– А почему подворье православного монастыря решили строить рядом с протестантским храмом? Так было сразу задумано?

– Нет, с матушкой Стефанидой, настоятельницей Крестовоздвиженской обители, мы изъездили весь город, прежде чем это место нашли. Оно хорошо тем, что в самом центре города, в такой как бы духовной зоне. Вплотную к нему примыкает женское общежитие педагогического училища. Эти девчата будут воспитывать наших детей, и сейчас соседство с православной святыней им не повредит. Помимо церкви, крестильни, монастырских помещений, в проект подворья заложен еще зал, где можно проводить лекции, заниматься хоровым пением и т.д.

– Как вам удалось уместить все это на маленьком пятачке земли?

– Места там, действительно, немного, но оно будто специально было оставлено для нас: улица в этом месте не завершена, дома стоят углом, так что мы хорошо туда вписались. При этом не тронули сквера – березки остались на месте, они почти касаются ветками стен. Так что все остались довольны. Вообще-то еще вначале, когда решался вопрос с местом, мы с матушкой Стефанидой разговаривали с жителями соседних домов, нет ли с их стороны неприятия. Нет, слава Богу. В святом месте такого не должно быть. Вот рассказывают случай с одним московским митрополитом, это еще до революции было. Проезжал он по городу в пролетке и услышал со стороны площадки, где церковь строилась, отборную ругань. Спешился, заглянул на стройплощадку – там две женщины сцепились, чуть ли не дерутся. Что же сделал владыка? Приказал разобрать построенное и перенести в другое место. Вот так.

У нас хоть и небольшое здание, но оно, как бы это сказать... для Бога. Оно еще не достроено, а в нем давно уже молебны служатся – и в алтаре на втором этаже, и в рабочем балке, рядом со стройкой. Люди ждут с нетерпением, когда он откроется, и приходят сюда молиться. Хоть и небольшая, но община уже складывается.

Вообще я считаю, что таких маленьких храмов с компактными приходами должно быть как можно больше в городе. Во-первых, это для людей удобно, не надо далеко ездить. Во-вторых, появится настоящая приходская жизнь.

– Священник будет знать своих чад по именам...

– Не только. Когда прихожан мало, он может войти в семейное положение каждого, знать, сколько у кого детей, как они учатся, что-то посоветовать в разных жизненных ситуациях, кого-то приструнить. Как это было до революции, когда священник был вроде семейного врача – врача души. Опять же, если у кого какая беда, батюшка может объявить об этом с амвона: вот, мол, братья и сестры, у вашего соседа из такого-то дома, такой-то квартиры проблема появилась. Давайте все ему поможем! Это и называется – помочь ближнему, потому что в небольшом приходе все ближние, а в большом – уже дальние получаются, никто ни о ком ничего не знает. Или вот ситуация. Приходит новообращенный в большой храм – народу тьма, несколько священников служит, а обратиться-то и не к кому. Потому что много здесь таких, как ты. А в маленьком храме все на виду: тебя и встретят, и покажут, как свечку держать, и вообще о православии расскажут. Сегодня, когда народ наш церковно необразован, воцерковить его могут только такие маленькие приходы.

– Но строить много храмов, хоть и маленьких, это же дорого?

– Ну, если посчитать, сколько средств затрачено на возведение Стефановского собора, который сейчас в Сыктывкаре уже под купол подведен, то дорого не покажется. Хотя, конечно, в столице республики должен быть один большой – кафедральный – собор, но только один. Остальные надо строить поменьше.

– А как строить, если денег нет? Вы же сами говорите, что история с подворьем тянется уже четвертый год. На Бога полагаться? Мол, главное взяться, сваи забить, а там вышней помощью и средства появятся, чтобы работы продолжить.

– История с нашим подворьем – случай особый, очень монастырь нуждался в нем, поэтому и взялись. И обязательно достроим. Но это же не норма. Да, согласен, на Бога надо уповать во всем. Но переваливать на Бога... Одно дело, человек молится: «Господи, помоги!» И совсем другое, когда он рукой так махнет: «А-а, все равно мне Бог поможет». А не поможет! Что ты такое сделал, чтобы тебе Бог помогал? Господь участвует в наших делах через сторонних людей, и если они, эти люди, видят твою самонадеянность, несерьезность, то как может прийти помощь через них?

Перед тем, как браться за храм, надо поначалу взвесить свои – именно свои – возможности. Собраться сходом, как встарь бывало, и порешить: вот нам нужна церковь, так что, братья и сестры, будем отдавать десятину – десятую часть своей зарплаты. Если невмоготу, то отдай свои умения и руки: приходи штукатурить, белить... Или же ищи доброго жертвователя. А то бывает, и об этом я Владыке говорил на епархиальном совете, обращается ко мне молодой священник: вот, храм задумал строить. А знает ли этот, полный великих планов батюшка, сколько сейчас стоит кирпич или хотя бы те же проектные работы? Я, например, могу бесплатно проект сделать – общий план. Но там же целый коллектив должен работать, рассчитать коммуникации, электрическую, водопроводную сеть. Кто им заплатит?

Христос говорил: если вы собираетесь строить дом, подумайте – сможете ли его завершить? Чтобы не получилось так, чтобы соседи потом смеялись над вами. Ведь это же обман, неправда – браться за то, что не можешь потянуть.

– Раньше, наверное, проще было. Никаких градостроительных комиссий, инспекций, пожарной безопасности. Строили на глазок, и дело спорилось.

– Да никогда такого не было! Всегда специалистов звали, настоящих мастеров, с Устюга, Вологды – и платили им. Шапку по миру пускали. Для Бога же все это... Конечно, Самому Богу ничего не нужно – Он вон какие совершенные вещи сотворил, весь мир необозримый, в котором все есть. Но ведь и мы должны стараться – соответствовать Его замыслу. Если человек придет к Нему в уродливый храм – это же... грех.

И на глазок, как вы говорите, никогда не строили, это заблуждение. Даже великие мастера прежде семь раз мерили, а потом брались за дело. Хотя, конечно, все было по-другому. Случалось вам ходить с экскурсией по домику Петра I в Петербурге? Тогда, наверное, видели там музейчик знаменитого архитектора Растрелли. На стенде выставлен проект одного из его огромных зданий. Представьте, состоит он всего из 4-х листов: фасада, плана этажей, общего разреза и рисунка ордера – украшения колонн. И ничего больше! Только масштабная линеечка еще нарисована, по которой строители должны определять размеры и пропорции. Если сравнить с сегодняшней проектной документацией, в которой утонуть можно, с кипами чертежей, где каждая деталь разрисована, – то эти 4 листа – вроде как насмешка над нашим временем. Дело в том, что старым мастерам, в отличие от сегодняшних, этого было достаточно, им не требовалось объяснять детали. Это же потомственные умельцы были: с малых лет отец брал сына на стройку, и тот все постигал с азов – под конец он знал буквально все, поболе иного инженера. И все равно без проекта, без этих 4-х бумажных листов даже он не мог обойтись, сколько бы пядей во лбу ни было.

– А вот Покровский собор в Кижах, говорят, одним топором, без плана, делали.

– Да, рассказывают, что был такой мастер Петр, который, сотворив из бревен чудо, закинул топор в Онегу – мол, лучше уже не построить. Но это красивая легенда. По моему убеждению, Покровский собор строил не обычный плотник, а монах, причем хорошо образованный. И, конечно, план у него был. На чем он его чертил – на кусочке бересты или палочкой на песке, не играет роли. Не удивлюсь, если он и модель из глины или веточек делал. Потому что... ну никак не способен человек такое одним воображением создать!

Мы, кстати, в архитектурном институте на примере этого собора учились составлять пропорции. А также брали за идеал другие карельские церкви. Лично я занимался отмывкой деревянного кондопожского храма. Отмывка – это такое ученическое упражнение. Берешь китайскую тушь и как бы рисуешь фотографию объекта: сначала схематично, в плане, потом накладываешь слой за слоем, вплоть до полутеней, объемности. И вот что я заметил. Когда смотришь на первый слой, на схему храма, то сразу чувствуешь: э-э, да ведь эту схему уже кто-то чертил до тебя, видна человеческая рука! Архитектор такие вещи тонко чувствует. Так что, куда ни копни, всему предшествовали расчет, проектные работы.

– Вам тоже, насколько знаю, приходилось строить деревянные храмы?

– Да. В Троицко-Печорске, в родных местах. Потом здесь, под Сыктывкаром, в районе птицефабрики. Еще в Зеленце. Или вот в Объячево – там работы пока продолжаются, но скоро закончат.

– А почему бы и в самом Сыктывкаре не строить церкви из дерева? Вы же говорите, должно быть много небольших храмов. Из дерева можно много настроить – и дешево, и быстро...

– ... и недолговечно.

– Почему же? Вон старые дома по двести лет стоят.

– Ну, сравнили! Раньше из бруса не строили, а выискивали самое отборное дерево. Скажем, брали не просто сосну, а особо гнилостойкую – такая только на болотах растет. Причем брали в четко определенное время – в феврале, как только морозы спадут. Секрет в том, что в этот момент влаги в древесине совсем нет: мороз-то, будь влага, разорвал бы дерево; в то же время корни еще не ожили, не потянули сок. Тут и надо ловить момент. Ведь если на солнце сушить, то это будет не то дерево. Видите, сколько уже сложностей? Пойдем дальше. Вот, казалось бы, простая вещь – как бревна класть. Все знают, что надо северной стороной наружу. То есть надо смотреть на срез бревна: где кольца плотнее, там дерево было обращено к северу, значит, с этой стороны меньше гниет. Все знают, но кто на эту мелочь смотрит? А ведь из множества таких мелочей и складывается... Опять же важно, какая конструкция дома и чьими руками он сделан. Вот мой родовой дом под Троицко-Печорском. Бревна по 30 сантиметров в диаметре, доски на потолке толстеннейшие, из цельных деревьев вытесаны. И как! Дому сто лет, а щели в потолке миллиметровые. Это ведь тоже на долговечность дома влияет. Или еще такая «мелочь». Сейчас бревна прокладывают паклей, которая сразу же начинает гнить, слеживаться, образуя щели в стенах. А раньше прокладывали только мхом.

– А я думал, это по бедности, мхом-то...

– Что вы! Мох – сам по себе прекрасный антисептик, не допускает гниения. Кроме того, он не слеживается, а наоборот, от влаги разбухает, превращает стену в единый монолит. Видите, сколько разных требований? Сейчас все это трудно соблюсти, да и где настоящих мастеров найдешь? Нет, это искусство, увы, нами утрачено. Потом, не забывайте, многое зависит и от конструктивных особенностей. Старые дома в Коми – гениальны, все там тщательно продумано. Вообще-то это традиционные вологодские дома, и для наших крайних северных условий ничего лучше нет. Весь двор в них под одной крышей – внизу животные дышат, посредине люди, наверху сухие сеновалы. Особый микроклимат. Некоторым горожанам кажется, что тесно в таких домах, и крыши, мол, у них пологие, как снег-то убирать? Но и тут все продумано: снег вообще не убирали, снеговая шапка нужный микроклимат сберегала. А теснота – это только кажется, места было достаточно и для огромных семей.

– Теперь, может быть, не совсем корректный вопрос к вам, Павел Павлович. Вы православный человек, член епархиального совета, много помогаете приходам. Знаю, и возрождению Троице-Стефановского Ульяновского монастыря помогали совершенно бесплатно. И как-то странно, что вы – автор проекта протестантского храма в Мичуринском парке. Насколько помню, их пресвитер собирался строить что-то поскромнее, ведь не в традициях евангелистов-баптистов возводить величественные соборы. А вы настояли именно на таком соборе.

– Я уже говорил, что строить уродливо для Бога – это грех. Хотя, честно говоря, в ту пору, когда с архитектором Эриком Павловичем Булатовым загорелся этой идеей, я еще не был верующим. Первый раз в жизни проектировал храм, и такой был энтузиазм! Даже чуть протестантом не стал.

– С виду он напоминает лютеранский Домский собор, что в Риге. Это не случайно?

– Может быть. Одно точно объединяет – орган. Мы ведь собирались орган установить, для чего и спроектировали концертный зал на 1200 мест, с балконами. Как и в Домском соборе, он мог использоваться и верующими, и любителями музыки. Что же касается архитектурного облика, то, конечно, этот собор не православный. Наши – более пластичны по форме, ближе к природным очертаниям. Хотя и этот храм элементарно можно переделать в православный – на шпили поставить луковички. Такой прием используется, особенно в деревянном зодчестве. Сразу будет другой вид. Там и алтарь есть, хотя протестантам он не требовался – так получилось. Он, правда, не апсидной формы, но приспособить несложно. Как там дело пойдет, не знаю. Все в воле Божьей.

– А как вы стали православным?

– Я работал тогда в «Комикоммунпроекте» главным архитектором. И дали нам задание подготовить предложения по ремонту бывшей Вознесенской церкви – единственного каменного храма, сохранившегося в Сыктывкаре. Кто только эту церковь ни использовал, фактически свалка была, а в стенах – огромные щели. Теперь же хотели определить ее под музей. И вот как Господь вел: под видом музея мы провели там полный ремонт, и буквально через месяц церковь вернули православным верующим. Стал я его посещать. Церковнославянский толком не понимал, но тянуло на службы. Удивительно, но даже после надругательств, запустения эти стены – я чувствовал – сохранили намоленность. Поначалу с костылями тяжело было стоять, уходил до окончания служб. А потом стал не замечать усталости.

– Родители у вас верующие были?

– Мать всегда молилась за нас, пыталась приобщить к Церкви. Но, к сожалению, с родителями я мало жил.

– Почему?

– Долгая история. Мать у меня –коренная коми, а отец с Украины, репрессированный – лес валил в троицкопечорской тайге. Из лагеря он вышел во время войны, но на фронт не взяли из-за травмы, полученной на лесоповале. Чтобы мы не умерли с голоду, стал он ходить на охоту – кормил лосятиной весь поселок. Но нашлись злые языки, так что могли нас снова в лагерь упрятать за просто так. Пришлось нам всей семьей бежать. Приехали на родину отца, он мазанку поставил, зажили снова. Было мне тогда пять лет. И вдруг я зрение потерял, хотя прежде был совершенно здоровым мальчишкой. До семи лет жил в полной темноте. А потом... Сам я не помню, но будто бы я это старшей сестре рассказывал, и она запомнила. Приснилась мне женщина в светлом, по всей видимости, Богородица, и сказала, что я могу выбирать: глаза могут поправиться, но я тогда лишусь ног. Я, конечно, выбрал глаза – так хотелось видеть белый свет. И вот, представьте, зрение вернулось! А ноги отнялись. Повезли меня в Донецк, потом четыре года лежал в больнице в Мариуполе, потом в Ленинграде... Ноги – вот до сих пор на костылях хожу. И слава Богу! Представьте, тысячи людей в потемках живут, вылечиться не могут. А мы, это же счастье, все видим, любуемся миром! Сейчас у меня интересная работа, есть машина «Ока» – люблю ездить, сейчас вот собираюсь на ней в Петербург, оттуда теплоходом на Валаам. Что еще человеку надо?

– Архитектором стать вы в больнице решили?

– Вообще-то я не собирался им становиться. Ленинградский институт детской травматологии, где я лежал, стоял по соседству с политехническим институтом, который как бы шефствовал над нами. И вузовские преподаватели читали нам, лежачим детям, общеобразовательные дисциплины. Тогда я здорово полюбил химию: даже во сне представлял атомы и молекулы. Получив аттестат, легко поступил в тот самый политех, на отделение ядерной химии. Но тут вызывает ректор, лауреат Нобелевской премии, очень я перед ним робел. И сообщает, что человек с моим здоровьем не может работать с радиоактивным материалам, даже маленькая доза облучения будет губительна. Предложил выбрать какое-нибудь другое отделение. Но ничего я не ответил.

Приехал я к себе в Троицко-Печорск, думаю: а как же дальше жить? Тут сестра: «Паша, ты же любил по дереву резать, фигуры лепить. Может, тебе на архитектурный поступить?» Ну, я и поступил.

А лепку я, и вправду, любил. Помню, отец на Украине, чтобы прокормить нас, устроил гончарный круг и стал делать кувшины, кринки. Мать ходила их продавать. Для нас, детей, иногда игрушки делал, грубые такие: птичек разных, свистулек. А однажды к нам в мазанку зашел какой-то странник, попросился переночевать. Видит, глина лежит, и слепил всадника на коне. И это было таким чудом – на всю жизнь. А потом, в Донецке, врач подарила мне пластмассового лебедя. Представьте, каждое перышко на нем видно, даже глазки-бусинки! После этого добыл я маленький скальпель и сам стал фигуры вырезать.

По окончании архитектурного института работал по профессии. В 93-м организовал свою мастерскую. Тщеславия такого, как в молодости было, уже нет. Домов много понастроил, так что за количеством не гонюсь. Сейчас понимаю, что надо красиво строить – это главное. Сыктывкар ведь очень уютный город, его беречь надо, не уродовать.

– Вначале вы говорили о том, что в каждом городе должно быть много небольших храмов. Сколько, по-вашему, нужно для Сыктывкара?

– Мы живем в грешном мире: пройтись по болоту и не замочить ноги невозможно, так что грязь надо отряхивать почаще. И если б на каждом углу стоял храм – это хорошо. Но будем реалистами. Как минимум, в городе должно быть по одной церкви на каждый район, а в таком районе, как Эжва, – два.

Вот достроим подворье с Воскресенской церковью, начнется там молитва – сами увидите, как изменится атмосфера в центре города. Мы очень рассчитываем на жителей этого района. Приходите на стройку, ваша помощь может понадобиться.

Беседовал М.СИЗОВ

назад

вперед

---

На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Почта