ОТЧИНА
(русские судьбы в последние времена) Княжпогост
Небо красноватое, морозно, вьются дымки над трубами. На строящейся колокольне переговариваются мужики, стучат топоры, где-то лают собаки. Стены храма и часовни опоясывают закомары, повторяющие силуэты куполов. Видна работа резчиков по дереву. Смотришь, будто вспоминаешь что-то давнее, хорошее. Строить церковь начал еще о.Максим Савельев. Ездил, говорят, к старцу Николаю на остров Залит, тот посоветовал каменный храм возводить. Что-то не вышло, и снова отправился священник в путь. – Хорошо, – сказал старец, – ставь деревянный. Только недостроишь ты его. Так и получилось. Ушел о.Максим в Зарубежную Церковь. Валентина Березина рассказывает: – Я заплакала, спросила отца Максима: «Как же так?» – Не волнуйся, Валентина, – ответил он, – там все так же, там тоже православная вера. – А зачем же вы ушли, если все так же? Ничего не ответил священник. А прихожане вернулись к старому мирскому чину богослужений. С этого они несколько лет назад и начинали. – Однажды, в начале осени, собрались мы уже расходиться, – продолжает Валентина, – когда в храм вошел Анатолий Бойко и сказал: «Будем читать акафист Покрову». А почему именно этот акафист – не объяснил. Он сам потом рассказывал, что другое почитать хотел, а вышло, что Покрову. Только прочли, забегает Мария наша, кричит: «К нам батюшка приехал». Все на улицу выбежали. Анатолий стал в колокол бить. Солнечно было, дождик небольшой нас покропил. Такая радость. Так в храме городка Емвы, или в просторечии, по-старинному говоря, Княжпогоста, появился новый священник – отец Алексий с матушкой Аллой и двумя малыми детьми. Строительство Покровской церкви продолжилось. Когда ехал я в Княжпогост, то уже знал, что батюшка с семейством – беженцы с Кавказа. Кто-то сказал, что со Ставрополья приехали. Нет, оказалось, не из Ставрополья. Казачий рай и казачий ад Отец Алексий очень молод. Округлое лицо, речь с южными интонациями. Живет он в молитвенном доме. Мы сидим среди образов, а за дверью то смеются, то плачут дети. Переговариваются женщины. Молодой голос принадлежит, наверное, матушке Алле.
– Вы со Ставропольского края, отец Алексий? – Нет. Из Ингушетии, с того места, где она граничит с Чечней. Там казаки обосновались в стародавние времена. И я родился в тех местах, в казачьей станице Слепцовской, там Господь сподобил нас с матушкой пострадать. Нигде больше не видели мы столь благодатного места, где так хороша была бы природа. То был, можно сказать, рай на земле. Сады кругом, речки, пруды, равнины небольшие, очень красивые. Я из казачьей семьи, которая более 200 лет прожила в станице. Дома у нас в основном рубленные из дерева, очень добротные. Один мой дед был воином, двумя георгиевскими крестами награжден в Первую мировую. Другой – священником. Чеченцы и ингуши прежде в горах жили – в Бамуте, Очхой-Мартане. А на равнине мы, казаки, – молились, воевали, землю пахали. А какие крестные ходы были, носили иконы в человеческий рост! Когда наступило безвластие, стали нас вытеснять, горцы спустились из своих аулов, и не стало нам жизни. При Дудаеве чеченцы стали тихо-мирно заезжать, по 2-3 семьи. А когда почувствовали свою силу, стали русских гнать. Ведь казачьи станицы благоустроенные были. Там и газ, и водопровод. Дома дедовские, огромные. Ингуши, которые раньше с русскими жили, хорошо к нам относились. Среди них много прекрасных людей, гостеприимных, дружелюбных. Но когда война началась, половина ингушей стала смотреть немножко с презрением. Они вообще-то мягче чеченцев. Те совсем звероподобные стали, жестокосердные. Особенно после 95-го года. Начали людей воровать. И людей наших находили в лесу изувеченными, с выколотыми глазами. А скот и раньше крали. Так было всегда. Президент Аушев, как мог, защищал русских. Нашему храму подарил автобус, потом «Газель» из Москвы пригнали новую, выделили охрану. Но что мог один он сделать? – Почему вы, казаки, дали себя изгнать, отец Алексий? – А я вам скажу. В 92-м была в станице Троицкой свадьба. Это в четырех километрах от Слепцовской. Приехали ингуши на двух машинах, портить торжество. Казаки их наказали, выгнали. Тогда с гор понаехали с оружием и такую расправу устроили! Насиловали девушек, стреляли и молодых, и стариков, головы отрезали, трупы бросали в реку. А у нас оружия не было. Охотничьи ружья против автоматов, да и то не у каждого. За два-три года из Троицкой все выехали, из пяти тысяч осталось, может быть, пять семей. Сейчас из русских там отец Петр Макаров с горсткой людей. Больной он после плена, еле передвигается, а раньше такой бодрый был. Видел я его по телевизору после освобождения, он сказал: «Слава Богу за все», и Патриарх его в голову поцеловал. Отец Петр служит под охраной ингушей, которых Аушев прислал. Батюшке под 70 лет. Обычно священники в мирской одежде ходят. А о.Петр всегда ездил в рясе с крестом. Такой исповедник. Не стыдился своего звания. Мусульмане смеялись над ним, плевали в него. А он терпел, приводил в пример Господа. Мудрый человек. Лицо у него очень умилительное. Даже слезы выходят иногда, проступают, так он чувствует чужую боль. На престольные праздники к нему много людей съезжалось. Он всех принимал, детей любил кормить. Покойников на кладбище провожал с хоругвями, иконами, песнопениями. Это было для мусульман вроде проповеди, исповедничества перед ними. И я ему иной раз помогал как диакон. Когда о.Петра похитили, на его место в Троицкую прислали иерея Сергия. Храм батюшке очень понравился, он хотел монашество принять и остаться. Но его через неделю тоже украли. Асиновская Первой пала станица Асиновская, – продолжает батюшка. – Ее чеченцы отняли у Ингушетии при разделе. Яблочное место. Даже завод там был, на котором соки делали для всей страны. Это километров 25 от Слепцовской. Русских там осталось сейчас не более пятнадцати стариков. После войны наших из Асиновской выводили за станицу, резали, а дома забирали. Как выселяли? Заходили с автоматами, давали несколько дней на сборы или предлагали копейки за дом – три-пять тысяч рублей. Там жил мой товарищ Андрей. Улыбчивый такой, хороший парень. Ко мне заглядывал за крестиками, книжками, его дед, как и мой, был священником. По соседству они служили в старые времена. И мы с Андреем в пожарной охране одно время вместе работали. Когда чеченцы начали нагличать, он отказался уехать. Нашли его посреди улицы – на теле было 7 или 8 ножевых ранений, и сердце вырезано. Среди белого дня лежал. Чеченцы мимо проходили, видят – русский, ну и лежи. 38 лет ему было. А через неделю отца его убили. Дом у них огромный был. Те, кто убил, наверное, и вселились. Только неделю и выждали. * * * Перед войной в Асиновской построили огромную церковь, настоящий собор в честь святителя Николая. – Освящали, когда уже боевые действия начались, – вспоминает о.Алексий. – Владыка Гедеон специально приезжал. Вертолет сверху, БТР в сопровождении, священники, диаконы, солдаты кругом. Иконостас установили двухэтажный. В 91-92 годах построили, думали жить. Сейчас храм, наверное, под мечеть заберут. – Что? – застываю я, не в силах понять того, что услышал. – Под какую мечеть? – Сейчас при соборе две бабушки живут, стерегут. Чеченцы в ограду храмовую гранаты бросают – выживают. Русских туда уже не вернуть. Иконостас, скорее всего, снимать придется, вывозить, – отвечает батюшка. Я смотрю на фотографию собора в Асиновской, на новенькую кирпичную стену с выложенным на ней восьмиконечным крестом. И сознаю вдруг, какая пропасть отделяет нас с отцом Алексием. Все, что он говорил мне, казалось ужасным сном, который закончится если не через год, так через три года. Но я не знаю того, что в него было вбито годами страха, бессонными ночами, работой автоматов за окнами. И только когда он сказал про мечеть, что-то оборвалось во мне. И я начал понимать... * * * – Мне рассказывали, что в войну Сталин хотел потопить их, вайнахов, в Каспии, – задумчиво произносит священник, – уже и рельсы были в море проложены. Потом передумал. Господь их помиловал. А они не покаялись. Но за что-то Господь их терпит, милует. Значит, есть за что. Отец Петр – Слепцовская дольше держалась, – продолжает батюшка. – Была надежда, что наши, русские беженцы, вернутся. Потом нашего атамана Михаила подстерегли, зарезали. А когда отца Петра Сухоносова украли, побежали люди. Из 6-7 тысяч человек двести осталось, не более. Говорят, замучили его, отца Петра.
Помолчали. – Расскажите мне про него, – прошу я. – Он со всеми первым здоровался. Не ждал, когда уважат. Детство у него было тяжелым, голодным. В церкви он с малых лет. Молиться они с мамой и сестрой ходили в Ставрополь. Вспоминал росписи в первом своем храме – картины рая. Они были высоко, под куполом, и он любил их разглядывать. Там был дивный сад с плодами, прародители наши Адам и Ева. На всю жизнь запомнилось. – Какой он был? – Спросят у него: «Будет дождь на Покров?», и если скажет, что будет, – жди дождя. Прослужил о.Петр в нашей станице 35 лет. Всех нас и крестил, и венчал, мы все были духовные чада о.Петра. Позвал меня сначала автобус церковный водить, через год предложил диаконский сан принять, потом уже и в семинарию отправил. Три с половиной года я при нем служил. Меня он очень любил, часто к нам домой заходил, книг подарил целую библиотеку, числом не менее трехсот. Учил с матушкой жить, мир в семье хранить. Очень любил святые места. Бывал и на Украине, и в Грузии. Но вот что интересно, два раза в Иерусалим его приглашали, а о.Петр отказывался. Говорил, что недостоин. Мы с ним ездили по всему Ставрополью, он показывал старые храмы, места, где жил. Вырос он, можно сказать, в алтаре. С десяти лет, с 40-х годов, в церкви прислуживал. Его избрала в ученики прозорливая игуменья Фессалоникия. Она многому батюшку нашего научила. Например, при благословении людей в голову целовать. Он так проникся всем, что она передавала, что остался девственником. Простым целибатом жил. Мы с о.Петром вместе собирали ее житие – матушки Фессалоникии. Возможно, ее канонизируют, разговоры об этом в епархии ходили. Духовным отцом батюшки был схииеромонах Сампсон (Сиверс), старец, известный своей святой жизнью. Хоть его еще и не прославили официально, но акафист давно написан и люди молятся св.Сампсону. О.Петр нам о нем не рассказывал, только книжку подарил про старца. Сампсон жил в селе Винодельном Ставропольского края, а батюшка неподалеку, в деревне Ипатово. Через такую науку он многое перенял из старых времен. Опыт у него был большой. Со всей епархии обращались за советами. Владыка его любил, вместе они учились в семинарии. Тяжелые времена батюшка задолго предсказывал. Говорил: – Придет время, когда нас милиция будет охранять. Готовил меня: – Подожди, еще будем с охраной жить. Похитили его на наших глазах. Человек восемь в масках, с оружием после утренней службы ворвались прямо в алтарь. Выждали, когда народ разойдется. Жестоким образом за волосы о.Петра волокли. «Уазик» сзади открыли, бросили, как мешок. Я со второго этажа в окно увидел, как его тащили. Матушка закричала: – Батюшку воруют! Мы думали, что и за нами придут. Но не пришли. И выкупа за отца Петра не просили. Может, для того его увезли, чтобы замучить, веру в нас подорвать? Грозный – Когда я в Грозном служил... – мимоходом упоминает отец Алексий, рассказывая о гонениях на русских. – Вы служили в Грозном? – переспрашиваю. Батюшка так старательно подчеркивал, что человек он не мужественный, что я ему почти поверил. Он принадлежит к тому мягкому, застенчивому типу людей, о которых говорят: «Мухи не обидит». – В Чечню никто не хотел ехать после смерти о.Анатолия, – таким тоном говорит о.Алексий, будто оправдывается. – За труп его просили 15 тысяч. Владыка Гедеон сказал: «Мы заплатим, но после того, как тело покажете». Так нам его и не отдали. Наш отец Петр Анатолия священномучеником называл. Боялись в Чечню наши батюшки ехать, а там русских оставалось до 40 тысяч. В Грозном, Гудермесе, в станицах за Тереком. Согласился отправиться один архимандрит Исихий. И мне предложили такое вот послушание. Так вдвоем и отправились. Люди нас со слезами встретили, с большой радостью. До войны в Грозном большой собор стоял в честь архистратига Михаила. Но его из гранатометов сожгли. Тогда Масхадов выделил православной общине двухэтажный дом и охрану из чеченских милиционеров. «Масхадовцев» было шестеро. Охраняли они нас днем и ночью. Служили мы постоянно. Отец Исихий – человек очень добрый. Рискуя собой, поехал, что еще можно к этому прибавить? Сам он был с Кабарды. Мы часто беседовали, полюбили друг друга. Община в Грозном тогда, в 97-98 годах, большая была – около двухсот человек. На праздники до пятисот приходило. На первом этаже служили, на втором жили. На улицу старались не выходить. А если выходили, то ездить старались только на такси – это там дешево и не так опасно, как на автобусе. Меня чуть не украли в автобусе один раз. Человека три или четыре начали оттеснять, один схватил за шкирку, закричал: «Я с уголовного розыска», потащил к развалинам. Спасла меня женщина-чеченка. Закричала: «Оставьте его!» И другие чеченцы, спаси их Господи, осмелели, отбили меня. Меня батюшки так воспитали, чтобы не скрывать своего сана. Но в Грозном пришлось от этого правила отступить. Ходил в мирской одежде, иначе бы не выдержал. Напряжение было постоянное, а у меня жена дома осталась, ребенок, страшно было. Какая-то законность, впрочем, в Грозном была. Масхадов старался русских защитить. Но к каждому Масхадова не приставишь. Помню, на рынке русская старушка свои старые вещи продавала. Подошел к ней чеченец и убил в упор из автомата. Никто слова ему не сказал, не заступился. Это тот рынок, который потом взорвали. Квартиры забирали, резали потихоньку. К отцу Исихию все время подходили со скорбями. То жена, у которой мужа украли, то муж просил о жене пропавшей помолиться. – Молодых русских много к вам ходило, отец Алексий? – Ходили, даже крестились. Но в самом Грозном их было немного. Работали у богатых чеченцев, те их охраняли. Кто бухгалтером, кто кем. Я в аэропорту видел одного парня, он за компьютером сидел. В основном приезжали к родителям, ну и к нам заходили – кто на службу, кто свечку поставить. Больше, конечно, стариков было. Как выживали? Ставрополь помогал, наша епархия старалась поддержать. Отправляли продукты, одежду. Пенсии из России приходили. Тем и жили. * * * – Говорят, что пенсии не доходили. – Нет, Владимир, доходили. Да только их иногда отнимали. У нас в приходе обреталась бабушка Вера – юродивая. Была она тайной монахиней, прозорливицей, и Господь через нее многих в Грозном наставлял. Рассказывала, что как-то раз залезли к ней. Иконы, вещи вынесли. А она горячо молилась, чтобы ее не тронули, и Бог ее уберег. И других она учила не бояться. Ходила в медалях каких-то, значках. А раньше, до войны, бутылку носила с собой из-под водки и показывала, как пьяные себя ведут. Вразумляла. Меня учила, как от искушений оберегаться, матушку свою беречь. Когда Патриарх болел, она, не читая газет, не имея телевизора, сказала: – Молись за Патриарха, он так сейчас болеет. Она – ученица инокини Василисы, у которой даже покойный архиепископ Антоний Ставропольский в Грозном бывал, обращался за советом. А сама матушка Вера из России приехала, когда молодой была. У старца спросила, куда ей отправляться. Тот ответил: – Живи в Грозном до конца и спасешься. Я предлагал ей со мной уехать, у нас жить. Она отказалась, хотя один раз приезжала в гости. Я просыпался иногда и видел, что она молилась всю ночь. Обращался к ней со словами «матушка», а она просила: – Не зови меня матушкой, а зови меня, грешную, бабушкой. * * * – Так вот, Владимир, учила она нас не бояться. Да мы были не лучшими учениками. Ночь подходит, в молитвенный дом лезут бандиты. Не хулиганы, а настоящие боевики – в масках, с автоматами. Это у них форма, что ли, такая была. А у нас веревочка была протянута в вагончик, где охрана жила. Позвоним, они бандитов выставят. Ночами не спали, все ждали нападения: в храме были два больших образа в серебряных окладах – архистратига Михаила и святителя Николая. Чеченцы иконы в Россию сбывали. Да и мы на руках имели деньги, хоть и небольшие, а все добыча. Жило нас в молитвенном доме немало. Мы с отцом Исихием, монах Александр, два мирянина, Иаков и Андрей, а в двух комнатах бабушки поселились. Газ был постоянно, не отключали. Имелись вода и свет, правда, с перебоями, так что иногда при свечах служили. Молились от всего сердца. А как иначе, когда смерть кругом. Закончилось наше с о.Исихием послушание после того, как мы охраны лишились. Платить ей перестали. Милиционеры предложили, чтобы мы их содержали, да куда нам! Самим едва-едва на пропитание хватало. Мне платили около трехсот рублей, у остальных дела не лучше обстояли. Охрану сняли, а без нее нас вырезать могли в любое время. Стали люди разъезжаться. Остался инок Александр с частью бабушек. Александра тогда в иеродиаконы рукоположили. Может быть, в настоятели готовили. Никаких вестей оттуда больше не поступало, будто во сне привиделось. На Север – Как вы решились покинуть свою станицу, о.Алексий? – Еще в Грозном матушка Вера предсказала, что я в Краснодаре получу помощь, направятся там мои пути. Так все и вышло. Когда нашего батюшку своровали, не выдержало сердце. Невмоготу стало за матушку, за деток бояться. Выйдет она за ворота, мне покоя нет. Где она, что с ней, не украли ли, не надругались ли? Жили мы под охраной милиции. По улице нас с автоматами сопровождали. Но охранника всякий раз с собой не возьмешь. Меня два раза похитить пытались. Один раз удалось сбежать, в дом к ингушам заскочил, они укрыли. Другой раз развозил прихожан, а за нами «жигуленок» увязался. Стерегли, когда один останусь. Пришлось развернуть автобус, возвращаться в Слепцовскую. Мы были слишком измучены, чтобы на юге оставаться. И, видно, такой Промысел был, чтобы нам оттуда уехать. После того, как отца Петра отняли от нас, поехал я в Краснодар и встретил там однокурсника по семинарии игумена Иоанна. Он посоветовал к старцу архимандриту Георгию обратиться, духовному отцу владыки Сыктывкарского Питирима. Отец Георгий и благословил нас на Север ехать. * * * Разговор окончен. Мы выходим с отцом Алексием на крыльцо. Он сбивает снег ногой, улыбается как-то непонимающе – где он, как здесь оказался? Два века держался род его одного места, врос в него, пережил там войны, набеги, смуты. – Дому нашему родительскому 120 лет было, – говорит батюшка, по-прежнему грустно улыбаясь: – Были станицы, а стали аулы. Фотографии привезли. Все, что осталось. Матушка Алла Мы сидим с матушкой Аллой на кухне, а за дверью идет вечерняя служба. Сегодня память архистратига Михаила – покровителя небесного воинства. Матушка внешне – полная противоположность отцу Алексию. Он светлый, а она черноволосая, большеглазая. Он спокойный, задумчивый, она – живая, светящаяся. Вспоминает батюшку – отца Петра Сухоносова. Каждое слово о мученике дорого: – Батюшка, мне кажется, предчувствовал, что его украдут. В тот день, когда это случилось, он на проповеди плакал и как бы прощался. Говорил о плененном отце Петре Макарове. Сказал, что если тот все вытерпит, то сподобится мученического венца, даже если живой останется. Батюшке много раз предлагали на Ставрополье переселиться. Но он говорил, что останется до конца со своим приходом. Украсть его пытались несколько раз. На Успение, 28 августа, за день до праздника машина подъехала. Бандиты дождались, когда о.Петр из храма выйдет, затащили к себе, один прихожанин попытался отбить, но ему голову пробили. Но только все равно ничего у бандитов не вышло. Батюшку повезли, а своего человека забыли. Машина рванулась, отъехала, тут только чеченцы сообразили, что неладно выходит. Испугались, отца Петра выкинули, а своего забрали. В другой раз охранники, что при храме жили, отбили нападение. В час ночи через наш с Алешей двор чеченцы пробрались, в ограду церковную соскочили. Перестрелка была. Ингушские милиционеры отца Петра отстояли. Своего бандиты добились только этой весной. Народ после литургии разошелся, осталось всего несколько человек, в основном старушек. Батюшка в алтаре был, когда чеченцы в церковь забежали. Ингушу-охраннику голову разбили, он потерял сознание, тоже пострадал. А бандиты ворвались в алтарь и за волосы отца Петра потащили. Одна из женщин, она на той фотографии, где нашего Павлика крестят, в ноги отцу Петру вцепилась. Их вместе волокли, уже в дверях машины ее автоматом по голове ударили, оторвали. Почти сразу об этом по всем постам было передано, погоня бросилась. Почти догнали. Нашли потом машину, прошитую пулями и залитую кровью. Но батюшка был все еще жив, иначе они бы его бросили. Потом показали по телевизору фотографию, на которой он нагой, истощенный в яме лежит, сказали, что замучили его. Люди ездили просить тело. Не отдали. * * * За дверью поют, женские голоса славят ангелов. Сегодня их день. Матушка Алла продолжает рассказ, иногда отвлекаясь, чтобы утешить Машеньку, светлоголовую, в отца, и такую же подвижную, как мать: – В тот день, когда это произошло, мы с Павликом причастились. Это был воскресный день, чудесный. Мы решили почему-то на камеру снять, как батюшка служит. Кассета сейчас у сестры в Москве хранится, нам ее не на чем смотреть... Его последняя служба. Наша Надежда Брюховецкая во время херувимской несколько раз видела, как впереди нашего батюшки шел Спаситель. А когда отец Петр читал проповеди, все плакали, на Пасху каждый год приезжали корреспонденты, записывали проповеди. Батюшка даже в разговоре с неверующими умел найти какой-то верный тон, необходимые слова. Он был очень образованным человеком. Помню, как мы с ним сидели, книги переплетали. У о.Петра станок был переплетный, он любил с книгами возиться, сам их обновлял. Все в приходе считали его святым. Был он с самого рождения очень больным человеком. Малейший ветерок – он в постели. Перенес много операций, в последний раз ему почку удалили. Но как его любили повсюду! При нас в палату человек десять зашло духовенства. Люди отовсюду приезжали в больницу исповедоваться. Фотографии Разговаривая, мы рассматриваем фотографии. На одной отец Алексий стоит в старом свитере. – Это свитер, как мне кажется, старца Сампсона, – поясняет матушка, – а Алеша считает, что священномученика Николая, которого в революцию убили. Отец Петр ему подрясник подарил священномученика Николая, Алеша в нем дома ходит. А свитер ему передала матушка Анастасия, когда мы к ней в Киев ездили. Она монахиня и тоже была духовной дочерью старца Сампсона. У нее вещи старца оставались, и она их дарила. А о нашем отце Петре рассказывала, что когда батюшка панихиду служил по своей сестре, она – Анастасия – видела, как Богородица с омофором стояла над изголовьем гроба.
– Он вечно глаза закрывает. Он и крестил нас всех, и венчал почти всех в станице. По всей России его духовные дети. Сейчас расскажу, как он через одного человека всю семью к вере привел. У нас женщина однажды упала в церкви на пол, начала биться и кричать: – Батюшка, спасите его, я его так люблю! Муж у нее черной магией занимался. И она тоже была бесноватой. Ниной ее звали. Отец Петр причастил ее, стал беседовать часто. Батюшка за нее сильно молился – и исцелил. Она так переменилась! Как ночь на день. Стала помогать в храме, батюшка поселил их у себя – все семейство. Они из Чечни, из Серноводска бежали. Муж стал глубоко верующим человеком, работает сейчас учителем в Слепцовской, а Нина – медсестрой в больнице. Их дочь вышла замуж за пономаря – вот он на нашей свадебной фотографии. Нина с дочкой, когда батюшку похитили, бежали за машиной целую улицу. Она так страшно кричала и бежала, пока из сил не выбилась. Украли его за две недели до Пасхи. Он как раз объявил, чтобы приходили через неделю на Вербное воскресение. * * * – Как мы жили там? – переспрашивает матушка. – Я из дому выходила только в церковь. Ни за хлебом, никуда выйти не могли. В о.Алексия плевали на улице, оскорбляли его, когда по станице в рясе шел. Мы сначала далеко от храма жили, в родительском доме. Раньше нам казалось, что храм рядом. А потом стало далеко. Пришлось переселяться поближе. В Нестеровке атамана похитили. У министра по чрезвычайным ситуациям Ингушетии сына украли, тестя, потом сестру жены – она за хлебом вышла. Я лично знала пятерых человек, которых украли. У нас мужчина был Николай, у него сына Алексея в Чечню увезли. Николай все просил батюшку молиться. И так получилось, что сына отпустили. Алексей говорил, что его били постоянно, издевались, снимали это на камеру и отправляли родителям. Но он при этом постоянно ощущал благодать какую-то, покров Божий над собой. Вернулся глубоко верующим человеком. Крестин, венчаний в станице совершалось все меньше, в последнее время по два-три раза в год, не больше. Под конец только отпевали. – Скорее бы крестины, – говорил батюшка, ждал новых деток. Но их рожать стало страшно, да и некому. Павлик – Святые, дай святых, – кричит Павлик и тянет к себе альбом с фотографиями. Там он рассматривает снимки отца Петра и требует внимания новыми возгласами: – Батюшка, батюшка, батюшка...
– Я вижу, Пашенька, вижу, – успокаивает его Алла и, вновь оборачиваясь ко мне, говорит: – Пашеньку нашего отец Петр очень любил. Он у нас на горнем месте вырос – в алтаре. В кресле для архиерея и сидел, и спал. Батюшка шутил: «Он у нас архиереем будет» и все спрашивал: «Ну когда же ты подрастешь, кадило мне будешь подавать?» Мы к архиерейскому креслу стул приставляли, чтобы Павлик не падал во сне. Он там играл, гукал, иной раз расплачется. В храме его не видят, только рев слышен или смех. Все улыбаются. И батюшка улыбается. Он спас Пашеньке жизнь. Павлик подавился кусочком яблока, почернел, потерял сознание. У меня даже в голове помутилось, бросилась к о.Петру. – Батюшка, молитесь, Павлик умирает. Упала у алтаря, кричу: – Господи, верни мне сына! А о.Петр схватил Пашеньку, начал делать искусственное дыхание, благословлять его, крестить, молился он горячо, страстно. Сам был до смерти напуган. И отстоял Пашеньку, упросил Бога оставить нам мальчика. Он детей очень любил. Нищую девочку Анжелочку удочерил, она кричала, когда его похитили: «Батюшка, милый!» Анжела сейчас в Слепцовской осталась. Живет при храме, ждет отца Петра. * * * Павлик все не унимается. Ему обидно, что мы не смотрим на его батюшку. – Павлик, ты кем будешь, когда вырастешь? – спрашивает матушка. – Архиереем. – А Машенька? – Игуменией. Матушка смеется: – В Сыктывкаре во время приезда этим летом Святейший Патриарх остановился рядом со мной, Пашеньке руку на голову положил и стал говорить со мной. Я плакала, ничего не помню, что отвечала. А Павлик на радостях на руках у меня прыгал. Какой-то мужчина рядом стоял, говорит: – Архиереем будет, раз Патриарх на вас такое внимание обратил. Я тогда и вспомнила, как батюшка об этом говорил. Павлик у нас смешной. Обещает в Загорск поехать – за меня молиться... Вот и все я вам рассказала. * * * Открываю дверь из кухоньки, где мы с матушкой Аллой беседовали, и попадаю к молящимся. Храм полон. В основном это нестарые женщины, девочек и старушек поровну. Постоял и я с ними. Потом посмотрел на часы. Пора в путь. Выхожу в снег и собираюсь возвращаться на остановку прежним, долгим, путем. Другого, как мне говорили утром, нет. Но некое предчувствие заставляет улыбнуться, и через минуту оно сбывается. Я иду по дорожке, протоптанной общиной отца Алексия прямо к шоссе. За спиной остаются молитвенный дом, часовня, церковь, что строится в северном нашем русском духе. На вокзале, когда смотрю расписание, замечаю, что через Княжпогост на Кавказ идут прямые поезда. Указаны сроки в пути, и от руки написаны цены. Они не так уж и велики. Записал В.ГРИГОРЯН
На глав. страницу. Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив . Почта |
Станция Княжпогост (республика Коми).
Среди глубокого снега протоптаны дорожки. Прямо к церкви ни одна из них не ведет. Иду окольным путем, вокруг домов. Хотя деревянные купола, сделанные в старорусском стиле, – вот они, прямо перед глазами.
Я беру в руки следующий снимок. На ней о.Петр стоит с веточками вербы, с закрытыми глазами. Фотография мне очень нравится. Матушка улыбается и, сама того не замечая, говорит о нем, как о живом:
