ПОДВИЖНИКИ
ПРЕД ЗВУКОМ ТРУБНЫМ
(По
рассказам матушки Евгении)
«Россия творится ныне более всего в кельях.
В их сосредоточенности и ясновидении,
в их молчании, в их скорбных
молитвах...»
( И.А.Ильин)
В августовский щедрый день святителя Митрофана Воронежского в ставшем санаторным за годы лихолетья Звенигороде, на дощатой скамейке у забора в тенистом дворике, мы сидим с матушкой Евгенией, хранительницей церковного предания.
Под отцветшей сиренью возле побеленного недавно дома рядом со мной едва слышен тихий, словно журчащий ручей, голос старенькой, в неизменном платке кипельной белизны, духовной дочери владыки Тихона (А. Тихомирова) епископа Кирилловского (1882-1955 гг).
Истоки
Маленькая Евгения («благородная» в переводе с греческого) родилась средь северных пределов былого господина Великого Новгорода. Ныне эти места вологодские, деревня Приозерье.
В день святого Николая 1912 года радостью наполнились сердца родителей – матери Екатерины Борисовны и отца Василия Николаевича. Первенец – ненаглядная девочка, светло-русая – появилась в студеный день декабря и была названа в честь римской девы, в мужском образе свершавшей подвиги свои.
Однажды в родительском доме, принимавшем странников, странствующая блаженная, увидя уже двухлетнюю девочку, произнесла: «Вы ее все любите, но ведь она не ваша» – предрекая одинокий путь к Богу.
Издавна крестьянский род Тихоновых проживал на Севере. Дед Николай Васильевич и отец пахали землю, слыли отважными охотниками на медведей. Рассвет встречали в поле иль за рыбной ловлей на берегах хмурой Шексны.
Семья славилась благочестием, причащаясь в посты: в Петровский, Филипповский, Великий пост и Успенский в Никитском храме за рекой, ныне полуразрушенном. Мать Жени, воспитавшая семерых детей, особо почитала Толгскую Богоматерь. Этот образ, явившийся в огненном столпе в начале XIX века будущему схимнику Трифону на волжском берегу близ Ярославля, стал заступническим для семьи.
– Мне и года не было, как заболела, задыхаясь в удушье, – рассказывает матушка Евгения. – Врачи опасались оперировать. Мама горячо молилась перед Толгской иконой, и я выздоровела.
В детстве любила бродить по лесу, собирая грибы. Как-то сильно простудилась и оказалась в больнице с воспалением легких, с тифозными в одной палате, но не заразилась и по молитвам матери перед Пречистой в Воскресенской Подкубенской церкви я поправилась.
В часы отдыха в семье читали ветхозаветные пророчества и Евангелие. Как-то после вечерних молитв дед Николай, побледневший, попросил: «Худо мне, пособороваться и причаститься надобно».
На дворе тьма. Ни огонька в глуши. Поспешила за сельским батюшкой. Тот в полночь приехал и соборовал до двух часов ночи. После свершившегося таинства больной прошептал: «Умру скоро». Не боялся отхода в вечность тот, кто взвывал, подобно царю Давиду: «Изведи из темницы душу мою – исповедатися Имени Твоему».
Лихолетье
Революция 1917 года ранила умы, ослепила очи, заслонила сердце. Лучезарный Север Дионисия и Кирилла Белозерского опалился революционным огнем. В Ферапонтовом монастыре игуменья Серафима предрекла: «Скоро и к нам придут».
Гул в храме: «Бейте в набат! Мы защищать будем!» И вот раздается тревожный звон колокола. Нагрянули разорители. Архиерея Варсонофия из Кирилловской обители и монахиню Серафиму забрали в тюрьму. Рыли яму, ставили на край... Выстрел, еще выстрел. Епископ перекрестился. И на третий спуск курка его убили.
18 новомучеников в одну ночь расстреляли, а кого и закопали живьем. Потом монастырские просили похоронить по-христиански, но им отказали. И все же место это охраняли от раскопок. Пройдя лихолетье, воздвигли здесь крест.
Со смирением приняли Тихоновы новую власть. Читая Евангельские строки, замечали, как неизбывно сбываются Господни слова, записанные евангелистом Матфеем: «Ибо восстанет народ на народ и царство на царство, и будут глады, моры и землетрясения по местам: все же это начало болезней» (гл.24, 7-8).
Пожары вспыхивали повсеместно. Трудились в поте лица своего, а хлеб дочиста отбирали добровольцы из местных бедняков. Обычная история: ночь, стучатся: «Где сеновал, овин? Есть приказ все отобрать!» Дед Жени как-то обмолвился на собрании: «Ребята, погубите страну!» Его тут же к стенке поставили. Он взмолился к Николаю Чудотворцу: «Спаси меня!» Внезапно началась шумиха, и в суете о нем забыли. Так спасся от казни.
В школе формировались пионерские отряды. Над верующей Евгенией стали смеяться, и дед Борис посоветовал: «Обучайся швейному ремеслу. Год отучилась, читать, писать умеешь и хватит, главное – веру сохранить». Семи лет пришла в храм, где служил епископ Тихон (Тихомиров). Пела в светозарном углу клироса. «Мальчиков-алтарников боялись пускать в храм, – вспоминает матушка. – Тогда монахиня Ермогена попросила меня на службах с архиерейским посохом стоять и помогать облачать. Владыка заповедовал жить в девстве. Каждый день читал акафист святителю Николаю. По его молитвам я и борений плотских не испытывала. Епископ Тихон вразумлял: «В столь трудное время за нынешним народом не идти».
Духовный отец
Епископ Тихон родился в Женеве в 1882 году, в семье крупнейшего теоретика монархизма, ученого, публициста Льва Александровича Тихомирова. В молодости Лев Александрович был одним из ведущих революционеров в России. Однако, оказавшись в эмиграции, сумел отречься от гиблого прошлого и стать глубоко православным человеком. Его сын Александр, будущий архиерей, в детстве в Москве перенес менингит, но выздоровел. «Саша жил именно под Богом. Я ощущал таинственную силу», – писал отец.
Юношей Александр Тихомиров поступил в духовную академию Троице-Сергиевой лавры, где его постригли в монахи, нарекши Тихоном. По рассказам епископа Серпуховского Арсения (Жадановского) и епископа Серафима (Звездинского), владыка Тихон удивлял всех своей молчаливостью, «странностью», стяжанием непрестанной молитвы Иисусовой.
В 1918 году, после расстрела епископа Кирилловского Варсонофия, на его место прислали владыку Тихона, до 1927 года служившего средь северных лесов в Нило-Сорской пустыни. «Там впервые в детстве причастилась, – говорит матушка Евгения. – Плакала потом, так хотелось еще на архиерейской службе побывать».
Когда закрыли и эту пустынь, то так же пламенно служил в церкви Косьмы и Дамиана близ Сорова, где сероглазая с льняными косами маленькая Женя помогала на долгих службах. «Всенощная кончалась в темень, домой три версты идти под чернеющим небом, и я оставалась ночевать в сторожке, – вспоминает седая, как лунь, матушка. – Батюшка молился ночи напролет. Проснешься, слышно – он молится. В холодные зимы, когда по приказу работал на лесоповале, обуви теплой не было, застудил ноги и заболел водянкой...»
В разгар гонений оружейная Тула ненадолго приняла епископа Тихона. Но обновленцы донесли, и он окончательно решается на затвор, чтобы полностью посвятить себя молитве за страждущую родину.
Затворился он в крохотной полутемной келье, за перегородкой у ворчливой, но верующей хозяйки с детьми в граде Ярослава Мудрого. В комнату свет пробивался сквозь узкое окно, еле освещая ящик с книгами, на них постель, рядом маленький столик. Здесь затворник день и ночь вычитывал все службы, акафисты и каноны со многими поклонами, призывая в спасительных молитвах мирного благоденствия России. Не его ли спасительными молитвами и подвигом подобных ему аскетов, имеющих драгоценный, молитвенный, исповеднический дар, она еще жива?
«Земная жизнь – это школа для подготовки к жизни вечной, – еще в 1915 году, будучи архимандритом, писал о.Тихон в статье «Аскетизм как основа русской культуры». – И потому она имеет ценность постольку, поскольку благоприятствует этой подготовке». Постоянной борьбы с косностью, инертностью, созидания в себе добрых навыков требовал он от преданных духовных чад, собиравших милостыню для него, приносивших ему щавель, сушеные грибы, ягоды для пропитания. Необычайный постник с чистого понедельника до субботы первой недели Великого поста ничего не ел. Лишь в среду крупы (с ложку) да гриб зальет кипящей водой и вкусит – это был его обед и ужин одновременно. То же и на Страстной.
Кто знал о его затворе длиною в 15 лет? Никто, кроме верных чад, таких как монахиня Ермогена из Гориц по фамилии Телицына, которая в те страшные годы келейничала возле больного епископа. Духовные дети сложили тогда о своем пастыре простые стихи:
«Под дивным знаменем смиренья, творил прекрасное не раз. Ты был пастырем примерным, таким остался ты для нас...»
После Великой Отечественной войны по ходатайству Патриарха Алексия I епископ Тихон переехал в новый дом с укромным садиком, где сквозь раскидистые ветви деревьев голубело высокое небо. Добродетельная келейница часто болела, и за слабеющим батюшкой ухаживала другая инокиня, работавшая на трикотажной фабрике.
Однажды пасмурным утром владыка произнес:
– Сегодня за мной монах приходил...
– И вы пошли за ним? Владыка Тихон, вы как пойдете, так скажите.
Разливалась ранняя весна. 26 марта 1955 года еп.Тихон благоговейно изрек: «Я пошел...» Похоронили «чуждого корысти и зла, отзывчивого к скорбям» подвижника на Туговой горе близ кладбищенского храма Параскевы Пятницы в Ярославле. В последний путь затворника провожало множество народа.
В Москве
Но вернемся к Евгении. В 1926-27 гг. эта кроткая девушка по договору вязала сети, за что платили пайковые: потом приказали работать на лесозаготовках. Затем сюда пригнали 18 тысяч заключенных, и они повырубали здешний царственный лес.
Отца раскулачили. В 30-х годах он вступил в колхоз, горько вздыхая:
«Деревня наша стоит у морюшка. Не живали в коллективе, не видали горюшка».
«Однажды, под Ильин день 1931 года, вдруг залаяла во дворе собака, – вспоминает матушка. – Подходит к дому незнакомая женщина, молодая.
– Я за Женей приехала, звать нянчить нашу девочку.
– Простите, у нас и документов нет.
– Оформим все, только согласитесь. Нам вашу дочку в няньки порекомендовали.
И стали родные Женю уговаривать. Плача, побрела она к игумену Иннокентию.
– Что плачешь, чадо? Иль обидел кто зря?
– Все обидели. В Москву меня гонят.
– Москва – город большой, милая. Там много хорошего, много и плохого. Выбор от тебя зависит. Тяжко ведь тебе в сыром лесу. Благословляю ехать.
Как рассказывала потом матушка Евгения:
– Вечером молюсь: «Матерь Божия, помоги! Что буду видеть во сне: лес или город, – то и будет». И снится в ту ночь, как родные провожают меня на пароходе в долгий путь. Так неожиданно прибыла в новый для себя город грозовых русских лет».
Матушка Евгения много лет жила в первопрестольной, в семье военных, днем занимаясь с детьми, по хозяйству, а ночью молясь перед любимыми образами. Глаза слепли. «Нет, совсем не ослепнешь», – утешал ее владыка Тихон. Каждый год в отпуск она ездила к нему исповедоваться в Ярославль.
Суета города не волновала Евгению. В праздники успевала к службам в храм Адриана и Натальи на Лосиноостровской, в укромном углу северного придела изливала душу свою перед «Нечаянной радостью». Иногда ходила в Богоявленский собор Елоховской слободы. Сгущались вихревые тучи войны. Июньским предвоенным днем 1941 года хозяева отправились в таежный Якутск, а их трудница – в любимый Кириллов.
В тылу у Белоозера
В войну несемейным приказали сплавлять лес. Там случайно брошенное бревно упало на ноги хрупкой, невысокого роста Евгении. С тех пор она страдала постоянными болями в стопе.
– Однажды, в жаркий день августа, шла я через раздольное поле у Гориц к брату, живущему в эвакуации, – рассказывает м.Евгения. – Вдруг встречаю блаженную Калерию, лобызающую меня и молящуюся:
– К нам немец не пойдет, ему нужны большие города. А трупы в Петровом городе будут валяться на улицах, как навоз.
– Неужели так будет?
– Воистину. А в Кириллов ты не ходи...
Внемля совету юродивой, возвратилась домой. На другой день стон стоял над сизой рябью ленивой реки. Молодежь по приказу отправляли в Лодейное поле на рытье окопов.
– И за мной посылали, – говорит матушка, – да с повесткой заблудились.
Так в очередной раз была она спасена. Вновь стала нянькой, на этот раз тихого ребенка в многодетной деревенской семье.
А матушки Калерия приближалась к своему венцу. В Рождество 1945 года предрекла: «В этом году две Пасхи в день Победы будут, но я не доживу». Одна жена, получив похоронку, не поверила – ведь вчера только было письмо с фронта, – спросила блаженную: «Жив ли муж?» Та сразу бросилась в угол к иконам: «Помяни, Господи, убиенного раба твоего воина Иоанна».
Когда чекисты пришли ее арестовать, попросили:
– Ты и нам предскажи судьбу.
– Поститесь и молитесь, Бог вам и откроет, – ответила матушка Калерия.
В январскую стужу ее замучили в Белозерской тюрьме. Похоронили возле серого каземата на Крестопоклонной неделе. «В пище райстей, идеже праведных души веселятся послуживших Тебе, причти с ними, Христе, душу рабы Твоей».
На звенигородской земле
Много лет жила матушка Евгения в няньках, служила людям, не мягкие одежды избирая, но, послушная Отчей воле, шла по узкой стезе. В послевоенную пору выезжала с детьми на звенигородские дачи, на безмятежные берега Москвы-реки.
Здесь в мае 45 года, благоухающем белоцветьем жасмина и срезанной сирени, под стихающие где-то далеко последние огненные залпы вновь открыт был храм Успенья на Городке. Вновь к вершине холма, опоясанной кронами сосен, где стояла церковь, потянулись православные христиане. Сюда, увидев в ней усердную молитвенницу, позвали трудиться алтарницей и матушку Евгению.
Евгения Васильевна просилась в монастырь, но епископ Тихон благословил спасаться в миру, сохраняя целомудрие. Лишь спустя несколько лет, в 1957 году, купив часть дома с денежной отцовской помощью, ей удалось поселиться в тихих местах, исхоженных преп.Саввой Сторожевским. В древнем храме выносила свечу, помогала на требах, длинными ночами шила облаченья.
Вновь Толгская Богоматерь явила свою милость.
– Оттаявшей после зимних холодов весной моя сестра Аполлинария отдыхала в подмосковном санатории, – вспоминает матушка. – Я была в с.Песочном у Толгской иконы, где получила известие, что сестра заболела. Молилась, скорбя за Полю, готовясь к отъезду. Когда запели тропарь «Днесь светло сияет на Толге образ Твой, Пречистая Богородица...», повеселела, ведь столько исцелений от иконы в нашей семье было...
В санатории врачи заверили, что больной лучше, а Полина, радостная, выбежала мне навстречу:
– Где ты была в воскресенье?
– На Толге.
– Именно в воскресенье в полдень мне стало легче.
– Чудо! В это время отслужили молебен перед Заступницей, и ты выздоровела!..
Прощания
Смерть своего духовного отца епископа Тихона матушка перенесла очень тяжело, много скорбела. Но осталось в сердце завещание наставника: «Всецело подчинять свою волю благой воле Божией, всячески ограничивать свою волю на каждом шагу. Не гордость, а смирение, самоуничижение – вот идеал христианина...»
Как-то, трудясь на церковном дворе средь влажной зеленеющей травы, матушка обрела потемневшую икону св.Тихона Задонского. На многолюдных похоронах епископа несли такую же. Это было принято как дар от почившего духовника, потрясло и окрылило.
Спустя 15 лет ушел из жизни и родной ее батюшка.
– Отец мой ослеп и последние 10 лет только молитвы читал да пел, – рассказывает м.Евгения. – После Сретения позвонила сестра из родных мест: «Приезжай, отец уже не поправится».
Дул пронзительный северный ветер. 27 февраля 1970 года отец молился ангелу-хранителю, я отходную читала, а он все крестился. Так со сложенным троеперстием и почил с напутствием: «Аще и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси».
Через девять лет склонилась Евгения Васильевна к смертному одру матери за два дня до ее кончины.
– Попрощавшись с близкими, – вспоминает она, – мы остались с мамой вдвоем. В полумраке чуть слышно было: «Слава Тебе, Господи. Благодарю Тебя, Господи...»
– Что тебе виделось, мама?
– Господь сказал: «Скоро, скоро».
Отболев четверодневно, вкусив напоследок артос, отошла Екатерина Борисовна к праведному Судии.
Настоятель о.Николай
Однажды по неряшливости соседей в келье Евгении Васильевны случился пожар, и она стала хлопотать о новом пристанище. Наконец февральским вьюжным вечером 1990 года поселилась в доме у подножия высокого холма, где шесть веков назад князь Юрий, сын Дмитрия Донского, выстроил Успенский собор, украшенный тонкой кистью черноризца Андрея Рублева.
Здесь матушка Евгения встретила священника удивительной судьбы о.Николая (Морева). Он родился под Рязанью в селе Берестинки в 1902 году в семье диакона и, рано оставшись сиротой, рос с доброй матерью и отчимом. После семинарии служил псаломщиком в храме на равнинных берегах Оки. Дождливой осенью 1917 года арестовали иерея храма, и Николай поехал за советом к епископу: «Кому службы совершать?» – «Вот ты и будешь служить», – получил ответ. Так, облачась в золотошвейные ризы, встретил он Рождество 1918 года.
А дальше все как у людей. Был арестован. Строил Беломорканал.
Однажды его назначили поваром на кухню. И выяснилось, что у батюшки к этому есть дар – варил он отменно и, отбыв срок, подвизался кашеварить на одном из московских заводов. И никто из тех, кого он кормил ежедневно, не догадывался о другой, настоящей жизни этого человека. Дело в том, что в 1945-47 гг. Патриарха Алексий I благословил отца Николая служить по воскресным дням в Новодевичьем монастыре, а в будни в Патриаршей церкви в одном из арбатских переулков. Но как-то старушка, у которой отец Николай снимал комнату, придя на всенощную, воскликнула: «Неужели повар служит!»
Так раскрылась его тайна.
Вскоре этой двойственности пришел конец. О.Николая назначили в древний Городок на Звенигородском холме, где паства заботливо приняла благородного вида иерея. Однако из-за доноса года через два вновь продолжились его скитания по земле, стал он служить по разным храмам рязанской земли. В Звенигороде же батюшку помнили, любили и звали обратно, однажды спросили, согласен ли он вернуться.
– Согласен, хлопочите, – ответил батюшка.
И вот, наконец, по просьбам прихожан позволили ему вернуться. Проскомидию начинал в 6 утра, был строгим исповедником, ревностным духовником. В старости отец Николай часто болел. Жил в приземистой сторожке близ храма, а по праздникам ездил служить в Отрадное (уже уйдя на покой) по Белорусской железной дороге.
Однажды оступился, упал. И прикованный к постели тяжелым недугом творил молитву Иисусову. Ухаживающей за ним матушке Анне, уже слабея, произнес: «Смотри, смотри – Матерь Божия пришла!» Спустя 2-3 дня, причастившись Святых Даров, под колокольный перезвон мирно почил, отойдя в селения вечные сентябрьским ясным днем 1991 года.
В Отрадном, на холме, высится палевый Покровский храм с колоннами, с синим шпилем купола и крестом, золотящим в поднебесье. Возле алтаря в белой ограде, крайняя справа – могилка протоиерея Николая (Морева). Восковые свечи горят у покрашенного креста, пестрят мелкие цветки, а в гжельской вазе – пара душистых фиолетовых флоксов.
Где-то вдалеке гудит эстакада – дорога на Можайск, через железнодорожные пути чернеют безликие мрачные корпуса промзоны, а здесь разноцветье ярких флоксов, пышных георгинов и золотых шаров – спутников осени и русских кладбищ – окаймляют ограды церковные.
* * *
Наши разговоры с Евгенией Васильевной подошли к концу накануне Успенья 1997 года в прибранной уютной келье, такой странной для современного города с его рекламой однообразной мебели и мягких кресел, стандартных комнат с унылыми телевизорами в красных углах.
Мы молча сидели под иконами. Вспомнилось: «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». И почти зримо ощутила я, как светится жизнь этой боголюбицы-северянки молитвой и предстательством Господним пред звуком трубным в очертаниях смутного времени.
Н. ВЕХОВА
| назад |
| вперед |  |
