СТЕЗЯ

Севернее их в СССР не было

Магнитофонная пленка отчаянно свистит, сквозь помехи раздаются голоса рассказчиков, звенит посуда, женщины на коми языке поют грустную красивую песню. В день памяти Клавдии Дулесовой друзья собрались, чтобы надиктовать воспоминания о ней.

Я останавливаю кассету, которую мне передали, потеряв надежду что-либо разобрать. Подхожу к окну. Сыктывкар. Время далеко за полночь. На перекрестке мигает светофор, освещая снег. Гаснет и снова вспыхивает. Придется говорить о том, что слышал лично.

Клавдии Николаевны не стало полгода назад. Она часто повторяла:

– Хочу, чтобы коми земля зацвела садами.

Последний свой сад посадила в Кылтовском женском монастыре.

Я не знаю, откуда у девочки из северной деревни, которая ни разу не видела, как цветет яблоня, взялась эта мечта. В 53-м она села на теплоход счастливая, красивая и поплыла из Коми в Саратов. Зная, чего хочет. Но не ведая цены этого желания.

Родословная

Она была четвертой в семье. Трое родились слабенькими. Брат умер во младенчестве, его даже назвать не успели. Одна сестра часто болела, другая прожила совсем недолго. Однажды в дом зашел человек с улицы и громко поздоровался. У девочки закатились глаза, и она скончалась почти мгновенно.

Клавдия появилась на свет в 35-м в Прилузье, деревне Ракинской. Бабушка ее по отцу, Александра Тимофеевна, решила, что в младенце пуд весу без малого. Все восклицала:

– Пуд, пуд.

Девочке сразу надели платочек – благо, выглядела она на годовалую. Деревенские говорили:

– Ну, будет работница.

Это было 18 августа, в день Евстигнея-мученика, когда, по старой незапамятной традиции, бабушка – местная лекарка – вышла в поле заклинать землю. Плеснула конопляного масла и поклонилась на четыре стороны света, читая заклинания.

На юг, например, сказано было следующее:

– Мать-сыра-Земля! Утоли ты все ветры полуденные со нечистью, уйми пески сыпучие со метелями.

Тогда-то и решился Яков Васильевич, спасая любимицу свою Анну, отдать ее в семью Ракиных – людей благочестивых, но бедных. Вскоре после этого был раскулачен, разбросан по ссылкам и лагерям весь его род. Клементьевы выжили (крепок был корень), но не все. Дядя Клавдии бежал из-под стражи и погиб под поездом. Никогда прежде крестьяне так не умирали. Да закончилось оно – это «прежде».

Возрастание

Когда война началась, Клаве еще шести не исполнилось. И стало в то время оправдываться предсказание: быть ей работницей. Мать усаживала дочку на лошадь – править, а сама шла за плугом.

На второй год войны началась школа. Тетрадок не было, писали на газетных листах. Привыкла к учению Клавочка не сразу. Ей куда интереснее было с бабушкой Александрой Тимофеевной по лесам ходить и по дебрям лазать.

За то, что боролась с душевной широтой богомольцев своих – Василия Васильевича и Александра Васильевича, – прослыла бабушка скаредной. Но это была не главная ее черта. Она была природным человеком. И Клавдию к этому приучала. Вдвоем в лесу травы искали, корешки, чагу и прочее. Все собиралось в свое время, иную траву в полночь, иную, когда роса не сошла. Людей бабушка лечила, а благодарности так и не дождалась. Прозвали ее в деревне шевой – по-русски колдуньей. Боялись, что сглазить может. Удивлялись ее урожаям на огороде. Семя капусты не вымачивала, возьмет ночью в рот, выйдет на гряды, плюнет. А осенью только успевай собирать кочаны.

Другой радостью для Клавы были кони. Она всегда за главную была. Ей подчинялись, уважали ее все мальчишки. И было за что. Однажды в ночном Клавдию лягнула лошадь. Со сломанной ногой девочка продолжала управляться с табуном, отдавая ребятам приказы. В деревню вернулись в свое время, ни часом раньше. Как сама потом шутила: «Пока последнюю соль не съели». Они с собой брали черный хлеб и соль. Сами ели, коней угощали. Все говорили, что девочка после этого станет хромоножкой, но бабушка выходила ее и в тот раз. Осталась только ямочка на ноге.

* * *

Русского языка Клавдия не знала до пятого класса. Потом освоила его очень быстро, прекрасно знала классику и говорила на русском красиво, как на родном.

– Когда закончила восемь классов, – рассказывает ее дочь Татьяна, – пришлось продолжить учебу в школе рабочей молодежи, а по ночам трудиться. Чтобы старшую сестру содержать – она на физмат поступила. Обе очень стремились к учебе, но каждая по-своему. У мамы призвание было земля, а у сестры той, что слабенькой родилась, – математика. Ее сын, академик Тимофеев, преподает сейчас в московском Бауманском институте.

Получив среднее образование, Клава решила ехать в Саратов в сельскохозяйственный институт. Ее мечты о садах близким были не понятны. Бабушка еще помнила, как в Коми картошку называли земляными яблоками, а помидоры – кровавой ягодой. Когда Клавдия привезла их в деревню для угощения, двоюродный брат, надкусив помидор, выбросил его с отвращением.

Какие тут сады...

* * *

Не понимали этого и в институте. Сначала недоглядели, а потом советовали, настоятельно просили перевестись на лесной факультет. Преподавателей можно было понять. Девушка из Коми выбрала не просто агрономию, но плодово-ягодное отделение.

– Какие у вас плоды на Севере? – спрашивали.

– Нет, так будут, – искренне отвечала Клава.

Будущую специальность свою она обожала. Но вскоре, на летней практике в Астрахани, ее, северную девушку, поставили выбраковывать арбузы. Ходить по бахче и разбивать ногой нестандартные. Она пинала их, а они внутри красные. Сначала пыталась есть, потом просто шла и плакала. Клава всегда о своей профессии в возвышенных тонах говорила. А тут была просто убита. Для нее все, что земля родила, было свято.

* * *

В институте собрались девушки со всей страны. Танцевали. Клава обожала вальсировать. По вечерам пели. По репертуару Клавдии Николаевны, а она могла петь по четыре часа, дети ее изучали географию. В наследство от Саратова осталась песня «Огней так много золотых». От воронежских девчонок сохранились на память частушки. А осетинские песни Клава выучила уже после института, когда ее по распределению послали под Моздок в совхоз Виноградный.

Белые ночи

Мы с Татьяной Геннадьевной – дочерью Клавдии Дулесовой – сидим в классе хореографической школы. За стеной играют на рояле. Мы говорим под музыку. Вернее, говорит Татьяна, а я слушаю:

– Нравы в Осетии были не те, что у нас. У мамы сразу появилось множество кавалеров, которые требовали, чтобы она вышла замуж, – за любого на выбор, иначе говорили: «Зарежем». Она красавицей была, с длинными белокурыми волосами.

Тем не менее, она вышла за отца моего, Геннадия Сергеевича Дулесова, по любви.

Отец ее научил готовить. Чуть что не по нем, швырял тарелку об стену. Поэтому легче было научиться вкусно готовить, чем собирать осколки и еду со стен соскребать. Мама его безумно любила. Ни в чем не отказывала, за одним исключением. У них, на Кавказе, принято, чтобы женщина мужчинам ноги мыла. Не только мужу, но и всем его родственникам. На это мама не соглашалась.

* * *

– Она хотела честно отработать положенные три года, никогда не любила оставаться в долгу, но из этого ничего не вышло. Дело в том, что мама разговаривала красочным сочным языком. И отца поразили ее рассказы о белых ночах. Она его так заговорила, что он первый, не дожидаясь ее, в Коми уехал. К бабушке моей – смотреть белые ночи. Он ведь осетин, человек импульсивный, захотел – сделал. А матери своей наказал относительно мамы:

– Не убережешь, тебя первую убью.

Та перепугалась, стала маму выпроваживать, говорить, что жена за мужем должна, как нитка за иголкой, следовать. И пришлось маме уехать.

Устроилась она здесь в коми филиале Академии наук. На опытное поле – главным агрономом научно-экспериментальной станции. Название громкое, а на самом деле – барак и кусок необработанной земли, огороженный забором. И это после Осетии, где все цветет.

При этом задачи все время менялись. Самой тяжелой работой стала заниматься – залужением тундры. Она проводила каждое лето в экспедициях. Что такое тундра? Холод, вечная мерзлота, земля под ногами качается и комаров тьма-тьмущая радуется лету.

Первым не выдержал отец. Мне было четыре года, когда ему надоели белые ночи и мамины экспедиции. Он собрал вещи и уехал в Осетию.

Исмаил Садыкович Хантемир – мамин руководитель – утешал ее:

– Нельзя тебе заводить семью, ты человек общественный.

* * *

Мы жили в то время по улице Куратова, – вспоминает Татьяна, – где сейчас находится республиканский архив. Дом был похож на вокзал. Я до шести лет спала с бабушкой. Моя кровать была практически всегда занята гостями из деревни. Я их за это ну просто терпеть не могла. Помимо деревенских, все окрестные жители ходили к нам смотреть телевизор – первый на нашей улице, ведь дедушка работал главным бухгалтером в «Связи». В гостевой комнате сразу же образовался «кинозал».

И вот однажды пришел посмотреть телевизор молодой красивый офицер в парадной форме. Как сейчас помню его, белое кашне и белые перчатки. Он был моряком, командиром торпедного катера. Я первая в него влюбилась. Потащила к маме со словами, что этот дяденька мне очень нравится. Так они познакомились, мы стали втроем ходить кататься на коньках, а закончилось все тем, что они расписались. Папа, я его так называла, уволился со службы и стал работать под началом у дедушки. Человек Владимир Алексеевич был скромнейший, ему довольно было хлеба с молоком – настоящий военный.

* * *

– А вскоре закончилась мамина эпопея по залужению тундры, – продолжает Татьяна, – во время последней экспедиции у нее отнялись ноги. Ее привезли на носилках, как сейчас помню, в черном тряпичном костюме, рабочей косынке – в том, в чем работала.

После больницы врач сказал маме, что тундра для нее – смерть.

В это время она закончила аспирантуру в Тимирязевской академии и стала кандидатом наук. А вскоре ей предложили работу в сельхозтехникуме, а главное – дали два гектара земли, сказав, что она на них может делать все, что хочет. А хотела она плоды и ягоды в Коми выращивать – то, что здесь не росло до сих пор.

Хотела продвигать на Север красиво цветущие растения, разбить по всей республике сады, чтобы у нас не только елки росли. Именно мама посадила возле дома первую в республике сирень. Сначала один куст, а когда его стало не хватать для всех желающих – второй. Мы ее уговаривали, чтобы она его в глубине участка разместила, но мама очень хотела, чтобы люди видели цветы и радовались:

– Пусть ломают, значит, тянутся люди к красоте, – говорила, – и сирени хорошо, лучше будет ветвиться.

Один куст рос возле собачьей будки, другой – возле дровяника. Когда дом сносили, ее в горисполкоме попросили сирень оставить. Это были сортовые кусты с крупными цветами. Они и сейчас растут возле здания архива. Правда, цветы измельчали без маминых рук, но все равно красиво.

Цветение

С начала семидесятых годов, с сельхозтехникума, и начала осуществляться мечта Клавдии Николаевны о саде. Вскоре на голом месте появились кусты смородины – черной, белой, красной, золотистой,– малины, крыжовника. Многое не удалось. Кукуруза оказалась жидковата:

– Она любит темные ночи, – огорчалась Клавдия.

Яблони поднялись, но плодов так и не дали. Зато замечательно принялась облепиха. Вишня войлочная, которая по земле стелется, начала давать богатые урожаи. Для студентов это была отличная школа. Да и Клавдия Николаевна расцвела. Ездила с докладами по всему Северу вплоть до Калининграда. Приезжала в чужой город – первым делом шла в церковь, потом обходила все театры, выставки.

Выступления ее на конференциях высоко ценились, книги становились бестселлерами. Но уровень работы был, конечно, не тот, которого хотелось. И вот однажды ей предложили всерьез заняться продвижением садов в Коми.

* * *

Как Клавдия пришла к главному делу своей жизни – созданию государственного сортоиспытательного участка в республике. Поле ей дали в пять гектаров, а полагалось иметь пятнадцать. Пришлось работать в двух направлениях. С одной стороны выбить еще пять гектаров. С другой – добиваться в Москве разрешения ограничиться десятью гектарами. Ведь у нас все-таки не Ставропольский край. Это был самый северный сортоучасток в Союзе.

Начались опыты, со всей страны добывали посадочный материал. Там кустик, там два семечка или полчереночка. Так создавался ее сад.

Татьяна перечисляет:

– Чего здесь только не было. Смородины десятки сортов, облепиха, малина, яблонь 34 сорта – и все давали урожаи. Арония, вишня, черемуха, ирга, шиповник, японская айва, актинидия, у нее плоды как виноградинки висят, шиповник, слива, дуб, хмель. Виноград она тоже выращивала, но в теплицах. Хотела на воздух высадить – но виноград все время затаптывали, и она не успела его приспособить к нашему климату. Несколько лоз и сейчас в пединституте плодоносят.

Сотрудников мама не имела. На сортоучастке трудилась вся наша большая семья, начиная с бабушки Анны Яковлевны, которой было 84 года. Помогали снохи, дядья, племянники, мы, дети, ну и, конечно, папа. Летом мужчинам приходилось все это хозяйство охранять. А ведь у них у всех были свои дачи. Работали бесплатно. Правда, мама охотно вознаграждала всех отборными семенами, саженцами – теми, что выдержали испытание коми землей. С куста смородины можно было снять по пять ведер. Делилась она не только с родственниками. Ее радовал каждый новый сад, который появлялся в республике. Саженцы распространялись вплоть до Вуктыла.

Что стояло за этим, поясню на одном примере.

У совхоза были пчелы, через забор от участка. Но однажды пасечник уволился, ульи куда-то делись, и урожаи малины упали втрое. Она сначала не могла понять, что происходит. Думала: может, воровать больше стали. Долго сверялась с полевыми дневниками и наконец поняла в чем дело. Выучилась на пчеловода, из Кирова привезла две породы пчел – русскую и карпатскую. И урожаи снова вернулись к норме.

Работала она с утра до ночи, того же требовала от нас. Но при этом была очень веселой, острой на язык. Приехал как-то министр на «волге», начал распоряжаться: то ему погрузить, это, да еще самое лучшее. А мама:

– Вы тут для меня все одинаковые, как в бане.

Министр покраснел, обиделся. У нее из-за прямолинейности много неприятностей было в жизни.

Нашествие

За работой не сразу заметила Клавдия, что начались новые времена. Но потом вдруг дрогнула, поплыла земля под ногами.

– Мы всегда считали, что она самая сильная в семье, самая здоровая, все выдержит. Если глаза открыла – может работать. Мы ее и не берегли никогда, – говорит Татьяна, – но в 90-м в нашей семье произошла трагедия, которая очень сильно подкосила маму.

Погиб мой младший брат Юра. Мама мечтала, чтобы мы с ним пошли по ее стопам. У меня сейчас две профессии – концертмейстер и агроном. Я закончила сельхозакадемию в Кирове.

А Юра хотел на Сахалине остаться после армии. Но мама настояла, чтобы он тоже в Кировскую академию поступил. Он только один курс успел окончить. Убили его на 8 марта. Юра купил маме цветы, конфеты, сказал:

– Можно, я в этот день не буду с тобой.

Она очень расстроилась, а брат пошел к ребятам, которые его пригласили. Одному из них – своему близкому другу – он занял незадолго перед тем денег. И тот, чтобы не отдавать, нанял человека Юру убить.

После этого мама остригла свои тяжелые прекрасные косы и больше уже не пела. Стала мало спать, ела раз в два дня. А папа больше не мог видеть людей, уволился с работы. Он внутренне умер и за несколько лет истаял, как свечка.

* * *

– Вторым ударом для мамы стала гибель сортоучастка. Обворовывали его всегда. Долгое время по-мелкому – малину, смородину обирали. Хлопот доставляло и нашествие зайцев, которые кору с деревьев глодали. В одну зиму их столько развелось, что дядя ходил отстреливать.

Но люди все-таки доказали, что зайцам за ними не угнаться. В 94-м Москва передала сортоучасток республике, но здесь его не приняли. Маме предлагали превратить поле в фермерское хозяйство, но она наотрез отказалась, сказала:

– Не хочу на земле кулаком сидеть. Она принадлежит государству.

За свой счет кормила трех овчарок, но они на привязи сидели. Днем их боялись, а ночью воры лезли вовсю. Мы боялись, что однажды они маму прибьют. Но она отвечала:

– Мне ничего не страшно, я пойду с молитвой.

Она никогда ничего в жизни не боялась. Полагалась на Бога – и меня этому учила. Помню, занимались мы для межадорского совхоза опытами на одном поле. Мне тогда было лет одиннадцать, и мама меня посылала одну с рюкзачком в город за книгами, реактивами. Идти нужно было через лес, ловить попутку, потом возвращаться тем же путем. Я говорила:

– Мама, мне страшно.

А она отвечала:

– Молись – и ничего с тобой не случится.

И, действительно, с нами ничего страшного никогда не случалось. Чего не сказать о мамином саде. Постепенно от него стали отрезать один кусок за другим. Университет решил здесь построить коттеджи, провести асфальтовую дорогу. Прокладывать ее начали ночью. При этом погиб питомник – сердце участка.

Однажды ночью пришли машины с грунтом и погребли под собой многолетние ее труды. Тогда у мамы случился первый сердечный приступ. Погибла наша 8-летняя груша, которая готовилась к плодоношению. Единственная груша в республике. У нее такие завязи были, она бы дала плоды обязательно...

Татьяна чуть не плачет:

– Асфальтовой дороги так и не построили, да и до коттеджей руки у них не дошли. Только и успели все разворотить. Сейчас там картошку сажают. Вторую половину участка забрал детдом. Его представительница ходила по начальникам и повторяла:

– Детям нужна земля, детям нужна земля.

Мама предложила к ним устроиться на работу, учить детей эту землю любить, работать на ней. Но ей отказали. Сказали, что денег нет. А ведь она могла стократно свою зарплату покрыть. Сейчас там несколько грядок морковки, картошки, смородину собирают, но большая часть земли пошла под огороды сотрудникам. Урожаи великолепные, да только не долго это будет продолжаться. Ведь за землей ухаживать надо, как за ребенком. А они нет, чтобы лесенку к яблоне приставить, ветки не драть. Одно дерево вообще пополам разодрали. Этой земли еще года на три от силы хватит.

В университете сейчас, правда, забеспокоились. Но восстановить то, что разрушено, будет невероятно трудно. Хотя и можно еще это сделать. Если найдется человек.

Кылтово

Не думала Клавдия, что придется ей повторить судьбу матери, на глазах которой прахом пошло вековечное хозяйство. Там, правда, было раскулачивание, а здесь вроде как наоборот. Однако суть одна – разбой. Сколько ни сей, ни сажай крестьянин – найдется, кому за него урожай собрать.

Но весной на запаханном поле Клавдии пробивается клубника, лезет какая-то невиданная для Севера зелень. Еще недавно говорили, что коми земля для этих растений не пригодна. А теперь никак не могут их истребить до конца.

Так и Клавдия Дулесова еще раз перед смертью ухватилась за землю и поднялась – посадила последний свой сад на земле Кылтовской обители, оставила здесь свою душу.

* * *

Несколько лет назад хорошему человеку, Саше Потапову, явился во сне старец, назвался Амвросием и показал разрушенный храм. Вскоре узнал Саша, что это за старец был и что за церковь ему привиделась. Так стал он помогать Кылтово, привлек друзей, знакомых до полусотни человек.

Когда вышла на них Клавдия – появилась надежда, что часть ее трудов можно спасти. Она решила создать новую базу в Кылтово, там огромные сельхозугодья. И настоятельница матушка Стефанида обрадовалась. Ведь сад растить – это лучше, чем подаяние выпрашивать. На одних ягодах можно экономически подняться.

Саженцы возили до поздней осени, одну машину за другой – деревья, кусты. Некоторые водители, когда узнавали, что для монастыря, денег не брали. А за спиной запахивались поля с опытными растениями, которым не было цены. Трактор не успели отбуксировать – разворовали его на глазах.

* * *

Клавдия Николаевна очень спешила. Понимала, наверное, что времени ей немного остается.

Саша Потапов вспоминает:

– Знала, что умирает. Но держалась молодцом, была жизнерадостной. О болезнях не говорила, и мы не затрагивали этой темы. Спасти удалось смородины сорок сортов – целый гектар высадили, черноплодку, привитую к черемухе, розы, скрещенные с шиповником, – очень красивые кусты с крупными цветами и ягодами. Вокруг монастыря их посадили, чтобы красиво было.

Стали высаживать – местные жители начали волноваться. Но Клавдия Николаевна нашла общий язык с людьми. Сказала: «Вы же сами будете здесь ягоды собирать, а цветы – это такая красота». Всем желающим давала саженцы, это было понятно, близко всем, и народ к ней потянулся и к монастырю стал иначе относиться. Люди там колючие, но хорошие. Постепенно раскрывались. Бывший председатель кылтовский, старый коммунист, нам помогать начал. А ведь сколько против монастыря выступал. Когда мы водопровод тянули, на скотном дворе двое ребят до трех часов ночи возились, спускали воду. Это наши люди, только подход к ним нужно найти – и они все для вас сделают.

Первое впечатление от Клавдии Николаевны было такое – жесткая женщина. Но потом постепенно все понимали, какие в ней за всем этим таятся нежность и любовь. Студенты их сельхозтехникума, которые нам помогали, готовы были ради Клавдии Николаевны работать, как на себя не всякий работает. Она их зажгла.

Последние кусты сажали уже поздней осенью, разбивая ледяную корку на земле. Как ни странно, они лучше всех прижились. Когда сделано было все, что в силах человеческих, Клавдия Николаевна слегла.

Смерть

Она проболела всю зиму, потом весну. Держалась мужественно. Старалась не допускать до себя даже подруг – чтобы не видели ее слабости.

Не стало ее в начале лета, в разгар цветения сирени. У нас, на Севере, она распускается поздно. Мимо двух кустов, тех, что возле архива, я каждый день ходил в те дни на работу. Одну веточку поставил дома в вазу. Дочка моя была ей очень рада. А напротив архива во дворе цвела яблоня. Ее посадил другой чистый человек. Я знаю только фамилию его – Попов. Но чаще всего мы помним этих людей не по именам, а по деревьям и цветам.

Утром пятого июня Клавдия Николаевна попросила внучку Алису почитать для нее молитвы. Девочка прочла.

– Еще, – попросила бабушка.

Алиса снова читала – и так часа полтора.

– Ну все, я ухожу, обо мне не плачьте, – сказала Клавдия Николаевна.

Помахала рукой, улыбнулась и отвернулась лицом к стене, как принято умирать у крестьян.

В.ГРИГОРЯН

назад

вперед

На глав. страницу. Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив. Почта

eskom@vera.komi.ru