтобы можно было самому, без чьей-либо помощи, проводить высотные работы на монастырской колокольне. После того как экспедиция нашей газеты в прошлом году установила Поклонный крест на вершине г.Народная, иеромонах Макарий предложил нам этим летом организовать к Кресту крестный ход для священнослужителей епархии. Еще несколько батюшек изъявили желание пойти в горы, и мы, обрадованные такой поддержкой, начали подготовку к горной экспедиции. Но о.Макарий в последнее время стал сильно болеть, в город не приезжал, и я решил съездить к нему в Усть-Нем.
В Усть-Неме церковного кладбища сейчас нет. Его лет десять назад сравняли бульдозером и заасфальтировали, оставив в целости один лишь памятник – погибшим красногвардейцам. На этой заасфальтированной площадке потом постоянно собиралась молодежь и устраивала игры, так что о.Макарию пришлось железной оградой отгородить церковную территорию от бывшего кладбища. Пройдя вдоль ограды, оказался я у домика священника. Вскоре и сам о.Макарий подъехал на «уазике». В рабочей одежде, он вылез из машины и, щурясь через сильные линзы очков, увидев незнакомого посетителя, направился мне навстречу. Когда мы повстречались, он наконец-то признал меня и обрадовался долгожданному гостю. Напоив чаем с дороги, о.Макарий тут же достал веревки и сразу же потащил меня на крышу храма, желая побыстрее научиться работать по альпинистской системе на вертикальных стенах храма. Мне ничего не оставалось, как помочь ему облачиться, навесить специальные альпинистские приспособления и показать, как всем этим пользоваться. Преодолев первый страх, о.Макарий тут же шагнул с крыши и завис на веревке на многометровой высоте. Впрочем, довольно быстро освоился и через некоторое время уже как заправский альпинист безбоязненно перемещался по стенам храма. Признаюсь, что таких способных и отчаянных учеников во время моей инструкторской работы по альпинизму мне встречать не приходилось. Сам батюшка, кстати, до пострига занимался спортом, был победителем многих крупных соревнований по боксу, имеет первый разряд. – Эта церковь была освящена уже после революции, в 18-ом году, – рассказывает он о большом Троицком храме. – Чтоб ее протопить, требовался целый воз дров. Храм был такой большой, что лошадь вместе с повозкой въезжала в его подвальное помещение, где находились печи. Отапливали церковь сами сельчане: одна семья один день топит, другая – второй, и так по кругу все село. Все верующие были, а сейчас одни бабушки мне помогают строить, верующих совсем мало. На службу три бабушки со всего села придут, а с Югыдъяга по пятнадцать-двадцать человек ходит. Светлый Бор
– Вы что же, их всех до причастия не допустили? – Нет, они и не готовились, – ответил священник. – А почему же они тогда все исповедовались? – Это же обычная практика, вообще должна быть ежедневная исповедь перед своим духовным отцом. «Так-то оно так, – подумалось мне, – только я с такой практикой столкнулся в первый раз». – А как часто они у вас причащаются? – спросил батюшку. – Кто как, где-то раз в месяц, – и, словно извиняясь, объяснил мне: – При принятии Святых Таин человек должен иметь страх Божий. Если часто причащаться, его можно потерять. Об отце Дмитрии Спасском Священник о.Дмитрий Спасский, назначенный в 1908 году настоятелем устьнемской каменной церкви в честь Нерукотворного Спаса, был первой жертвой красного террора в Коми. Он за десять лет своего служения сумел завоевать искреннюю любовь и уважение среди прихожан. Под его руководством был выстроен большой пятикупольный Троицкий храм, больше похожий на огромный собор. Стараниями и молитвами о.Дмитрия, по воспоминаниям очевидцев, строился он в два раза быстрее, чем было запланировано. Тогда все люди удивлялись этому чуду, думали, что он долго не простоит. Однако Троицкий храм – один из немногих в республике, что сохранился до наших дней. Когда карательный отряд М.Мандельбаума на пароходе «Доброжелатель» добрался до Усть-Нема, разбойники-красноармейцы за один день своего пребывания перевернули все село с ног на голову. Старшая дочь о.Дмитрия, Галина, потом вспоминала: «Весь день то там, то здесь раздавались ружейные выстрелы, крики, шум, пьяные бандиты врывались в дома, перевертывали все вверх дном – искали что поценней, и, не находя нужного, брали что попало. Искали в основном золото, но много ли было золота у крестьян? Особенно досталось купцам Габову и Игнатову. Отец мой, всегда такой веселый, весь день хмурый ходил по дому. О чем он думал – я не знаю. Нас у него было мал мала меньше, я была старшей, и мне только исполнилось восемь лет, а младший брат, Георгий, только что родился. Присмирели и мы. А вечером отец, как обычно, отправился на службу в церковь. Что уж там было, мы не знаем, но потом жители села рассказывали, что никогда они не видели о.Дмитрия таким просветленным. Тихо было в тот день в храме, молча слушали его прихожане. Он был особенно красноречив: сказал, что бесчинствам этим будет положен конец, и Бог всем воздаст по заслугам. Под конец проповеди застучали в церкви кованые сапоги, несколько солдат из отряда Мандельбаума вошли в Божий храм. Они были не коми и не понимали, о чем говорит о.Дмитрий. Но, не стесняясь, подошли к нему и приказали сказать народу, что пришла советская власть, и если они не будут ей подчиняться, то будет плохо. Отец ничего им не ответил. Молча собрался и вышел из церкви. Домой он пришел темнее тучи. Только зашел в дом, не успел еще снять свой подрясник, как в дверь постучали и, не дождавшись, когда им откроют, ворвались несколько вооруженных солдат. Главный из них, несмотря на поздний час и детей (мы уже спали), громко приказал: «Одевайся, поп!» Другие солдаты стали все кругом переворачивать. Мама в отчаянии бросилась в ноги отцу, вцепилась в него и закричала: «На кого ты нас оставляешь?» – Бог вас не оставит, – были его последние слова. Позже пришли крестьяне местные и рассказали, как отца нашего, батюшку Дмитрия, повезли изверги на пароход, пьяные. Они все время били его нагайками...» Как стало известно потом от очевидцев, истязания и побои ни в чем не повинного священника не прекращались и на пароходе. Озверевшие бандиты привязали его на корме и продолжали истязания. Затем пароход сделал остановку в Мыелдино. У одного крестьянина забрали воз дров и его самого загнали на пароход, чтобы он эти дрова пилил и колол. Вместе с отрядом этот человек доехал до Помоздино и видел, как пьяные бандиты священника всю дорогу избивали ногами и плясали на нем. В Помоздино отряд Мандельбаума сошел с парохода и направился по Печорскому волоку в Троицко-Печорск, погнав с собою о.Дмитрия. В 26 километрах от Помоздино, возле зимовки Подора, что на правом берегу Вычегды, изможденного священника заставили рыть себе могилу. Из последних сил о.Дмитрий вырыл небольшую яму, его расстреляли и забросали песком. Но ливший целый день дождь размыл песок и оголил кисть руки, которая торчала над могилой, словно проклиная мучителей. Спустя три дня матушка Анна с жителями села Вольдино и Помоздино перевезла тело мужа в Помоздино и по-христиански перезахоронила на кладбище. Отпел его о.Алексей Тюрнин, позже тоже расстрелянный. На могиле установили крест, хоть и побоялись написать на нем имя. Но вот беда: помоздинское кладбище, расположенное в центре села, тоже потом было уничтожено коммунистами, и на его месте было построено здание райисполкома. Так что могила мученически убиенного о.Дмитрия Спасского вместе с другими могилами находится под этим зданием. Детей о.Дмитрия после его смерти стал воспитывать его отец Вассиан, тоже священник, до этого 38 лет прослуживший в церкви села Небдино. Несмотря на свой преклонный возраст, после гибели сына он возглавил устьнемский приход и прослужил там еще восемь лет, пока его оттуда не выгнали. После этого он возвратился в Небдино и через два года умер. А детей священника, как и предсказывал он сам перед гибелью, Господь не оставил. Они выросли, обзавелись семьями, стали достойными и известными людьми, часто навещают его могилу. Но не ту, что под зданием райисполкома, а первую – на месте его расстрела. Еще в 1992 г. Глава Республики Юрий Алексеевич Спиридонов (его жена Галина – внучка о.Дмитрия) вместе со своим свояком Феликсом Григорьевичем Кармановым, тоже внуком о. Дмитрия Спасского, в память о нем установили здесь поминальный крест (об этом наша газета рассказывала в № 128-129). Глава Республики, совершая рабочие поездки по Усть-Куломскому району, заезжает по проселочной дороге к месту расстрела о.Дмитрия, чтоб помянуть своего родственника. Богохул К сожалению, среди самих устьнемских сегодня уже почти не осталось старых людей, кто бы помнил священников Спасских. Но людям хорошо запомнился случай с местным коммунистом Егор-Иваном, который, чтоб доказать, что Бога нет, в день Георгия Победоносца въехал во время праздничного богослужения в храм на коне. И, бравируя своей удалью, богохульствовал в храме и надругался над иконами. За что Господь сразу же после этого отнял у него разум, вдобавок его парализовало. Руки у него высохли и болтались, как плети, ничего делать ими он не мог: ни поесть, ни в туалет сходить. Все родственники, даже родные дети, от него отказались. А дочь у него работала секретарем райкома. Грязный, завшивевший, бездомный, он ходил от дома к дому и просил милостыню. Народ у нас сердобольный, принимал его. Анна Алексеевна Игнатова, одна из самых активных прихожанок Усть-Нема, рассказала: «Егор-Иван приходил к нам, просил милостыню. Я ему наливала в тарелку, а он, садившись за стол, из тарелки, как собака, лакал, руками взять не мог, такой грязный, по нему вши огромные бегают. Меня незнамо как жалость брала. Мой муж несколько раз его в бане мыл. А умер Егор-Иван так: однажды ночью трактор его раздавил, тракторист не видел, что человек спит в канаве». Никола помог
Когда закончилась война, к нам в село пришел демобилизованный моряк – герой, такой красивый, все девчонки только на него и смотрели. А он меня выбрал. Я и не знала, что он пить будет. Начал пить, бить меня, все пошло наперекосяк, все, бывало, пропьет. От такой жизни стала я болеть: одну операцию сделали, другую, думали – помру, детей приводили прощаться. Но выжила в тот раз. Потом в наказание за грехи упала под сани тракторные, ноги поломало, тазобедренный сустав сломало. В больнице лежала вместе с Елизаветой Васильевной Мальцевой. Она очень богомольная, председателем колхоза, потом совхоза, работала. – Анна Алексеевна, – говорит она мне, – ты еще не одумалась? Свекровь тебя иконой благословила, а ты ее осквернила. Где она у тебя? Пока не занесешь ее в дом, не поставишь в угол, жизни у тебя не будет. – Елизавета Васильевна, – отвечаю, – веришь нет, и места нет, куда ее поставить. – Захочешь, найдешь. Восемь месяцев я лежала в больнице, все про свою жизнь передумала. Пришла домой, говорю мужу: «Давай угол делай для иконы». Он: «Ставь пол-литру, сделаю в момент». – «За пол-литру-то, – говорю, – мне и сосед сделает». – «Ладно, нальешь, а потом сделаю». – «Нет уж, ты сначала сделай, а потом налью». Сделал он угол, поставила я икону, сразу в комнате светлей стало и на душе полегчало. Потом, слава Богу, мужа парализовало, я одиннадцать лет ухаживала за ним». – Почему слава Богу-то? – удивляюсь я. – Он лежит, не пьет, меня не мучает, жить лучше стали. А как умер, сорок дней места себе не могла найти, не спала, так мне жаль его было. В 65-м он скончался, все певчие пришли его проводить. Я у них «Верую» и другие молитвы переписала, стала их читать. Стали меня всем церковным правилам учить. В 80-м мы уже свою общину сделали. Усопшие рады, – На годовщине мужа познакомилась с Дарьей Дмитриевной Рабочих, – продолжает Анна Алексеевна рассказ. – Она у нас все поднимала. Смотрю, у нее книга большая, буквы церковно-славянские. Я заглянула в эту книгу и подивилась: «Ай, Господи, да я, оказывается, тоже умею читать эти буквы, нас в детстве по-церковнославянски учили». Начала я читать. «Да ты, – удивилась Дарья Дмитриевна, – лучше меня читаешь». И стали мы вместе ходить на отпев. Или где дом строят – идем туда освящать. Какие праздники, службы – все вместе ходили. Сейчас и батюшка есть, а ко мне так привыкли, что все просят почитать. Так что по благословению отца Макария я Псалтирь, молитвы читаю. Кто материал, кто что другое даст, я все в церковь несу. Была у нас старушка Клавдия Ивановна. Когда она умерла, ее дочка Спиридоновна пригласила меня Псалтирь читать. После чтения дала мне материал на кофточку. Я принесла домой, положила, потом заболела и забыла в церковь отнести. Три раза под наркозом была, сейчас памяти нету, все забываю. Несколько лет после этого прошло, увидела этот материал, долго вспоминала, откуда он у меня взялся, почему в церковь не отнесла. Как вспомнила: «Клавдия Ивановна, прости меня», – бухнулась на колени, со слезами молитвы за усопших стала читать... На другой день иду в церковь мимо ее дома, Спиридоновна выглядывает, зовет меня: «Анна Алексеевна, зайди в гости, хоть чаю попьем. Второй раз рядом с тобой мою мать во сне вижу. Мама с тобой разговаривает, а со мной не говорит». Ну, слава Богу, думаю, молитвы мои дошли. Усопшие рады, что мы их помним и желаем Царствия Небесного... Я все мечтала, чтоб свою вину искупить, покаяться перед Богом и людьми в новом храме, который я оскверняла, когда он откроется. Лет пять назад приезжал к нам о.Андрей Паршуков с о.Аркадием. Он служил в новом храме. Начал всех исповедовать, очередь до меня дошла, я повернулась к людям и открыто говорю: «Вот в этой церкви я и чечетки, и русские, и краковяк плясала, хороводы водила, ни о каком Боге не думала, оскверняла этот храм. Какой Бог, когда на уме только танцы да кино. Я очень грешная, грешней меня нету, простите меня, люди!» Отец Андрей меня похвалил, что сумела перед всем народом исповедоваться, а после меня все люди хором начали говорить: «И я такой же грешный, и мы танцевали, оскверняли храм!» Свеча любви, Особое почитание и любовь всех устьнемских оставила о себе Дарья Дмитриевна Рабочих – святая душа. Как зажженная свеча, она горела на виду у всех, согревая людей теплом и приводя к Богу. Ее стараниями здесь и началось восстановление веры и разрушенных храмов. Сама Дарья Дмитриевна не местная, а из переселенцев. Учительница сельской школы Тамара Михайловна Кокко вспоминает: – Она взяла учениц, мою маму и Анну Алексеевну, научила их молитвам, службам разным, как пост соблюдать, потом другие к ним присоединились – и общину зарегистрировали. Сама Дарья Дмитриевна из благополучной семьи, из Оренбургской области. У них восемь коров было, верблюды, лошади, овцы. Братья и жены жили в одном доме, за это их раскулачили и сослали сюда. Ей 85 лет было, когда она умерла. В октябре год исполнится... Тамара Михайловна за два месяца до ее смерти успела заснять Дарью Дмитриевну возле храма на любительскую видеокамеру. Я посмотрел эту запись. Высокая, очень сильная женщина, решительный шаг, ясный ум, чистое, совсем не старушечье лицо – никак не возможно поверить, что через несколько дней она отдаст Богу душу. Учительница еле уговорила ее сняться на видео и рассказать о себе. – Как вас забрали? – спросила она. – Да видишь как. Мой прадедушка два раза ездил на Афон, второй раз приехал в 14-м под Троицу, он уже монахом был, там в Афонском монастыре постриг принял. Жил отдельно от нас, в амбаре. Там у него иконы везде стояли. В 17-ом он предупреждал отца моего: «Ну, Митя, теперь церкви закроют, будут последнюю рубашку забирать, снимай – не жалей». Когда стали отбирать, мы все сами отдали. Дед дьяконом служил, родители верующие были. В 26-м осенью у тетки обновилась икона, а дней через десять у нас обновилась икона Божией Матери со Спасителем. Вся икона как новая, золотая стала, один уголок черный остался, чтоб видно было, какая она была. – А как вы добирались сюда? – Взяли нас 7 марта 30-го года. Добирались сперва на подводах, потом на поезде. Поезд остановят иногда в поле, все вылезем, как грачи. Останавливались в Арве, в Лузе жили, по пятьдесят гробов в день хоронили. Из Лузы в Котлас привезли, две баржи погрузили, пароходом до Керчомьи неделю плыли, а потом по лесу по затесям шли без конвоиров, друг за другом. Остановились посреди леса, говорят: «Ну все, пришли, это наше место» – а вокруг ни избушки, ни куреня, ничего нет. Вначале спали под накомарниками, потом землянки построили. Мужчины строили бараки. Женщины корчевали лес, возили на лошадях. В 33-м большая голодовка была, половина людей умерла, некоторые семьи целиком умирали. Покойников возили на лошади, в яму сваливали. Пока яма не заполнится, не закапывали. Работали с шести до шести, комендант надзирал. Когда обустроились, коров и кур завели. Много земли обработали, картошку, огурцы сажали. Коммунисты про нас говорили: «Они как были кулаки, так кулаки и остались». Среди переселенцев много верующих было, и мы в лесу тайно молились. В 32-м к нам священника Селиванова сослали, у него четверо детей было, он в лаптях ходил... Отец Макарий, которому Дарья Дмитриевна была ближе родного человека, рассказал о ней: – Баба Даша с детства верующей была, у них там, в Оренбургской области, церковь не закрывалась. Когда коммунисты приходили храм отбирать, священник закрылся внутри и заявил: «Что хошь делайте, а из храма не выйду и не открою». Его потом народ всем миром защищал. Баба Даша каждый раз ходила в церковь. Муж ей говорит: «Перестань в церковь ходить, все над тобой смеются». А она ему: «За то, что надо мной смеются, – мне за это награда будет на небесах». Вообще-то они хорошо жили, восемь детей вырастили. Баба Даша мне во всем помогала, все ее молитвами здесь и держалось... Ее дочь Людмила Анатольевна вспоминает: – Она много молилась за всех, мне мужа хорошего вымолила. Постоянно при храме была, даже ночевала в нем. А в войну мама в одиночку почту разносила в Мыелдино, Тимшер, Югыдъяг. Тогда звери голодные в лесу на людей бросались. А на нее ни один волк не напал – она, пока по дороге шла, постоянно молитвы читала. Так и прошла по жизни с молитвой. Перед смертью говорила: «Сейчас только и надо молиться, скоро все гореть будем...» Отец мой называл маму Дарочкой, очень сильно любил ее. Всю жизнь никакой болезни не знала, только единственно закупорка вен ее на тот свет и унесла, потому что она много работала. Смерти она не боялась, все к ее приходу приготовила, одежду, покрывало себе пошила белое с крестами, подушечку с крестами, записочки написала, как чего сделать, что в гроб положить. Шила очень хорошо, о.Макарию сама облачение пошила. «Мы, – говорит, – на этом свете гости, туда пойдем в вечную жизнь». Никогда ее смерть не забуду. Такая веселая была, все сама делала, я и не думала, что она помрет. В субботу испекла торт, пышки... Вдруг тромб на ноге вену закупорил, ее в больницу отвезли. День помучилась, все заставляла нас молитвы у ее постели читать, сама показывала какие. А на второй день перед смертью три раза сказала: «Царица Небесная, возьми меня с собой!» – вздохнула и ушла. Отец Макарий был в Сыктывкаре, она все его ждала. На второй день он приехал, зашел весь бледный, увидел ее в гробу, сел возле нее и так зарыдал, как дитя по своей маме. «Вот, мама, – говорю, – внучек твой любимый приехал». Он ведь ей как родной... Как мама ушла, всех старух верующих за собой забрала, молодежь в пьянство ударилась... Год прошел после ее смерти – а будто сейчас это было... – Прости меня, мамочка, – заплакала Людмила Анатольевна, – ты была живым примером, буду так же любить всех людей, как ты любила! Прости, пожалуйста! То, что с уходом Дарьи Дмитриевны село как бы осиротело, почувствовали все. На о.Макария навалились неприятности и болезни, и он проболел почти целый год, из-за этого и приходская жизнь остановилась. В селе работы нет, леспромхозы закрываются, люди не работают, в церковь не ходят. Падает общий моральный уровень, пьянство, драки стали нормой жизни. О.Макарий живет на пенсию своего отца, который каждый месяц присылает ему по 450 рублей. Когда я заговорил с ним о горах, о.Макарий долго думал, а потом с сожалением сказал, что в это лето выбраться он никак не сможет: «Вместо гор буду по крышам лазать. Надо крест на храме установить, храм внутри достроить, водопровод провести, в общем, дел невпроворот». На том и расстались. Е.СУВОРОВ
На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Почта |
Когда автобус подъехал к таежному селу,
глазам открылся огромный храм, сверкающий новой жестяной крышей. Сельчане рассказали, что крышу крыл о.Макарий. Я был поражен смелостью батюшки. Не дожидаясь меня, он безо всяких альпинистских приспособлений поднялся на двадцатиметровую высоту и работал
там, рискуя разбиться. Самого священника в храме не оказалось – уехал в соседний леспромхоз за стройматериалами. Дожидаясь его, я принялся обходить уже облагороженную церковную территорию. Храм, вернее, комплекс храмов, расположился на высоком живописном
берегу Вычегды. Напротив алтаря на склоне холма стоит огромный поминальный крест – в память всех священнослужителей и мирян, похороненных на церковном кладбище. Село это древнее, за многовековую историю священнослужителей здесь служило много.
Югыдъяг в переводе с коми значит «светлый бор». Этот поселок вырос за рекой в сосновом бору во время войны. Еще перед революцией одной прозорливой бабушке было видение, как будто Троицкий храм из Усть-Нема перешел на
другую сторону реки. Так оно и вышло: после закрытия церквей в Югыдъяге образовалась большая община верующих, которые собирались вместе на богослужения. Да и сейчас больше всего помогают о.Макарию югыдъягские. Чтоб успеть на утреннюю службу, они встают в
четыре, в пять утра, по темноте с фонариками идут через лес по проселочной дороге десять километров до паромной переправы. Паром сейчас не ходит, и им приходится ждать какой-нибудь лодки с другого берега, чтоб переправиться за деньги. В храм приходят и
все встают на клирос. Мужчины и женщины, молодые и пожилые хорошо знают службу и поют вместе со священником. После службы, попив чаю, возвращаются домой, вечером приходят на вечернюю службу. После нее уже поздно ночью опять 15 километров в сплошной
темноте идут домой. Кроме воскресных и праздничных дней, приходят и среди недели – помогать священнику. Это ж какую веру надо иметь, чтобы вот так ходить в храм! У каждого ведь есть семья, дела, домашнее хозяйство. Что меня удивило, так это что все
прихожане как один после каждой службы идут на исповедь к батюшке. Но еще больше я удивился, когда увидел, что к причастию подошли только два человека. Совершенно ничего не понимая, я спросил у о.Макария:
Рассказала мне Анна Алексеевна и свою историю, не менее трагичную, чем та, что произошла с Егор-Иваном: «Я ведь тоже такая же грешница, как Егор-Вань, только он на коне храм осквернил, а я его танцами да весельем оскверняла. В
храме ведь клуб сделали, и я до сорока лет все туда на танцы бегала, хороводы водила и в спектаклях играла. Когда пьесу Виктора Савина ставили, нужна была икона для декорации. Взяла я из дома Николу – свекровь на свадьбу нам подарила – и на все репетиции
постоянно в сумке ее носила. И потом, когда на участки, лесопункты, ездили спектакли играть, я везде ее с собой таскала. Дорогой мы все частушки пели...
