ЧТЕНИЕ
ИЗ
РАССКАЗОВ МАТУШКИ АНИСЬИ
Недавно, в день прп. Трифона Вятского, умерла Анисья. Бывало, иду с ранней обедни из Трифонова монастыря, да и зайду к ней. Анисья вечно находилась в постели, прикрытая каким-нибудь тряпичным старьем. Мгновение посмотрит внимательно, как-то зорко даже, что ли, узнает, обрадуется... а потом рассказывает. Маленькая, худенькая, с удивительно ясным лицом, ясной памятью, ясной правильной речью. Над кроватью много икон и фотография. Полная девушка со слегка продолговатым лицом и правильными чертами. Короткая стрижка. Задиристая. Такой она была после войны...
Россия у Анисьи поделена, я заметил, как и у всех верующих старушек, по особой географии. Лавра, пещеры – это Киев; Елоховский – это Москва; Лавра – Сергиев Посад; Пюхтицы, Почаев... У Анисьи еще мелькало – Лодзь, Краков, когда она рассказывала о войне... «Жаль, мало записал», – думал потом. Как в любых «бабушкиных сказах», я думаю, в них крепко замешано рассказное тесто – были и фантазии, и правда, и приукрашения.
– Чудо, говоришь? Вот было такое чудо...
А я не говорил ничего о чуде, сидел, молчал, правда, мысль мелькала – вот бы о чуде каком-нибудь рассказала...
Не ломайте
– Девятьсот четвертого года я, так что сам считай, сколько мне. Фронтовичка. Медсестрой была. Три ранения имею.
Родом я из Малой Суны... Там вот какое чудо было. Стояла на кладбище церковь Архангела Михаила. Когда это было? Давно уже... Точно не помню... После 21-го года до 30-го...
Стали с этой церкви крест стаскивать. Зацепили тросом к трактору. Трактор не гусеничный, а колесный. Четыре колеса с шипами. «Фордзон». Тащит он, тащит... И вдруг под землю ушел. Провалился. В трещину. И сомкнулась земля сверху...
Да... А церковь все равно разрушили. Разобрали. Кирпич очень хороший был. И платили хорошо за разборку. Соблазнился туда пойти один парень. Спиридон Валов. Он за мной еще ухаживал. А потом женился на другой, из деревни Валай...
Разбирал он со всеми. И вдруг испугался чего-то. Не знаю, чем его архангел Михаил напугал. И как закричит: «Не ломайте! Не ломайте!»
Через некоторое время – несколько лет – мне в деревню Валай пакет надо было отвезти. Я тогда председателем сельсовета была, меня выбрали. И дежурство мое было. Взяла пакет, села на лошадь и поехала. Приехала. Нашла кому отдать. Стоим. Разговариваем. Жена Спиридона подошла. Узнала. «Ну а как Спиридон поживает?» – « Так что-то случилось с ним. Все не в себе». – « Так зачем ты его посылала туда?!» – «Не посылала я, отговаривала. На деньги соблазнился. Хорошо платили за разборку...»
Подошли к его дому. Позвали.
– Узнаешь ли, Спиридоша, Анисью?
Взглянул он. Смотрит на меня.
– А ты ломала?
– Что ты! Я ломала? Ничего я не ломала.
Как закричит: «Не ломайте!»
Так страшно стало.
Потом его в больницу сдали.
* * *
С работой перед войной было плохо. Я на курсы медсестер поступила. Военных медсестер. У нас практика была в больнице, по пятьдесят дней. Где буйные... Где тихие... Вспомнила, что тут мой Спиридон находится. Посмотрели списки. Точно. Есть такой...
Сидит на кровати. Под одеялом спрятался. С головой.
– Спиридон! К тебе пришли.
Выглянул одним глазом из-под одеяла и как закричит: «Не ломайте!»
О встречах
После войны, после госпиталя, пришла я домой. В пилотке, с палочкой – нога была прострелена. Стою на службе, подхожу под благословение владыки В.
– Подожди, – говорит, – я к тебе подойду...
Народ расходится. Выходит из алтаря. Ко мне.
– Ты, я вижу, с фронта пришла?
– Да.
– Так ты должна рассказать мне, как там.
И тысячу мне дает. А это тогда были большие деньги. Отказываюсь.
– Что вы. Не надо...
– А к кому это ты обращаешься еще? Я здесь один. Не следует на «Вы» обращаться.
Взяла. Мне и вправду тогда деньги нужны были. Часы, и те в госпитале украли. Пока лежала в беспамятьи. Подарок Рокоссовского...
* * *
...Мы в кольце были. В окружении. Спереди летит. Сзади летит. Сверху летит... Только успеваю перевязывать...
Подъезжает машина. Выходит Рокоссовский. Подошел ко мне...
– Ну как, сестрица, победим? – руку на плечо положил...
– Обязательно победим!
– Вот молодец, сестра! Все бы такую веру имели... А ну-ка, дай мне сумку – это он ординарцу. Достает из сумки часы.
– Вот тебе на память от меня.
– Ой, не надо, у меня есть.
– Сними их. И сам на руку мне одел часы. Свои отдаю ему.
– И эти себе оставь!
* * *
Отец у владыки священником был. Михаил Тихоницкий. В Халтурине. Орлов сейчас опять называется, по-старому. Его расстреляли в 18-м, кажется.
Вели их по дороге. В спину штыками толкали. Босиком. А на ноги кирпичи привязали. Дети рядом бежали.
Мученически погиб... С его могилки земельку берут. Говорят, исцеляет...
– Только веру крепкую надо иметь...
Что видела Александра
– Она была прозорливица. Вот здесь, на этой кровати, где я, она пролежала четыре года, параличом разбило. Я за ней ухаживала.
За сорок дней знала день своей смерти. Когда подошел срок, утром говорит: «Зови, Анисья, батюшку...» Исповедал он ее, причастил. Она говорит: «Читай отходную». – «Как отходную, что ты, Александра, сама читай...»
Читает. Только закончила, последнее слово «чтим», так «тим» сказала, и голова у нее набок. Потом вдруг:
– Смотри, Анисья, смотри... Богородица ... ангелы...
– Не вижу ничего. Потолок, штукатурка...
– Иду, иду к тебе, матушка Богородица...
* * *
– Во сне я ее только один раз видела. Сидит в белом за столом. Стол накрыт. Пироги, ватрушки, молоко, рыба лежит.
– Садись, – говорит мне, – поешь рыбки со мной.
– А что это за рыба?
– А это рыба из реки Иордан, где Господь крестился. Так мне ее дали...
Она мне говорила: «Ты приди ко мне на могилку, я разделю твои печали».
Пришла как-то на Макарьевское кладбище. Посидела у нее на могилке. Темнеет. Я встала, засобиралась. Вдруг слышу: «Ты что, уже уходишь, Анисьюшка?» – «Так где ты, Александра, покажись...» До самого темна просидела, сторож уже ворота запирал...
* * *
– Когда она в больнице лежала – бревном ей бок придавило в Нововятске, – заснула летаргическим сном на 19 дней. Вышла из него – кожа да кости. Потом проповедовать стала, когда Сталин храмы открывать начал, после войны... Да я уже забыла, много она рассказывала... Провожатым у нее во время видений был молодой красивый юноша. «Как тебя зовут?» – она спросила.
– Пантелеймон, грешный слуга Божий... – ответил юноша.
– Много она видела, да не всем все сказывала. Нельзя. Каяться призывала...
* * *
Об аде говорила, что там дурной запах, будто падаль разлагается, даже хуже – смрад.
Безбожники в огне. А матери, которые детишек загубили при аборте, на печи в котле огненном варятся. Если не покаялись... А эти серые с хвостами кочергами орудуют...
А те младенцы, которые умерли некрещеными, они просто в тени стоят, как слепые. Не видят света, кричат: «Мы не виноваты, что родители не успели нас окрестить, глазки нам открыть...»
Двое мужчин скованы, руки вывернуты. Хотели бы разбежаться, да не могут. Эти враждовали и не простили друг другу до смерти.
Самоубийцы мучаются. За них нужно птичек кормить. Может, какая в клювике капельку водички или крупинку принесет им... Которые из них подвешены за ноги вниз головой. А внизу костер...
Душа в Божьих руках. Никто не смеет душу губить... А тяжелее всего тем, кто душу оскверняет и тело, кто седьмую заповедь нарушает.
А еще видела Александра – стоит женщина в темном и плачет. А рядом мужчина и женщина голые скованы раскаленными цепями. И змеи их жалят в срамные места.
Которая в темном – это жена. Они венчаны были, потому вместе с ним в аду, поскольку душа одна. Мало, наверное, молилась за супруга своего. Думала, пусть сам за себя отвечает. А пара связанная – это ее муж с полюбовницей...
Пьяницы, так они еще ниже, почти около Иуды... в самом пекле... Смотреть туда не хочется. Так только, мелькнули руки в пламени, а в руках кошелек с тридцатью сребрениками...
В раю свет, цветы, благоуханье... Все живут хорошо. Кто подает нищим, принимает странников, тому сторицей воздается...
– Так была я в самом низу рая, а на Троицу, наверх и взглянуть невозможно. Сверкает... И только пение сверху льется. Ангелы поют.
* * *
– А Господа ты видела, Александра?
– Его нельзя увидеть... Так только один раз ножки «промелькнули», в крови... от распятия...
– Все Его увидим, когда час придет. Кто уже там будет, а кто доживет до второго пришествия, тот на земле увидит. И рад будет к этим ножкам припасть, а ему скажут: «Идите от Меня, проклятые!» А другим скажут: «Приидите, благословенные Отца Моего!»
* * *
– А как спастись?
– Ничего особенного делать не надо. Веру надо иметь и дела добрые творить...
Птички помогают
По самоубийцам нельзя Псалтирь читать. Одна знакомая бабушка – жива еще – обманула меня. Говорит: «Почитай, говорит, Анисья, Псалтирь по сыну моему, заплачу».
– Не надо мне денег, я так почитаю. А как он умер?
– Дак как... как все умирают... от сердца...
Читаю Псалтирь. То померкнет все, ничего не вижу – а буквы крупные, то голова разбухнет будто –читать не могу, то ноги подкашиваются... Не читается Псалтирь...
Говорю потом ей: «Не буду читать я ни так, ни за деньги – никак не читается Псалтирь».
– Как не читается?
– Так вот и не читается. Как он умер?
– Так он у меня задавился...
Знакомая молодушка, Анастасией звали, лежит в гробу. Такая красивая, под вуалью. Дочка маленькая на руках у сестры говорит: «Мама спит, я к ней хочу...» Из-за свекровки повесилась. Так мне ее жалко стало. Такая красивая... Решила я Псалтирь по ней почитать.
Взяла Псалтирь в руки. Только кафисму первую стала читать, как подлетит Псалтирь вверх, как кто выбил. Старая была, листочки под потолок разлетелись. Свет погас во всем доме.
Шум, грохот... Три двери в доме было – так на всех крючки полетели вверх, и двери распахнулись. Я испугалась, клюшку взяла. А надо было «Да воскреснет Бог...» читать. Свет включила – горит. Соседка приходит.
– Что у тебя, Анисья, за топот? Гости, что ли?.. Я спать ложилась, так встала, услышала шум. Кто у тебя был?
– Кто-то... Враг здесь был только что...
– Да что ты, какой враг?
– Враг вот и был...
* * *
В Почаев я ехала. Сунула мне одна три рубля. Помяни сына, сказала, а что он самоубийца, не стала говорить. В Лавре все пометки отдала. Потом отдаю три рубля батюшке: «Помяните такого-то».
– А как он умер?
– Так не знаю, не передали мне...
Что-то не ладно. Посоветовались они. Надо сходить, спросить...
Сходили, видать, к старцу.
– На тебе твои три рубля.
– Куда мне их девать? Не мои это.
– Отдай тому, кто дал.
– Так не знаю я, кому отдавать...
– Тогда сходи купи крупы да птичек покорми...
Пошла в магазин. Кажется, ячневую брала. Сзади старичок стоял. «Кому, – спрашивает, – так много крупы берете?» – «Нас, приезжих, сразу видно», – сказала.
– Да, – говорит, – это правда. Птички помогают... Ко мне мать во сне приходила. А она самоубийством закончила жизнь. Так сказала, что только птички помогают. Какая зернышко в клювике принесет, какая капельку воды...
– Кормить нужно птичек. Особенно голубей. Это Божия птица.
Грех кровосмешения
– Замешкалась я в подземной Печерской церкви, а пещеру-то уже и закрыли. Постучала я в двери, покричала – без толку. Никто не слышит. Делать нечего, надо ночевать. А боязно. Боязно, потому что вера слабая. Помолилась я у преподобного Феодосия. Боязно. Помолилась и прикорнула – да так до утра и проспала, не просыпаясь.
Утром открывает монах: «Ты откуда здесь?» – «Так со вчерашнего дня. Отстала, закрыли меня...»
Вышла. Светло. Внизу Днепр. Пошла к ключу. Умылась. Водички попила. Иду назад. Слышу – шум какой-то. Подошла.
Женщина толстая такая, тучная, не может выйти из пещеры. Вошла. А выйти не может. Ни прямо, ни боком.
– Нам что, милицию вызывать? Вход ломать? Говори, в чем согрешила!
Говорит тихонько иеромонаху.
– Всем говори! Всему народу...
– Двенадцать абортов сделала...
– Еще говори!
– .... сына соблазнила... на срамной грех... от него за два года двенадцать абортов...
Плачет. А выйти не может. Народ вокруг стоит. Обсуждают. Вдруг монах говорит:
– Кто в понедельник постится? Дайте ей руку. Никто не постится. Кто постится? Понедельник молочный день, все едят молочное.
Все стоят. Молчат. Одна старушка, худенькая, сухонькая, говорит: «Я среду и пятницу соблюдаю, не ем ничего. Да и в понедельник тоже. Да и денег больно-то нет на еду...»
– Дай ей руку!
– Ой, нет, нет!.. Я в понедельник тоже ем скоромное, – испугалась. И в толпу прячется...
Тут все начали просить.
– Боюсь я, боюсь... Она меня туда утянет... Руку отнимет...
– Дай ей руку, не бойся! – говорит иеромонах. Старушка подошла. Протянула ей руку. И тут же вывела ее из пещеры. Легко, без усилия...
Трифонов источник
– На Великую я раз пятнадцать ходила... Как-то была на Великой. Подходит ко мне старичок и просит икону Божией Матери. Посомневалась, не хотела отдавать. «Не сомневайся, – говорит он мне, – я тебе благословлю икону». Отдала. А потом уже через некоторое время пришла к Трифонову источнику, а там икона стоит Николая Чудотворца. «Ничья, – объясняют мне, – несколько дней уж здесь стоит». Я посчитала, что это мне старец благословил. Вот она, погляди. Ангел, видимо, во плоти приходил...
Встречаю осенью двоих. Из Томска приехали: «Скажите, бабушка, где у вас источник?» Привела. Денег не взяла, так шоколадкой угостили...
Девочку маленькую как-то привезли, тоже из Сибири. Детским параличом страдала, ножки не ходили, расслабленные. Ночевали они у источника, милиция прогнала, так переночевали у церкви, выше. Раздели они девочку, подставили под струю, стали купать, а девочка уже кричит: «Папа, у меня ножки ходят». Вот так! Но для этого нужно очень крепкую веру иметь. Очень крепкую...
А дедушка один уже совсем не видел. Стал каждый день пить воду, умываться, на ночь прикладывать примочки. Встречаю его как-то, а он говорит: «Я, Анисья, уже и читать могу». Вот так.
Я в Крещение раздеваюсь, говорю: «Отвернитесь, парни, да оплесните меня водичкой». Ничего, видишь, здоровая какая!
Что это значит?
– Писал?.. Писал, писал. Так сейчас он мне уже не пишет... Михаилушка... архимандрит. Он парализован. У него два пальца только шевелились, большой и указательный. В последнем письме читаю: «Я, Анисья, тебе в день по два слова пишу. Больше не могу. Бумага на груди. Ручка меж двух пальцев...»
Так он писал: «Любишь ты, Анисья, пение очень. Настанут скоро времена – пойдешь ты в магазин за продуктами, возвращаешься назад: из храма пение красивое. Такое же, как сейчас, и слова такие же. А ты обойдешь стороной, пройдешь дальше и, только когда завернешь к себе по Молодой Гвардии, перекрестишься и заплачешь...»
– Откуда он знает, как я хожу. Он здесь никогда не был. Он в тайге, за пять тысяч километров отсюда...
«А пока у вас есть такие пастыри Божий, как отец N, – ходи, Анисья, в храм...»
– Что это значит?..
Н.АЛЕКСАНДРОВ
Декабрь, 1999, г.Киров
 | назад |
| вперед |  |
