ДОРОЖНЫЙ ДНЕВНИК
ПЕРМСКОЕ ВРЕМЯ
Пермская епархия празднует свое 200-летие. Мы уже не раз об этой земле писали. Ведь она нам не чужая, тем же святым, что и Коми, отогрета – святым Стефаном. И юбилей ее пропустить никак нельзя, нужно ехать.
Пермь. Раннее утро. На улице темно и тепло, несмотря на середину декабря. Мимо идет трамвай, притормаживая со скрипом. Он весь разукрашен надписями, призывающими пить индийский чай «Принцесса Гита». И сам благодаря этому похож на жестяную чайную коробку. Двери у трамвая открываются, как в метро, отползая в сторону.
«Двери закрываются. Осторожно», – произносит бодрый женский голос, усиленный динамиком. «Как время бежит», – улыбаюсь я, подкручивая стрелки на часах.
На вокзале время московское, но здесь же где-то оно и заканчивается. Может быть, в
хлопающих, как крылья за спиной, дверях. Один взмах – и ты переброшен на два часа вперед, в иное время – пермское... А вот и колокольня кафедрального собора. Тут же рядом огромное здание епархиального управления.
В приемной у владыки
Иду широким коридором мимо кабинетов. Их желтые двери распахнуты настежь, и я могу наблюдать, как кипит работа. Вот женщина склонилась над толстым гроссбухом, что-то сверяя. Другая стучит по клавишам допотопной пишущей машинки, размером едва не дотянувшей до пианино. Старые епархиальные управления часто напоминают государственные учреждения. И это, может быть, и неплохо. Помогает иным преодолеть страх перед Церковью, в кабинетах им все понятно, привычно взгляду.
Между тем я добираюсь наконец до приемной владыки Афанасия. Первое, что привлекает внимание, – красивый посох из черного дерева, стоящий у отворенной двери. За ней, надо полагать, пребывает сам архиепископ. На стенах иконы, фотографии храмов. За столом худенький человек в очках с толстыми стеклами, похожий на учителя, – секретарь. Знакомимся. Валерий Викторович Вяткин – в недавнем прошлом действительно учитель истории.
* * *
Владыка освободился минут через десять. Вхожу к нему в обширное помещение – не то кабинет, не то книжный склад. Книги лежат повсюду, метровыми стопами: одни в нераспечатанных пачках, другие, поблескивая золотыми буквами на корешках. Для старых христиан, таких как архиепископ Афанасий, нынешнее изобилие книжное – чудо. Владыка сидит среди сокровищ.
Телосложения он крупного, движениями напоминает грузного старого медведя. Я никак не могу определить по лицу, откуда владыка родом.
– Я белорус, – отвечает архиерей кратко, закрывая тему.
Это единственное биографическое сведение, которое мне удается у него выведать. Говорить на эту тему он наотрез отказывается, потом, решив, очевидно, что обидел меня, спрашивает:
– Где остановился, брат?
– Нигде пока. Нельзя ли у вас найти место?
– Не знаю, спрошу. А если нет, что тогда?
– Что-нибудь придумаю.
– Что придумаешь?
– В гостиницу пойду.
– Дорого, – неодобрительно вздыхает владыка и погружается в еще более глубокую задумчивость, чем прежде.
– Ну ладно, – говорит он наконец, – пойдем обедать, потом подумаем. Но я ничего не обещаю.
* * *
Пообедали. Решили вопрос с моим размещением. Диакон Николай, радостный голос которого разносится, как удары колокола, на большое расстояние, определил мне место в общежитии при епархиальном училище. Прежде, чем открыть комнату, он долго возился с ключом. Что-то не получалось, о.Николай читал молитву, после этого продолжал. В конце концов дверь поддалась. Добравшись до койки, я присел на минутку и тут же заснул под почерневшими образами прошлого века...
Спустя пару часов вновь сижу в приемной. Здесь, между тем, появилось нечто новое – громадный коричневый чемодан. На краешке стула ерзает курчавый парень с вопросительным выражением на лице. В какой-то момент он не выдерживает, спрашивает у Вяткина:
– Какую женщину я жду? Владыка мне велел подождать женщину, чтобы книги показать.
Вяткин разводит руками. Но вскоре из кабинета, заждавшись посетителей, появляется сам архиепископ Афанасий, строго нас оглядывая.
– Владыка, простите, какую женщину я жду? – проявляет отвагу курчавый.
Архиепископ погружается в свои мысли. Потом предлагает:
– Выкладывай книги, брат.
Из чемоданов появляются фолианты. Владыка их листает, часть откладывает в сторону, распоряжаясь:
– Этих пачку, и этих, и этих тоже...
Чувствуется, что это его страшно занимает. Невольно бросаю взгляд на кабинет архиерея, прикидывая, сколько же еще книг там может поместиться...
Из коридора появляется шофер владыки. Просит отпустить его поесть.
– Благословите, владыка, пообедать.
– Пожалуйста, только через пять минут едем.
Шофер растерян.
Архиепископ Афанасий смягчается:
– Через десять.
Не успевает шофер исчезнуть, как владыка смеется вслед, окончательно утвердившись в благодушном настроении:
– Через пятнадцать...
Отец Герман
Игумен Герман (Бирилов) – секретарь епархии. Кабинет его здесь же, напротив архиерейского. Человек добрейшей души. Капитанская белоснежная борода делает его похожим на старых моряков из детских книжек. Я проспал встречу, которую мне назначил о.Герман. Он на это только шутит, улыбаясь моей молодости и здоровому сну. Потом как-то без перехода начинает говорить. Механически записываю, не сразу понимая, что батюшка излагает историю Пермской Церкви:
– 200 лет нашей епархии. Сбылись пророческие слова первого епископа Иоанна Островского: «По моей могиле будут бегать рогатые».
Сейчас там зоопарк находится. Сам епископ Иоанн был по жизни святой человек.
Святой Мелетий, архиепископ, основал миссию по обращению раскольников. После смерти у него нашли два рубля. Все жалованье раздавал бедным.
Архиепископ Аркадий (Федоров). Многих староверов привел в Церковь. Ходил по домам и беседовал на разные темы. За это уважение к людям и сам снискал большое уважение. При нем было обращено сто тысяч человек.
А вот еще расскажу про доктора Граля – он жил в прошлом веке. Лечил наших семинаристов, жителей города Перми и окрестных сел. Был настоящим бессребреником. Денег за лечение не принимал, а просил молитв. И вот как получилось. Был он лютеранином, а похоронен среди православных. Взяли люди гроб его на руки и с любовью понесли. Предполагалось на лютеранском кладбище похоронить, но выкопали могилку здесь, у кафедрального собора. Не отдали своего доктора...
* * *
Отца Германа увлекают, зовут ехать. А я остаюсь, просматриваю записи. Вместо исторической справки услышал что-то вроде сказа. Видно, выбрал о.Герман то, что самому дорого.
Жаль, что про наш век не успел он в этой своей любопытной манере поведать.
Сельский батюшка
Под вечер в приемной появляется священник, при виде которого Валерий Вяткин вскакивает с места и радушно, уважительно улыбается. Чувствуется – не простой человек пришел. Лицо у гостя очень русское. Благородное и доброе лицо человека, успевшего пожить, пострадать, но стать через это чище и лучше. Вяткин осведомился о здоровье дочери. На лицо батюшки набегает тень, он переводит разговор на другое. Не успел стаять снег на его черном старом пальто, как мы познакомились.
Отец Петр Шошин – приходской священник села Юг. Собрался навестить сына в Сибири, заглянул по дороге в управление. Слово за слово, я спросил, тяжело ли нынешних наших крестьян в Церковь возвращать.
– Колокола недавно повесили, – грустно улыбается отец Петр, – как стали звонить в первый раз, народ сбежался. «Что случилось?» – спрашивают. «Да ничего. Колокола вот повесили», – отвечаю. «Ну, больше вы нас сюда не заманите», – говорят.
Божьи коровки
– Очень трудно найти кончики, за которые можно ухватиться, – продолжает батюшка. – Подходит как-то раз зоотехник наш Игорь в томлении духа.
– Мы некрещеные, – говорит, – а дела на ферме так себе идут. Как быть?
– Можно покропить, – отвечаю, – молебен отслужить.
– А надои прибавятся?
– Может быть, и прибавятся, не сразу, конечно.
Игорь весь в сомнениях:
– Вы долго молиться будете, за это время сколько дел можно переделать.
Уговорил я его в конце концов, что молебен – это не самая пустая трата времени.
Пришли мы в назначенный день со старушками. Никого нет. Выходной был, и все разошлись, только коровки на лугу пасутся, да пастух в отдалении пребывает, к нам и не думает идти.
Ну что тут делать? Стали служить. А коровы вдруг начали подходить со всех сторон, мордами тянутся, при этом все норовят под брызги от кропила попасть, освятиться. Некоторые по три раза подходили.
В тот день были именины святого Власия, покровителя животных. Вот буренки и ушли к нему от своего пастуха, своего пастыря во Власии признали. Я читаю: «И будет едино стадо, единый пастырь». Гляжу, все стадо меня слушает. Тут пастух подъехал в задумчивости, слез с коня.
– А коровки-то вас, батюшка, уважают, – говорит.
Пришла нам пора прощаться. Мы пошли, и все стадо следом. Не знаем, что и делать. Говорю:
– Коровки-матушки, идите травку щипать.
Только после этого они повернулись, пошли к себе на луг.
* * *
– Ну и что, батюшка, прибавились надои?
– Может, и не сразу, но, видно, подействовало. Через некоторое время пришел зоотехник креститься и детей привел. А вскоре разбился насмерть. Успел.
Нам бы солнышко
– Обычно просят дождя, – начинает следующий рассказ о.Петр, – но подходит сенокос, и дождь становится даром не нужен. В один из годов уродилось много травы, а с неба все кропит и кропит.
Приходят: «Не успеваем сено собрать, мокро, гнить уже начало, нам бы солнышко».
Пришли мы на то место, которое было указано. Там раньше собор стоял, а теперь все заросло. Из всего совхоза к нам присоединился один только человек – заместитель директора.
Когда молебен начали служить, одной из моих старушек, которая икону держала, стало плохо. Вдруг покачнулась, начала падать, едва образ подхватили. Сделали мы нашей болящей искусственное дыхание, я ее святой водичкой покропил. А когда к концу молебна спохватились – где бабушка, которая упала, – то оказалось, что она уже здорова.
Это на замдиректора сильное впечатление произвело. Он все время с независимым видом стоял, а тут вдруг спрашивает, что ему делать, как себя вести.
– Креститься, целовать икону, – говорю.
Тут он совсем воодушевился. Спрашивает:
– Ну что, будет хорошая погода?
Я ему честно сказал, что за исход молебна не ручаюсь. Храм на этой земле разрушили, что теперь от нее ждать... Надейтесь на то, что Бог простит.
Ушли мы... Пять дней после этого шел ливень. Все реки вышли из берегов. Ну, думаю, проклинают меня сейчас.
Кто-то подошел, говорит:
– Плохо молитесь.
– А вы как, – спрашиваю, – молитесь?
– А мы никак.
– Ну вот когда объединим молитвы, что-то получится.
Проходит еще какое-то время, встречается мне заместитель директора. В некотором смущении к нему обращаюсь:
– Ругаете меня, наверное?
– Да нет, не ругаем. Как дождь закончился, такое солнышко хорошее появилось, все высохло.
И сена в результате столько вышло... Ну просто немеряно. Даже нам досталось, оценили селяне силу молитвы.
Яко исчезает дым
– Когда я начинаю во время службы молитву читать: «Яко исчезает дым, да исчезнут...» – некоторые просто бегут из церкви.
Я их спрашиваю вдогонку:
– Куда вы?
– А разве не пора, – удивляются. На свой счет принимают.
Так вот и маются около Церкви. Легко входят и выходят легко. И веруют, а подует ветер – и нет их рядом.
Освещал я однажды кабинет у главы администрации. В какой-то момент он меня очень вдруг деликатно так просит:
– Вы, батюшка, посидите, пожалуйста, в моем кресле.
Ну, посидел я. После этого главу нашего вскоре повысили. Только тогда я понял, чего он от меня хотел. Как тяжело современного человека к серьезной вере привести, один Бог ведает. Через какие страдания она дается.
Когда начинал я служить в этом селении, зашел к одним по ошибке.
– Нет, мы учителя, мы вас не звали, – такими словами они меня встретили.
Потом дед у них умер, похоронили с музыкой, отпевать и не подумали. А через какое-то время сын руки на себя наложил. Тут-то они и пришли и уверовали. Оказывается, за сорок дней до его смерти сорокоуст заказали и забыли об этом. Все эти дни за мальчика в церкви молились, а как перестали, так и оборвалась его жизнь.
Как горько все это видеть.
Христорождественский собор
Моя Ильинская церковь стоит в одной части села. А за рекой – руины Христорождественского собора. У нас здесь до революции располагался медеплавильный завод. На его средства и был возведен этот красавец-храм, трехпрестольный.
Мы с главой администрации как-то зашли туда. Ничего не сохранилось – ни фресок, ни надписей. Но надежда что-то найти была. Договорились с главой: кто первый найдет что-то осмысленное, пусть скажет другому. Он первый нашел. Слова, оставшиеся со старых времен: «Храм Мой – храмом молитвы наречется, а вы превратили его в вертеп разбойников».
– А почему именно эта надпись осталась? – спрашивает меня задумчиво спутник.
– Для нас осталась, – говорю.
Он стал оправдываться:
– В те времена, когда церковь разрушали, меня здесь не было.
Они все так говорят. А я нашел в храме единственное изображение: кто-то мелом портрет Ленина нарисовал.
Только два этих следа и остались на стенах от прошлых времен.
* * *
Довелось мне встретить и человека, который участвовал в разорении этой церкви. Он пришел с покаянием, со словами: «Меня заставили рушить колокольню. Один раз ударил, и так тяжело стало, неловко, что я сказал: нет, не буду в этом участвовать».
И всю жизнь потом камень на душе носил.
А кто больше одного раза ударил – был ли у них такой камень? Или сами души их окаменели... В церкви я их не встречал.
* * *
У нас юноша в храме пел на клиросе, Женя его звали. Старушка одна как-то к нему подходит, говорит:
– Очень ты на батюшку нашего похож, отца Алексия. Как фамилия у тебя?
– Лебедев.
– И отец Алексий был Лебедев. Не родственники ли?
Задумался Женя, пошел к деду, спрашивает:
– Кем был твой отец?
– Не скажу, – отвечает дед.
– Тогда я скажу. Он был священником Юговской церкви. И я пойду по стопам своего прадеда.
Дед был потрясен. Родитель его, отец Алексий, был арестован в 37-м, с тех пор о нем не было никаких известий.
Сейчас Евгений уже диакон.
В гору
– Вот что. Вы про крестный ход напишите в обитель на Белую Гору, уральский наш Афон. Мы его целый год ждем. А через Юг ход этот пошел при следующих обстоятельствах.
Мне предложил в нем участвовать знакомый батюшка, отец Даниил. Я ответил:
– Если через Юг пойдете, я с вами.
– А это по пути? – уточнил о.Даниил.
– По пути, – стал убеждать я его, вспоминая карту.
И что же? Оказывается, ход действительно шел раньше через наши места. Когда стали мы искать свидетельства, нашли одну бабушку древнюю. Бог знает, сколько лет назад игумен Иоанн (Ветер) передал ей одну тонкую книжечку.
Старушка нам об этом так сказала:
– Батюшка что-то оставил, что-то велел хранить, а что, не помню.
Милая ты наша. И ведь нашла она это «что-то». По переданному ею очерку стало ясно, что ход шел через Юг. А написал его некогда замечательный человек – отец Серафим Кузнецов. Он умер в 1959 году в Иерусалиме, у подножия Елеонской горы – там, где Гефсиманский сад. Это то место, где Христос явился ученикам после Воскресения.
* * *
Когда на Белую Гору шел наш ход, мусульмане вышли из домов:
– Кого хоронят?
– Никого не хоронят. Это крестный ход.
Мусульман у нас много. Раз зашел в Каяново. Ко мне мужик подходит, говорит: «Вы не заблудились, батюшка? У нас здесь все мусульмане».
– Нет, – говорю, – хоть одного своего да найду. Ты вот крещеный?
– Крещеный.
– Ну вот, одного нашел.
Через Каяново ход двигался с самого начала. До революции здесь такой случай был. Все мусульмане, когда ход шел, позакрывались в домах и колодцы заперли.
А на следующий год все наоборот. Все нарядные на улицу высыпали. Квас подносят.
– Что с вами случилось? – спросили их.
– Николка у вас строгий, – сказали.
Оказалось, в прошлом году, после того, как неладно ход встретили, град у них все посевы побил.
С тех пор привечали.
* * *
«...Оляденевшая древле неверием сердца» – поется в акафисте Стефану Пермскому. Оледеневшие. Это о нас, кого он так и не мог до конца обратить. Оттого и холодно в Юге бывает на праздник Стефана. А на Белой Горе тепло.
Помню, когда Патриарх приезжал, там дождик хороший кропил. Только на Белой Горе и был дождь, внизу ни капли. Над Святейшим зонтик держали, а люди под благословение подходили. Только зашел Патриарх в собор, ливень начался. Одни бросились в церковь, другие – в автобусы. Кому что. Те, кто в автобус заскочил, спрашивали меня потом, это что за красивая пластинка в храме.
– Это не пластинка. Это хор пел.
– А мы не знали. Если бы знали, тогда бы тоже зашли.
На Белую Гору мы пешком шли. На людей участие в крестных ходах, по опыту знаю, производит ни с чем не сравнимое впечатление. Оно многих в Церковь приводит по-настоящему, роднит с ней. Хотя, конечно, не всех. Иной лед и на Белой Горе не растопить.
Марийская молитва
– А бывает наоборот – так мало от тебя требуется, чтобы сблизиться с человеком, расположить его.
Я одно время служил в приходе, где жило в округе много марийцев. И меня одна марийка научила молитве на своем языке. Она стеснялась ее при мне произносить, но я один раз услышал и попросил несколько раз повторить, чтобы запомнить.
Спустя какое-то время позвали меня в марийское село. Там одна бабушка преставилась, 107 лет ей было.
И вот на отпевании прочел я марийскую молитву:
– Святой Юмо, Святой куатлэ, Святой кугутумо, гань мыньим нергеле.
Это перевод молитвы «Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас». Только вместо «бессмертный» говорится «великий» и уточняется – «крепкий, как дуб».
Марийки очень растрогались. Со слезами подходили, благодарили.
Батюшка и доктор
– Кого у нас в первую очередь приглашали раньше к умирающему? –спрашивает отец Петр и, не дождавшись ответа, продолжает:
– Был у нас в районе доктор, еще в советские времена. Нас с ним не раз, бывало, в один и тот же дом звали.
Как-то раз это невольное знакомство его даже подвело. Пришел он в церковь на Пасху, вместе со всеми – поглядеть. Поздоровались мы с ним, перекинулись парой слов. А кто-то донес, и через несколько дней фотографию доктора с Доски почета сняли. Испугались, что верующий.
Так вот, столкнемся мы с ним иной раз в дверях у больного и решаем, кому первому идти. Он старался меня пропустить. Говорю ему:
– Я надолго.
– Ничего, ничего. Я пока рецепты выпишу.
И вот пишет он, пишет их, один за другим. А я исповедую. Иногда в последний раз – видно, что человек к смерти готовится. Спрашиваю доктора:
– Вы уверены, что все это понадобится? Что ваш больной успеет все это принять?
– Ну, не знаю.
– А кто знает?
А он в ответ палец кверху поднимает.
В самом начале нашего знакомства доктор был более самоуверен. Позвали нас с ним однажды к одной старушке. 90 лет ей было. Доктор сказал тогда очень определенно, что, мол, все, отжила свое бабушка.
После этого я ее исповедовал, причастил. День проходит, два, опять меня зовут. Оправилась старушка, а так как врач от нее отказался, решили родственники: видно, причастие помогло. Доктор наш узнал об этом только через два года, когда наша с ним подопечная действительно преставилась. Он был так поражен, что никогда с тех пор не предсказывал, кому сколько жить осталось.
Отец Григорий Ахидов
– С восемьдесят пятого года я в Юге при отце Григории Ахидове успел послужить, – заканчивает свой рассказ отец Петр тем, с чего в книгах обычно начинают. Впрочем, начать можно было бы еще более ранним событием. Передаю слово Валерию Вяткину:
«Поздней осенью 1985 года в поселок по назначению вторым священником прибыл о.Петр Шошин. О.Григорий встретил его словами: «Вот и приехал мой помощник, заместитель и преемник». Ни назначение, ни встреча эта не были случайными. Еще в 1971 году, Великим постом, увидел о.Григорий в коридоре управления молоденького, только после школы паренька. «Пойдешь ко мне помощником?» – предложил он Петру. Но по направлению владыки поехал будущий священник учиться в Ленинградскую духовную семинарию. Не раз после сводил Господь иерея Петра Шошина с протоиереем Григорием Ахидовым. И теперь батюшка готовил себе замену, наставляя, поучая своим примером, передавая опыт: «Скоро останешься тут один, я тебе все оставлю после себя...»
Читаю тоненькую книжку Валерия об о.Григории Ахидове, напоминающую недорогие детские издания типа «Девочка и слон». Из-за большого
формата они сильно мнутся в сумках. Вот и у меня она, пока довез до Сыктывкара, потеряла форму.
На фотографиях двадцатых годов вижу некрасивое, но очень порядочное лицо священника, напоминающего поэта того времени Даниила Хармса. Как говорила потом супруга отца Григория Надежда Поликарповна, будущий муж поначалу ей не очень понравился: «Рыжий, лицо продолговатое...» Но скоро она разглядела за этим душу, способную на самую самоотверженную любовь. Дочка Елена говорит об этом: «Мама-то за папой никакого горя не знала! Папа такой был! Такой...»
Вяткин далее поясняет:
«Еще до начала утренней службы приносил в дом воду, затапливал печь и разгребал снег зимой, а в шесть часов ему уже нужно было быть в храме. В баню детей относил на руках. Дети в ответ на отцовскую ласку льнули к нему, даже за столом карабкались на его колени...»
Рукоположили отца Григория в 23-м. Потом все было, как у всех. Аресты, лагеря. В тифозном бараке, сам тяжело заболев, обмывал страждущих, добровольно выносил нечистоты. Заключенные так полюбили батюшку, что не давали исполнять тяжелые работы, сами выполняя его норму. Случай редкостный.
Домой он вернулся только в августе 1945 года. О том, как сложилось дальше, вспоминает дочь его Елена:
«Бывало, придет домой после службы усталый и упадет на кровать, минут десять-пятнадцать поспит, выпьет чашку молока – и снова отправляется в храм... Часто, бывало, и в обморок падал во время службы. Вынесут его на ковре на воздух, так и лежит у храма, пока в себя не придет».
Однажды встал с одра болезни, откликнувшись на неотступные просьбы прибывшей издалека женщины. Она умоляла обвенчать ее со своим престарелым маловерным мужем, которого не смогла бы да и не успела бы уже второй раз привезти в храм. Венчание состоялось... Великим постом, как исключение, несмотря на то, что всю жизнь о.Григорий дорожил церковными правилами и строго их старался исполнять. Владыка Иоанн (Лавриненко), выслушав признание о.Григория, только и сказал ласково:
– Больше так не делай.
* * *
В последние годы Господь утешил о.Григория щедрым и многозначительным подарком.
Об этом рассказывает о.Петр:
«У нас в Пророко-Ильинской церкви хранится икона Иверской Божией Матери с частицей мощей святителя Григория Богослова. Старушка ее принесла. И батюшка отец Григорий сказал:
– Не гостьей ты будешь, а хозяйкой.
Умер отец Григорий в 86-м на день мученицы Агриппины – ангела своей матери. Он говорил:
– Мне кажется, за мной придет мама.
Так и вышло».
Снова обращаюсь к запискам Вяткина:
«В день смерти батюшки к дому его слетелись все окрестные птицы, которых о.Григорий никогда не забывал кормить и очень любил это делать, покупая много хлеба».
Была жизнь.
(На странице 24 нашей газеты читайте молитву отца Григория).
* * *
На этом прощаемся мы с отцом Петром. Он благословляет меня, спрашивает, как звать, чтобы помолиться. Я путаюсь. От рождении был Владимиром, а крещен как Сергий. Батюшка улыбается, потом говорит очень мягко, я точно не помню его слов, но кажется:
– Нужно становиться православным.
Мне подумалось, что о.Петр не расслышал, из какой я газеты.
Чуть было не вырвалось:
– Я уже православный.
Однако вовремя спохватываюсь, догадываюсь, что хотел сказать священник:
– Определись, какое имя ты носишь. Думаешь, что православен, но так до конца и не решился сказать себе – кто ты.
Впрочем, словами трудно передать, что я в это мгновение увидел в потемках своей души. Батюшка будто свечкой быстро провел над ней. Растерянный, хочу проводить отца Петра до ворот, но задерживаюсь на минутку в поисках шапки. Когда выхожу на улицу, там ночь, метель, лишь окна храма светятся справа впереди.
«Брат, что ты хочешь?»
На стене храма изображение в полстены. Девочка, будущая Богородица, идет босыми ножками к величественным старцам. На них живописные восточные одеяния – это священнослужители. Картина так красочна и объемна, что так бы и шагнул в нее.
У свечной лавки старушка ворчит на владыку:
– И кого отпевать велит!? Грешников!
Услышав, что архиепископа Афанасия осуждают за доброту, я подивился. Жил ли когда такой архиерей, которым хотя бы все свои были довольны?
Обращаю внимание, что записки о здравии и упокоении принимаются за символическую плату – тридцать копеек. Не за имя, за весь список.
* * *
Владыка вновь меня принимает. Накануне в разговоре с ним я так понял, что он напишет краткие воспоминания о себе. Оказалось, что, как всегда, я все перепутал. На самом деле мне нужно было через Вяткина вопросы передать в
письменном виде.
– Брат, что ты хочешь? Ничего писать я не стану, – негодует архиепископ.
Не успеваю дойти до порога, слышу за спиной:
– Погоди, брат. Ступай к бухгалтеру, скажи, я велел на пять экземпляров вашей газеты подписаться.
– Жестко стелет, мягко спать, – думаю я про себя с улыбкой, начиная привыкать к подобным поворотам.
В приемной стоит уже несколько коричневых чемоданов с книгами – таких же громадных, как вчерашний. Только люди при них новые. На лицах написано что-то вроде: «Какую женщину мы ждем?»
Слышно, как владыка поднимается и движется к приемной...
* * *
Помню, как приятно было нам, сотрудникам «Веры», получить от архиепископа Афанасия открытку, написанную от руки. Это в наше время, когда не то что архиереи, простые смертные предпочитают ограничиваться подписью под заранее напечатанным текстом. Поздравив редакцию, как-то хорошо, просто поведал владыка и о себе, пожаловался на здоровье. Осталось впечатление, что пишет он давно знакомым, близким людям.
Образ его во многом остается для меня тайной. Когда был в Перми, в руки попался сборник духовной поэзии, составленный владыкой. Потом мне объяснили, что архиепископ Афанасий очень любит собирать эти народные думы, но некоторые из них, возможно, написаны им собственноручно. Пытались пермские жители разузнать об этом у Валерия Вяткина, но тот сказал, что вопрос бестактный. Вот одно из стихотворений, включенных владыкой в книгу, напоминающее, что «в храм нужно ходить»:
Как отрадно здесь! Ни шума,
Ни забот, ни суеты...
Брат, оставь мирские думы,
Приходи, молись и ты!
Здесь умолкнут все сомненья,
Здесь душою отдохнешь.
Жизни лучшие мгновения
Только здесь
переживешь.
Тесен мир
Когда выходил от владыки, коричневые чемоданы так меня заинтриговали, что не сразу заметил знакомое лицо: борода, целеустремленное лицо – ну точно, Владимир Иванович Рогальников.
Мы познакомились с ним в первый день моей работы в газете. Он исследовал тогда историю захоронения Стефана Пермского. Любопытный человек. Как-то показал мне камни, трещинки, неровности которых образуют, как ему верится, лики святых. Я никаких ликов не обнаружил. Но в другой раз Рогальников, заехав в Сыктывкар на несколько дней, сказал:
– Какое у вас здесь северное сияние красивое.
– Что? Какое сияние? – не понял я. Ни разу его здесь не видел.
С тех пор стал я более уважительно относиться к открытиям Владимира Ивановича. Главное в его жизни – забота о Вознесенской церкви в Красной Слудке, селении близ Перми. Они с женой эту церковь выхаживали много лет, теперь наряжают.
Под горой, где храм стоит, раскинулся луг, который в народе зовут Побоищным. Рогальников утверждает, что здесь был первый бой Ермака Тимофеевича.
– У нас в церкви копье стоит, на лугу том нашли, с надломленным наконечником, – пытался развеять мои сомнения Владимир Иванович. А в этот раз подарил мне небольшую жемчужину, связанную с этим храмом, – рассказ об иконе Божией Матери Троеручницы.
* * *
– Привезли ее с Вятки, – начинает Рогальников свою историю. – Она стояла между рамами заброшенного дома. Стреляли в нее из ружья медвежьими пулями. Пробили лоб, шею, а третий выстрел промах – по краю образа пришелся. Мишенью, значит, сделали.
Привез ее художник. Нашел ее, отреставрировал, покрыв иерусалимским маслом. Раз обокрали его. Все вещи вынесли. Вернулись хозяева, а будто и не живут уже здесь, словно переехали на новую квартиру, да и забыли об этом, на старое место вернулись. Так основательно у них воры поработали.
А через неделю пришли домой художник с супругой, все вещи посреди комнаты лежат, а сверху икона – Троеручица. Одно только ружье не вернули.
Однажды мы с этим человеком неподалеку от церкви встретились.
– Икону несете? – спрашиваю.
– Да. А как вы догадались?
– По вам видно.
На следующий день он принес образ в нашу Вознесенскую церковь.
Мне раз предложили следы от пуль закрасить.
– Нет, – говорю, – пусть все видят.
Да и не закрасить их по-настоящему. Пятна останутся.
Одна наша прихожанка долго не получала зарплату. И как-то помолилась Троеручнице, чтобы та помогла найти ей какой-нибудь приработок. На время, чтобы продержаться. Пообещала:
– Сколько заработаю, половину в храм принесу.
И что же? На следующий месяц приносит полтора миллиона старыми. Потом еще полтора. Так и «продержалась» до зарплаты, надо заметить, весьма скромной.
У врат
Постепенно все больше знакомимся с Валерием Вяткиным – секретарем владыки.
С утра до ночи он обзванивает храмы епархии, собирает сведения о земельных участках, сохранности церквей и т.д. По вопросам иногда угадывается личность священника на другом конце провода. Этот строитель, тот весь в службы ушел, третий часто болеет. Время от времени Валерия Викторовича отрывают от телефона просители. Среди них очень много матерей самоубийц с одной просьбой – разрешить отпевание.
– Руки на себя наложил, – пытается разобраться Вяткин в сбивчивых объяснениях.
– Нет, нет, – пугается женщина этих слов, – повесился...
Как оказался Вяткин в этой приемной?
Написал несколько книг, собирал материалы для канонизации пермс?их великомучеников – святителей Андроника (Никольского) и Феофана (Ильменского), архимандрита Варлаама (Коноплева). В какой-то момент оказалось, что именно такой человек и нужен архиепископу Афанасию в помощники. Родом Вяткин из Яранска. Одно время вместе с будущим владыкой Александром Костромским ходили в иподьяконах у архиепископа Хрисанфа Вятского.
О тех временах вспоминает:
– Меня очень привлекала во владыке Хрисанфе любовь к Вятскому краю. В советское время ему не раз предлагали процветающие епархии на Западной Украине (он оттуда родом). Но архиепископ наотрез отказывался. Впечатляющий человек во всем. В московских гостиницах все швейцары перед ним по стойке становились. Вспоминаю его величественные богослужения, очень заботился о пении, одно время возил с собой камертон по приходам. При этом так трогательны были его отношения с матерью. Постоянно беспокоился, интересовался, что ее волнует. У них именины в один день – Хрисанфа и Дарьи.
* * *
Как получилось, что этот материал почти целиком посвящен впечатлениям, полученным в приемной архиепископа Афанасия. Говорят, что Пермь тянется вдоль Камы километров на тридцать. Возможно, именно громадность, неохватность этого города подтолкнули меня к некой крайности – в качестве опорного, наблюдательного пункта избрать епархиальное управление.
Разумеется, этим путешествие мое в Пермь не исчерпывается. Были и другие встречи, о них я еще напишу. Каждое утро, покидая свою видавшую виды комнату, бросал я взгляд на следы ее хозяев – студентов духовного училища: чайник, пластиковые бутылки, православный Типикон на полке.
Затем выходил на центральную улицу Ленина. Интереснее всего здесь вечером. Вдоль тротуаров светятся деревья, каждая ветка украшена множеством крошечных лампочек. Дореволюционные здания несколько обшарпаны. В одной из подворотен дешевая столовая с пугающим интерьером и газовыми баллонами на полу. В очереди передо мной стоят бомж в валенках с калошами и полковник в барашковой папахе. По виду ровесники. За стеной прогремел трамвай, затряслась ложечка в стакане.
* * *
На улицах часто слышишь разговоры о вере. Две женщины рассуждают об ангелах, муж и жена с детками беседуют о постах. В крытом киоске мужик покупал бутылку, уронил пять рублей под решетку. Стал искать, нарвался на ругань продавщицы. Она призывала его не ломать сооружение, забыть о деньгах. Самым сильным аргументом оказался следующий:
– Видать, нищим не подаешь, вот у тебя Бог деньги и отнял.
– Я нищим всегда подаю, – начал оправдываться мужик, но, видно, задумался и поиски прекратил.
* * *
В ограду епархиального управления возвращаюсь, как правило, после девяти часов вечера. Ворота в это время уже закрыты. В один из дней стучать и колотить в них не приходится.
В снегу стоит диакон о.Николай в заячьей шапке, замерев, как столпник.
– Это умрет в вас раньше, чем вы думаете, – неожиданно без предисловия заявляет он.
Я пытаюсь понять, о чем это он, да еще столь витиевато. Потом вспоминаю некий инцидент, свидетелями которого мы с ним оказались накануне. И вот теперь диакон беспокоится о моем душевном спокойствии. С улыбкой отвечаю:
– Уже умерло, отец Николай.
– Слава Богу! – громогласно радуется он и трогается наконец с места, чтобы отпереть ворота.
«А потом все сначала»
И вот уже вновь переведены стрелки на моих часах. Только на этот раз вращать их приходится в обратном направлении. Подходит в клубах пара мой поезд, идущий из Сибири в Петербург. Пермь остается за Камой. Я начинаю говорить с девочкой, сидящей напротив. И вдруг понимаю, как мне не хватало этой встречи, чтобы принять город по-настоящему.
Яне семь лет. Она рассказывает о своей Перми. О том, как они с мамой и сестрой Сашей делают из глины Дедов Морозов и каких-то крохотных животных, а потом сдают их в магазин. О том, что у нее недавно умер отец, и как он лежал в больнице исхудавший, когда они его навещали. Спустя какое-то время вспоминает:
– Мне папа рыбок обещал купить.
Мы говорим, все больше доверяя друг другу. Укладываясь спать, Яна поет мне песенку. Я прошу:
– Яна, спой ее еще раз, хочу записать.
– Хорошо, если не будешь успевать, скажи, я помедленнее буду:
Звон колокольный день-деньской,
Где тишина, а где покой...
Звуки теребят без конца и начала.
Больше нету сил,
Отпустите нас в сон.
Вечный звонарь,
Ну когда
устанет он.
– А потом все сначала, – вздыхает Яна, засыпая. Рано утром перед Вяткой она уже сидит, поджав ноги, и прощается, расстроенная:
– Я думала, ты с нами поедешь до Петербурга.
С тоской роюсь в сумке, чтобы хоть что-то оставить на память. Нахожу только толстую чистую тетрадь, которую так и не успел начать в Перми.
В.ГРИГОРЯН
Пермь –
Сыктывкар
 | назад |
| вперед |  |
