НА СЕЛЬСКОМ ПРИХОДЕ
НА НЕМЕ-РЕКЕ
Беседа с иеромонахом о.Макарием (Евграшиным)
С о.Макарием мы познакомились несколько лет назад, во время миссионерской поездки в Койгородский район. Он там всем очень полюбился. Мотался дни напролет по поселкам, падая вечерами без сил, крестил селян. Делал это бесплатно, потому что, кроме картофеля и помидоров, жертвовать людям было нечего. Я не сразу в это поверил. Но потом с горечью убедился.
Помню одну старушку – очень славного человека. Ходила она по организациям, собирая деньги на храм, торговала ради этого свечами, крестиками, иконками. При этом сама жила в большой бедности. Однажды отец Макарий собрался крестить очередную партию деток. Старушка наша стояла здесь же неподалеку вместе с внучками, несколько опечаленная. Неожиданно для себя я спросил ее:
– А девочки-то ваши крещеные?
– Нет, – отвечает она, – пока некрещеные.
Я растерялся, не в силах понять ее. Оказалось, что она не хотела крестить внучек даром – это вроде как Церковь обкрадывать, а пенсия когда еще будет. Что такое пенсия в сельских районах – это отдельный разговор. Живут на нее разом несколько поколений от мала до велика. Других денег там, как правило, просто не водится. Но старушка моя была полна грустного, какого-то своего, оптимизма: мол, однажды соберет она на крещение внучек должную сумму и сделает все честь по чести.
Кое-как мне ли, батюшке ли, не помню уже кому из нас, удалось ее переубедить. В глубине души она на это, быть может, надеялась, сама себе стесняясь признаться. И вот Господь ее за труды и веру утешил.
Спустя несколько недель отец Макарий оказался на приходе в селе Усть-Нем – одном из самых глухих и нищих мест в Коми. Кто-то воспринял это как опалу, но думается – дело в другом. В Койгородском районе, как мне кажется, сдал он свой экзамен Господу на право быть сельским священником. Только такой вот бессребреник и может в нашей глубинке служить. Иногда до меня доходили о нем какие-то вести. О том, например, что первое время ему нечего было надевать на литургию, кроме старой рясы, которая все гуще покрывалась заплатами. Потом прихожанка, баба Даша, сделала о.Макарию серенькое в цветочках облачение. Она обшивала его и кормила – эта праведница – до последних дней своей жизни. На ее отпевании батюшка плакал, говорят, навзрыд, как ребенок... А недавно мы вновь с отцом Макарием встретились, разговорились.
– Батюшка, мы расстались с вами летом 96-го, что было с вами дальше?
– 2 сентября приехал я в Усть-Нем. Первое время ночевал в спальном мешке в храме. А храм... Ни окон, ничего, заброшенный совершенно. Правда, незадолго до моего приезда там начали что-то делать, часть купола
разобрали. Но как-то не ко времени – осень. Дожди, снега впереди, а железа, чтобы покрыть церковь, нет. Помог нам Феликс Григорьевич Карманов – председатель Комитета Госсовета РК по бюджету, налогам и экономической политике. Дал железо. В нашей церкви
служил его дед о.Димитрий Спасский, убитый в гражданскую войну бандой революционера Мандельбаума. Вывезли тогда о.Димитрия в Помоздино и там расстреляли.
В первое воскресенье по приезде отслужил я литургию под раскрытым куполом, одевшись потеплее. В епархии в долг взял потир, чашу (год потом расплачивался). К концу месяца в окна стало наносить снег.
* * *
– Я помню, что мы с вами земляки, оба родом с Алтая, из Рубцовска. Город, в который со всей Руси бежали в 50-е годы крестьяне, как некогда на Дон. Там на тракторном заводе принимали людей без разбору, без паспортов, потому что колхозники их не имели – были вроде как крепостные. Второй источник рабочей силы – ссыльные, которых жило вокруг огромное количество. У меня, например, мама как раз из беглых, с Вятки, а у отца на Алтай была сослана вся родня. Так что ему пришлось вслед за ними ехать. А как ваши родные оказались в Рубцовске?
– Родители моей мамы были сосланы на Алтай с Украины. Начали обустраиваться в колхозе. Дед Егор ушел на войну рядовым, вернулся офицером, весь в орденах. Но как-то раз выступил на собрании, возмутившись тем, что беременных женщин выгоняют на работу и ничего не платят по трудодням. Вскоре его забрали, и он сгинул навсегда.
А отец был военным. Это у нас потомственное. Мои предки принадлежали к старинному дворянскому роду Яничкиных-Евграфовых. Под Оренбургом наше имение до сих пор зовут Евграфов сад. После революции прадед воевал у Колчака, поэтому дедушка вынужден был, скрывая свое происхождение, взять фамилию Евграшин. Из Читы его семья бежала в Кемерово, где он работал на шахте «Северная» экономистом. Воевал, потеряв ногу.
– Как вы оказались в Коми?
– После военной академии отца направили в Коми, в город Печору, их часть валила здесь лес для армии. Потом они снова вернулись в Рубцовск.
– Ваши родители были верующими?
– Отец всегда носил возле сердца икону и текст молитвы «Да воскреснет Бог». Помню, как в детстве, исследуя офицерский китель отца, я их там нашел. А однажды прочел в «Пионерской правде» статью про причастие, что, мол, оно – источник инфекции. «Папа, – говорю, – как ты можешь верить в Бога, ведь ученые доказали, что Его нет». Отец промолчал в ответ, сжался, и было видно, как он сдерживает слезы.
Мама тоже была религиозна. Рассказывала нам в детстве о церковных праздниках. Что значит Рождество Христово, было более или менее понятно, а вот что такое Воскресение – нет. Когда умирали наши родственники, мама их поминала, собирала бабушек из нашего подъезда – кормила, соседским детям конфеты раздавала. И вы знаете, я приезжаю иногда в Рубцовск. У нас в подъезде практически все верующие, в том числе и молодые люди – те, кому мама когда-то дарила поминальные конфеты. Двое поют в церковном хоре. Быть может, в этом есть и мамина заслуга.
В 15 лет я покинул дом, поехал в Ленинград, поступать в строительный техникум. Расставаясь, отец записал мне в блокнотик молитву «Отче наш». Он не настаивал на том, чтоб я ее читал. Просто записал своим почерком, и это было молчаливым папиным напутствием.
Эта молитва мне потом пригодилась. Я читал ее, когда было тяжело на душе. А перед экзаменами мы втроем с друзьями зажигали стеариновую свечу и, стоя, произносили слова этой первой христианской молитвы. И экзамены сдавали очень хорошо. На Рождество мы вешали на окошко крестик, так как слышали, что Господь в этот день заходит туда, где его ждут. Один из ребят, Володя Огнев, стал потом офицером, Олег Назаренко возглавил строительную фирму. Оба живут в Печоре. Настоящие патриоты России – те, на ком все держится.
А я, как видите, стал священником. Одно время хотел поступить в архитектурный институт, чтобы потом восстанавливать, строить храмы. Потом решил, что к этой цели есть более прямой путь – семинария. Но оказалось, что есть дорога еще короче. До Москвы я так и не добрался. Встретился с отцом Питиримом, нынешним нашим владыкой. Стал у него послушником, принял постриг. Там, в Печоре, кстати, впервые пригодились и мои строительные знания. Я с теодолитом и нивелиром мог обращаться, чертежи читал. Когда отца Питирима поставили настоятелем Ульяновского монастыря, поехал вслед за ним. А спустя какое-то время оказался в Усть-Неме...
* * *
– Мы остановились на первых днях вашего пребывания в Усть-Неме.
– Когда я ехал туда, было много иллюзий. Постепенно они исчезли. У нас в России один из сотен, из тысячи человек в храм ходит. В городе при этом есть обманчивое ощущение, что православная жизнь бурлит, церкви полны. Но это только потому, что их мало, одна на десятки тысяч населения. В Усть-Неме же полторы тысячи жителей. И то безверие, которое сейчас царит в стране, в селах особенно заметно.
На первую литургию пришли человек 15. Была такая волна тогда – восстанавливать церкви. Потянулись врачи, медики, первые люди села – это было еще до моего приезда. Начали ремонтировать храм. Но потом оказалось, что православный путь – он тяжелый. Какие-то неустройства пошли, испытания тяжелые. Доверчивостью нашей сельской интеллигенции воспользовались, начали разворовывать краску, стройматериалы. В результате хорошие люди оказались без вины замараны во всей этой истории. И дрогнули.
Владыка потом говорил, что не с того они начали. Надо было сначала храм души строить, молиться, каяться. В общем, ушли люди. Несколько лет звал я их, ходил за ними, и вот сейчас понемногу возвращаются. Господь приводит потихоньку. А тогда бабульки остались наши, ничем не сгибаемые, да Николай Васильевич Мальцев – староста, мой первый помощник. Именно он и железо на крышу нашел и иконостас расписал.
– Как получилось, что вы первое время спали в заброшенном храме?
– Да как-то так вышло. Господь мне урок преподал, быть может, заставил на себе испытать, что такое разоренный дом Божий. А люди-то радовались моему приезду, гостеприимный народ, очень хороший. Помогали, кто чем мог. Нашли мне домик, потом еще одну избу отдали, в которой разместился молитвенный дом. Служили мы сначала в большом Спасском храме, потом нам передали маленький Троицкий. Там молокозавод был нерентабельный. Его закрыли, выгоднее было в Усть-Кулом молоко возить. Но работники этого заводика обиделись на нас, конечно, ведь работы лишились. Сейчас, слава Богу, все устроились. Леспромхоз у нас ожил, стали зарплату платить, места рабочие появились. Леспромхоз возглавил недавно Виктор Константинович Жданович, первый из директоров леспромхоза, который со мной здоровается, когда видит. Помогает понемногу – то бруса, то досок подбросит. Сейчас вот двери и окна на заказ делает. И у самого дела успешно идут. Мама у него верующая, ходит в наш храм.
– Что за народ живет в ваших краях?
– Первое, что меня поразило, – это, конечно, пьянство и безделие – безразличие не то что к жизни Церкви, но и к своей собственной. Но и верующие есть такие, каких в городе не встречал.
Вот Анна Алексеевна Игнатова. У нее большой грех был в жизни. Когда в нашем храме был клуб, она однажды в пляс пошла с иконой Николая Чудотворца. Спустя какое-то время ее переехали сани, прошли по ногам, переломали кости. До сих пор она хромает. Но как она раскаивалась, как горячо раскаялась! Когда первый раз священник приехал в Усть-Нем, это был отец Андрей Паршуков, Анна Алексеевна вышла вперед и прилюдно покаялась за все грехи, которые совершила, попросила у народа прощения. Это же какое мужество нужно для этого иметь?! Каждую службу она в храме. В минувшее воскресенье я ее правнучку крестил.
Из Югыдъяга, соседнего местечка, пешком люди ходят, а это 15 километров. Иной раз лесовоз подбросит кого, но часто своим ходом приходится добираться. Человек шесть взрослых на каждую службу приходят, да детей столько же на литургию приводят. Почти все на клиросе поют. Это два брата – Саша и Вася Паршуковы, сестры их – Маша и Надя. Саша с женой во искупление своего давнего греха дали обет воспитать чужого ребенка, забирают сейчас из детдома девочку. У Маши тоже приемная дочка.
Дети очень смешно исповедуются. Что-то бубнит себе тихонько, пол башмачком ковыряет, потом говорит: « Все».
– Без мужиков храм на селе не поднять, много их у вас в приходе?
– Немного, но каждый дорогого стоит. Недавно отпели мы нашего Андрея Рогова, он первую чеченскую прошел, жив остался, а на родине вот... Бочку железную варил, а там пары бензиновые оставались – взорвался. Все мне о нем напоминает, куда ни гляну. И ограду железную сделал вокруг храма, ворота красивые. На печку гляжу – его рук дело. И алтарь им оштукатурен. Четыре месяца мучался перед смертью. Все хотел еще раз в храме побывать, говорил, что плохо ему без церкви. Наконец решили мы его на лодке привезти, исповедовать, причастить. Но не успели. Вместе с дядей, с Сашей Роговым, он в храме трудился. С Сашей мы приход начинали создавать. Он – чернобылец, руки-ноги пухнут каждую весну, даже с работы одно время увольнялся, чтобы в храме потрудиться.
– Какие у вас последние новости?
– Заканчиваем сторожку церковную, под крышу ее вывели. Там воскресная школа будет. Материалы я приготовил сразу, как приехал, а построили только сейчас. Хотим там мини-музей села сделать в память о роде священников Спасских. В алтаре печку делаем, сыро там. На месте алтаря был ледник у молокозавода, лед мы бензопилами выпиливали, три машины щебня туда высыпали, но все равно сыро. И вот еще: владыка благословил при Доме инвалидов и престарелых в Югыдъяге создать сестричество – ухаживать за немощными и слепыми. Своеобразную богадельню, как в старину, создать. Мы жертвуем туда одежду и продукты – то, чем богаты.
– Вы сейчас без рясы, так что я вас сразу даже и не узнал. Я вас запомнил в монашеском одеянии.
– Дорого, брат, полторы тысячи стоит, не один месяц придется копить. Поэтому я свою рясу берегу. С другой стороны, мне недавно рассказывали, что в школе между учителями был разговор обо мне. Как он, мол, одевается бедно, все время в рабочем – нехорошо. И это правильно. Нужно, конечно, достойно одеваться, чтобы люди не соблазнялись. Да пока как-то все не получается. Все время что-то строим, красим, приходится вечно перепачканным ходить.
– А как невоцерковленные устьнемцы вас воспринимают?
– Люди здороваются. Как на инопланетянина, на лунатика больше не глядят. Привыкли. Дети стали приходить помогать. Но иной раз очень тяжело приходится, особенно полемизировать. Я один раз даже, грешным делом, подрался с одним богохульником. Он с кулаками на меня бросился. Жалко мне его, Женьку, до глубины души, не сложилась жизнь – опять вот в тюрьму попал. Я за него молюсь. Одно время боролся с тем, чтобы на похоронах не пили. Да и другие традиции какие-то загадочные. Выносят полотенце с хлебом, зазывают душу в дом, юшки в печи открывают, чтобы душа могла залететь.
Но главное – пьют. Я боролся, грозил, что отпевать не стану. Потом рукой махнул. Отпевание – это едва ли не единственное, что многих с Церковью связывает. Слава Богу, что хоть это есть.
Или вот еще традиция – одновременно четыре-пять человек читают каноны по усопшему. Если бы десять человек знали церковнославянский, то и десятеро бы читали. Гомон стоит невообразимый, друг другу мешают. Один медленно читает, другой быстро. Я своих бабушек, кто в храм ходит, по правилам учу Псалтырь читать, как положено: один читает, остальные внимают в тишине с благоговением. Чтобы поминали умеренно, а не готовили, как на свадьбу, и не наедались до осоловения. Бабушки меня слушаются. Так, может, этот обычай «новый» и распространится с годами.
Тяжко первому после долгого обрыва церковную жизнь налаживать. Поначалу люди тебя не понимают: неженатый, думают, с чего бы это? Зачем-то в попы пошел. Видать, какую-то корысть имеет или с головой не в порядке? А сейчас и подвезут иной раз, и помогут. Коми человек – он добрый, хороший. Видят, что ничего мне не нужно, и с головой все в порядке – начинают тянуться. А поначалу было все очень худо. Первое, что я сделал, когда приехал, забор поставил между клубом и храмом. Молодежи стало неудобно на танцы пробираться – сердились люди. Но потом поняли, что я не для своего удовольствия сделал, а чтобы все достойно было. Наш народ – он медленный. Поначалу инертный, долго приглядывается. А потом раскрывается, расцветает.
Г.ДОНАРОВ
Фото В.Бурмистрова
 | назад |
| вперед |  |
