СЕЛЬСКИЙ ПРИХОД
НАСЛЕДИЕ ЖИВОЕ И МЕРТВОЕ
«Нужно постараться ответить на те вопросы человека,
которые у него внутри, а не на те, которые ему удается сформулировать»
«На пепелище: сельский приход вчера, днесь и завтра» – так можно было бы определить тему дискуссии, которую начинает сегодня наша газета. Время – юбилейный год по Рождеству Христову – как нам кажется, самое подходящее для того, чтобы подвести некоторые итоги.
Одной из серьезнейших проблем духовной жизни России сегодня стал сельский приход. В глубинке – будь то лесной поселок или деревня – очень непростая ситуация. Приходится сталкиваться с отторжением не только храмовой жизни, но даже всяких серьезных разговоров о Боге, о вере. Это скажет любой священник, имеющий опыт организации приходской жизни «на пустом месте» – среди людей, отвыкших доверять не только Богу или священнику, но и самим себе. Но на селе это проявляется особенно явственно.
Как найти путь к сердцу крестьянина, как обратить к Богу взоры людей, постоянно обманываемых и уничижаемых на протяжении всего столетия? У нас нет готового ответа на этот вопрос. Мы будем искать эти ответы в беседах с теми, кто имеет свой взгляд на это, кто пытается сегодня, несмотря на все трудности, строить сельскую православную общину. Обсуждение этой очень трудной темы мы начинаем публикацией интервью с о.Иоанном Приваловым, настоятелем Заостровского храма, что под Архангельском.
О приходе и храме, который никогда не закрывался
– Отец Иоанн, сначала несколько слов о вашем приходе. Наверное, как и в большинстве сельских приходов, преобладают в нем пожилые люди?
– Костяк прихода составляют люди среднего возраста с 35 до 55 лет, включая, конечно, бабушек. Плохо, когда приход состоит из одних бабушек, потому что тогда встает вопрос о том, что будет лет через 30-40. Но когда храм исключительно молодежный, когда в приходе не находится места старшим – ничуть не лучше. Церковь в моем понимании должна быть народной, потому что образ Церкви – это образ семьи, а в нормальной полноценной семье все-таки должны быть представлены даже не два-три поколения, но могут быть и прадедушки, прабабушки...
Я, конечно, радуюсь любому, кто появляется в храме, но вообще в храме должна быть такая разница потенциалов. Если ее нет, то человеку трудно расти. В нашем приходе он появляется – за счет внутренней ориентации на семью, желания принять человека таким, каков он есть. Точно так же в приходе должны быть представлены и все слои населения. Плохо, когда, допустим, в церкви одна интеллигенция и в ней нет крестьян. И когда одни крестьяне только... Правда, я такого не слышал, чтобы где-то приход был исключительно крестьянский. Поскольку я – сельский священник, мне кажется, что с воцерковлением людей, которые живут в селе, большие проблемы.
– Старшие в приходе патронируют над молодыми или у вас иного рода отношения?
– Это бывает по-разному. В некоторых вопросах, безусловно, так. Наш Заостровский храм необыкновенный: он построен в начале XIX в. и с тех пор не закрывался. Храм был сохранен не современными бабушками, а их родителями. Но они как свою задачу воспринимали уборку храма, поддержание его состояния. И когда в нашем приходе потихоньку стали появляться новые люди, я очень опасался, чтобы пожилые не почувствовали себя ненужными. Поэтому я всячески старался поддерживать положение, при котором патронаж их сохранялся. То есть то, что они держали в руках, не надо было выхватывать и передавать другим. Чтобы их слово было главным в том, где какая вещь должна находиться. А когда у меня как настоятеля возникает потребность что-то изменить, например, перенести икону с одного места на другое, всегда стараюсь согласовать, убедить их. Для человека, который молился в этом храме лет сорок, это очень серьезный вопрос, поэтому я стараюсь вести в таких случаях переговоры и часто уступаю им.
– Вы сознаете себя больше руководителем общины или ее членом?
– Поскольку я настоятель, то я, естественно, административное лицо. Но я, безусловно, хочу быть членом этой общины. Вот мне кто-то предлагает: не лучше ли ваших детей определить куда-нибудь в городскую школу, чтобы они учились в более привилегированных учебных заведениях, тем более, что это не так далеко от Архангельска. Но я считаю, что это было бы принципиально неверно. В интеллектуальном плане для них, может, это было бы лучше. Но они живут на этой земле и должны жить с этими людьми, не должны как-то превозноситься.
Это только одно из проявлений этой позиции. Я понимаю, что у меня, может быть, есть какой-то небольшой духовный опыт, но у меня в значительной степени не хватает житейского опыта тех же бабушек. Что, я их буду учить, как сажать морковку? Я понимаю свои границы.
– На что вы как настоятель направляете сегодня главные ваши усилия?
– Сейчас самое главное – миссионерско-просветительская деятельность. Хотя есть и большая потребность в благотворительности. И тут, думаю, не стоит изобретать велосипед, начинать надо, и я это делаю, с катехизации людей перед крещением. Принципиально важно дать человеку возможность самому определиться и испытать тот путь, на который он становится.
Сельский батюшка
– Вот мы пытаемся сейчас провести опрос по проблемам сельского прихода. Спрашиваем сельских священников, как быть с крестьянским нашим народом, в массе своей вовсе не желающим воцерковляться. Какие здесь пути?
– Это глубокая серьезная проблема. Что мы видим? Крестьянская община как таковая сегодня уже разрушена. Крестьянская культура на последнем издыхании. Престиж крестьянского труда подорван настолько, что дети крестьян, которые живут на селе, не хотят заниматься крестьянским трудом. Люди с удовольствием строят дачи на селе, но не хотят здесь жить постоянно, они стремятся в город.
Еще одно наследие, доставшееся еще от дореволюционного времени, – его как раз вряд ли следует возрождать – я имею в виду положение священника в селе. До революции оно было малоприглядным. Мы знаем, конечно, святые примеры священнослужителей, но мы знаем и другие примеры, когда духовенство, отставив дело духовного просвещения, было вынуждено все время заниматься зарабатыванием себе куска хлеба. В XIX веке сельского священника, окончившего семинарию, через четыре года часто уже было не отличить от крестьянина. Он весь погружался в этот труд.
Современниками тогда отмечалось, что отношение к богослужению было очень внешним. Священник был в селе такой же двойственной фигурой, как кузнец или, скажем, мельник, – то есть с одной стороны без него невозможно, с другой стороны он все время под подозрением. Отношение к богослужению и священнику было внешним, ритуальным. Но в то же время, например, на селе считалось предметом особой гордости похвалиться тем, что выпил со священником...
– Знаком чего это могло являться?
– Я думаю, что тут мысль такая: «Вот человек другого мира, и я через это винопитие к нему приобщился». То есть главное здесь то, что священник воспринимался отстраненно.
– Насколько дело зависит от личности священника – от его воззрений на жизнь, от его поведения, образа жизни?
– Конечно, от самого священника зависит многое. Но вообще отношение к священнику в селе почти никакое. Как к работнику комбината бытового обслуживания – он должен только вовремя покрестить, обвенчать, отпеть. Но чтобы человек пришел к нему за каким-то советом по жизни – это возможно только от большого горя.
– То есть вы считаете, что это восходит из XIX века?
– Если, боюсь, не раньше. Доверие – это когда человек идет к тебе за советом и открывает что-то важное не только во время исповеди, но и везде, где с тобой встречается, будь то в магазине или еще где. Я же вижу, что доверие очень маленькое, как бы мне ни хотелось его возвысить. Но когда удается наладить какие-то человеческие отношения, тогда открываются просторы и для большего.
– За счет чего эти отношения можно наладить? Казалось бы, можно за общим столом. Но и тут, как вы говорите, можно оставаться далекими.
– Для начала достаточно готовности священника поговорить. Достаточно того, чтобы священник поставил для себя задачу не относиться ни к одному человеку, который переступает порог храма, формально. Задача очень тяжелая – ответить человеку на те вопросы, которые у него внутри, а не на те, которые ему удается сформулировать. Здесь главное – постараться понять человека.
– Но вы же знаете, как это часто бывает в селе: если человек и приходит с какими-то главными вопросами, то часто в нетрезвом виде и с некоторым надрывом, напором, не очень корректно эти вопросы задает... Это вы как-то «проглатываете» или стараетесь дистанцироваться в таких ситуациях?
– Я очень долгое время говорил так: приходи трезвым, поговорим. Потому что все разговоры по душам «под этим делом» оказываются непродуктивными. Потом я увидел, что это тоже не выход, потому что трезвыми не приходят. И я теперь стараюсь говорить с людьми в этих ситуациях не на принципиальные темы, не о главном, а о чем-нибудь общем, может быть, немножко утешая...
– То есть, можно сказать, общаетесь для того, чтобы уважить в человеке личность. Вы надеетесь, что со временем такая открытость перерастет в стойкое доверие?
– Я надеюсь. Хотя понимаю, что нельзя загадывать сроки, когда это все прорастет. Скорее всего, это очень долгий процесс.
– Возраст священника играет какую-то роль?
– Конечно. Мне скоро будет 30, и сейчас я слышу слова, допустим, от тех же мужчин, которые приходят подвыпившими, что вот, дескать, как я такому молодому буду что-то говорить?! Но это сейчас мне так говорят. А в самом начале, когда мне было 22 года, я таких слов никогда не слышал. Поэтому, может быть, это уже знак какого-то доверия.
– За эти годы сильно ли обновился ваш приход?
– Новые люди все время приходят и находят дорогу не только к храму, но и в общину: участвуют в катехизации и церковной жизни. Другие со временем находили свое место на Соловецком подворье или в каких-то других храмах. Но я стараюсь быть в курсе судеб бывших членов нашей общины и вижу, что и в других приходах кто-то из них участвует в жизни воскресной школы, кто-то поет на клиросе, кто-то торгует свечами, – то есть принимают посильное участие в церковной жизни, что для меня принципиально важно. Вера должна быть обязательно связана с жизнью. Качество веры проверяется качеством жизни.
Земля и вера
– Вы говорили о важности многообразия для полноты жизни прихода. Но объединения вокруг богослужения, наверное, именно в деревне, где все хорошо по жизни знают друг друга, недостаточно?..
– Расскажу об одном деле, которое очень сблизило и село, и нашу общину. Начали его члены нашей общины – горожане, у них как-то возник интерес к тому, что было в нашем храме в советское время. Не было задачи выявлять какие-то сокровища, мы просто взяли и стали разматывать ниточку в прошлое. В селе это делать проще, чем в городе, потому что тут люди живут более или менее оседло. И такое подвижничество стало перед нами открываться, что повергло в трепет и благоговение. К изучению истории прихода стали присоединяться те братья и сестры, которые родом из села. Потом неизбежно пришлось выйти на жителей нашего села. И когда они увидели, что, оказывается, нужны их родители, что они сами кому-то нужны, это значительно сблизило нас.
– Вопрос, который я должен был задать, наверное, в начале нашей беседы. А как же крестьянский календарь, разве сама цикличность сельскохозяйственных работ не связана с календарем церковным, не напоминает селянам о христианских традициях, не направляет их к храму?
– Верно, есть земледельческий календарь, и есть календарь богослужебный. И это, как ни странно, проблема. Люди живут по земледельческому календарю, который иногда совпадает с церковным. Может быть, какой-нибудь Господский праздник, например, Вознесение, – а в храме никого нет. А потом освобождается время, и люди появляются в храме. Церковный календарь оказывается вторичен...
– Но когда освободился, все-таки пришел...
– Да, как же не сходить не помолиться Господу, ведь будет плохой урожай. Прошлая весна была у нас очень трудной и затяжной. Что я сделал: написал в начале июня и развесил по всему селу такую листовку: сейчас период слякоти и холодов, мы все переживаем о том, какое будет лето, вообще соберем урожай или нет. Поэтому давайте последуем обычаям, которые были приняты у наших предков – ведь они прекрасно понимали, что не мы должны зависеть от погоды, а погода зависит от наших духовных состояний. И пригласил их в этой листовке на молебен о благорастворении воздухов. Как ответ, в субботу 5 июня на молебен пришли человек десять – при том, что в селе живут 2,5 тысячи.
Тем не менее, лето было – не по нашим молитвам, это я понимаю, – очень хорошим. И когда наступила осень, люди сказали: какой замечательный в этом году урожай Бог дал! Тогда я говорю: давайте 16 октября все соберемся на благодарственный молебен Тому, Кто дает нам жизнь и то, что поддерживает эту жизнь. Тоже развесил объявления. Пришел один человек.
Я пытался понять, с чем это связано: может быть, люди не понимают меня, моих предложений. Но мне сами жители сказали, что урожай получен, радость от этого уже прошла, и благодарить кого-то уже не актуально.
– Что же делать?
– Если говорить по-минимуму: в селе всегда, как и во всяком другом месте, найдутся 2-3 человека, которые тянутся ко Христу и Церкви бескорыстно. Они на самом деле не хотят ничего получить взамен, потому что понимают, что жизнь со Христом и есть уже самый главный дар, который может получить человек...
– ...А урожай не важен?
– Конечно, и это, но уже как следствие жизни во Христе. Поэтому, я думаю, эти люди на селе – самые лучшие свидетели о жизни в Боге, и только через них можно что-то изменить. Я в это очень верю, потому что за семь лет у нас из села в приходе появилось 25 человек, которые прежде почти не ходили в храм. А теперь они ходят, но это один процент населения. Еще важно: все они прошли катехизацию. Думаю, что если они будут хорошими свидетелями своей веры, то постепенно за ними в церковь пойдут другие люди. Но это медленный процесс, боюсь, он затянется на долгие десятилетия.
Думаю, сейчас не надо возрождать крестьянскую общину в том виде, в котором она была до революции, – я пытался этим путем идти и понимаю его бесперспективность. Надо заботиться о том, чтобы настоящие христиане начали между собой соединяться, появилась в селе христианская община, и тогда возродится крестьянская община.
Беседовал И.ИВАНОВ
Фото автора
 | назад |
| вперед |  |
