4

СТЕЗЯ

«Приезжаю я раз в свои родные места, давно не был. Иду лесом и что-то стал сомневаться: туда ли путь-дорогу держу? Смотрю, показался вдруг парень на велосипеде. Я ему: «Парень, как дорогу туда-то найти?» Махнул он мне рукой: туда, мол. Иду, иду, а в лесу все глуше и глуше. Смотрю, опять этот парень. Кричу: «Куда ты меня завел?! Что ты мне показал?» А он опять куда-то машет. Присмотрелся, а сзади у него хвост торчит и рог на голове. «Вот, – думаю, – кто меня кружит». И давай я назад выбираться»...

Познакомился я с рабом Божиим Сергием в Павловске, что под Санкт-Петербургом. Разговорились. Многое повидал за свою жизнь человек: и от нечисти этой натерпелся, и с жизнью прощался, но не оставлял Господь милостью Своею – живет, благодарит Господа за все испытания. Так случилось, что в трудную минуту обращался Сергей за советом к Вырицким старцам. Многие знают о преподобном Серафиме Вырицком, мы же попытаемся сейчас рассказать о других подвижниках, подвизавшихся в этом святом месте. Это повествование тесно связано с жизнью моего собеседника – ему слово.

Случилось это в юношеские годы. Тогда я еще купался во всей греховной тине и не знал ничего. Работал на промысловом судне. Произошел со мной этот непредвиденный случай как раз перед армией, 5 декабря, у берегов Эстонии. Вышли мы на промысел, и начался шторм. Дело это на море, в общем-то, обычное. И тут смывает меня волной за борт. На мне свитер, ватник, брюки теплые, сапоги рыбацкие с ботфортами – через пару минут все это хозяйство стало меня тянуть ко дну. Ребята бросают концы всякие – мимо, да и темнеть стало. Чувствую – все: грудь сжимает от холода, давит, сознание теряю. В голове одна мысль: это конец, а жить-то хочется. Взмолился: «Помилуй, Господи!» И тут как-то необъяснимо для меня раскрывается пространство, и я вижу там седого старичка, который протягивает мне руки... Очнулся на палубе! Когда пришел в себя, то все пытался понять, как же я спасен-то был, все что-то анализировал. И только придя в церковь, узнал я того старичка – это был святитель Николай, помощник мореходов. Он и спас меня, а как – этого мне не дано знать.

В армию пошел я уже с крестиком. Тогда на Господа гонения были, и крестик заставляли снимать. Первое время меня прорабатывали на комсомольских собраниях, но я уже знал, что с крестиком расставаться нельзя. Стал я его тайно носить, особо не оглашая это дело. В плане веры у нас там были самые стойкие старообрядцы: они и держались вместе, и посмелее были. Вера в них с детства была.

Как отслужил, женился. И на такую попал, что просто ужас! Махровая чернокнижница! Не в одном поколении! Тогда я этому по своей слепоте и значения не придавал. Приезжаю один раз к своей тетке, и ведет она меня к одной старице. Было этой старушке тогда 92 года, и жила она на приходе в одной семье. Хозяин – староста церкви, жена, двое детей. Смотрит та старушка мне в глаза и все про меня рассказывает. Только иногда спрашивает: «Было такое?» – «Было». Всю правду раскрыла. У меня тогда уже почти не было сна, болячек кучу имел: карбункулы пошли, коросты, на работе сплошные неприятности и неурядицы, а бабуля мне все это рассказывает. И стали у меня раскрываться глаза на мою жену.

Приезжаю домой, а жена мне первым делом: «Что, в деревне побывал? Все узнал?» – «Да, узнал, кто ты такая и что ты мне сделала!» Поняла она, что раскрыли ее тайную силу. Подали мы на развод. Когда я уезжал от старицы, то она посоветовала мне ничего от жены не брать, а если что было подарено или куплено вместе – сжечь! «Все эти вещи «заряжены», наколдовала она через них на тебя». Развел я большой костер и стал сжигать эти вещи. Сжигал и удивлялся, как они горели. Висел у меня над кроватью ковер, так он не горел даже. Поднялся над костром, как самолет, потом опустился – не горит! Постепенно стал коптиться, плавиться, дым пошел черный, черный... Через ковер этот мне тюрьма была уготовлена. Старица меня сразу же спросила: «Что у тебя висит над кроватью?» Я припоминать стал: «Картина». «А еще?» Я говорю: «Коврик». – «Вот, вот. Ну, расскажи, что там за рисунок?» Стал рассказывать: «Опушка леса, предгорный массив, молоденькие сосенки, на опушке леса полянка, избушка стоит, олени...» – «В избушке-то, – спрашивает, – какие окна?» – «Окошечки с решеткой». – «Вот и ждет тебя впереди одиночная камера с решетками».

Оказывается, моя жена колдовала на этот ковер, чтобы я убил свою мать, а после этого у меня, известное дело, одна дорожка – в тюрьму! Когда развелись, эта чернокнижница долго меня еще преследовала. И по сей день старается, не хочет отпускать. Старица сказала мне тогда: «Зачем же ты дал ей свою фотографию? Она по ней столько тебе понаделала». Не знал, не верил тогда я в это – теперь расплачиваюсь. Прибился я потом к одному священнику, стал он впоследствии моим духовником. Служил о.Александр тогда в Сусанино, теперь он уже покойный. Привлек он меня не только заботой пастырской и духовной, но и тем, что не простой был батюшка: «В мире будете гонимы за имя Мое». И его гнали. Дадут ему приход, а власти старались подсунуть какую-нибудь, к примеру, «подсадную» тетку. Зацепятся, найдут повод: мол, ты это сказал, это сделал – и опять гонят его, бедного, с прихода. До последних дней я был с ним.

Много я в своей жизни встречал Божьих людей. Особенно в Вырице. У матушки покойного о.Александра был домик в Михайловке, и жил там одно время старец Федор Михайлович. Юродствовал он. Все звали его Федя-пастушок. Уроженец Ярославской губернии. О себе он особо не говорил, а дар предсказания имел. Подойдет, посмотрит, мысли твои прочитает и скажет, что делать, а чего не делать. Или на будущее от чего-то предостережет.

Я тогда был знаком с одной девицей – это уже после развода дело было. Намерения у меня были серьезные. Он же сразу сказал: «Разные у вас будут дороги». Так и произошло. Она получила травму и вскоре скончалась. Федя-пастушок пас в Михайловке коров. Кнута у него не было, буренок своих он словом Божиим пас. Идет, бывало, по деревне: сам впереди, стадо за ним. Односельчане возмущались: «Какой же ты пастух, у тебя и кнута нет!» Он им в ответ: «Зачем скотинку бить, она и так все понимает». Поведал он мне тогда один случай.

Случилось так, что много дней в тех краях не было дождя. Все водоемчики, речушки пересохли, одна грязь да тина остались. В колодцах – водичка на самом дне, людям не хватает, где ж тут говорить о скотине. «Выгнал я своих буренушек в поле, – это Федя так рассказывал. – Травка сухая, солнце печет, а бедная моя скотинушка мается без воды. Остановился и начал молиться. Долго так молился. Буренки вокруг меня собрались, будто помогают мне. Ковырнул я один камешек ногой. Смотрю, вокруг него стало мокренько. Стал я разрывать это место, образовалась вороночка. Я расширяю ее, расширяю, а она водой помаленьку наполняется. Коровушки мои пить стали. Одна, вторая, третья. Вода прибывает и прибывает. Образовалась такая вот большая размывка. И поил я моих коровушек в том месте все время, пока было жарко. Вода оказалась чистая, родниковая. Хотя ее там никогда прежде и не было. Многие удивлялись».

Жил Федя у одной старушки, а когда она умерла, молодые наследники выгнали его на улицу. Где голову приклонить, куда податься? Пришел он на могилку к о.Серафиму, пал на колени, приложился и со слезами говорит: «Батюшка, я вот без роду и племени. Жить мне теперь негде и не на что – укажи дорогу, куда пойти. Благослови, батюшка». И забылся Федя коротким сном. Видит он во сне откровение и слышит голос старца Серафима: «Подожди немножко, скоро подойдет к тебе одна старушка, будешь у нее жить». Через полчаса пришла раба Божия Евдокия: «Ой, Федя, что ты тут?» – «Да вот хозяйка моя померла, остался я теперь на улице». И пригласила старушка его к себе. Там он и доживал свой век.

Про Вырицу Федор Михайлович говорил: «Вырица – это святое место. Будет здесь женский монастырь. Паломничество сюда будет большое».

Болел перед смертью Федор Михайлович. Хоронили мы его на вырицком кладбище, народу было очень много. Давно я на его могилке не был. Найду ли теперь?

Мне Федя-пастушок все время пел одну песенку:
     Идет инок по дороге,
     Идет инок по широкой.
     Иди, инок, воротись,
     Церковь Божья отопрется,
     Братия дружно отзовется.

Сейчас, с кем ни поговорю из прозорливых, все почему-то меня иноком называют. Инок Мирон. Может быть, это путь мой ко Господу?

Проживала в наших краях еще одна юродивая, с даром прозрения. Старица, игуменья Ольга. Ее потом тоже похоронили в Вырице. Жила в сарае, в котором даже печь не топилась. Был я у нее два раза, да как-то не приняла она меня. Положила на полати, где у нее лежанка была, сама же молилась. Потом домой, не поговорив, отправила. Во второй раз я не вытерпел и говорю: «Почему мне-то ничего не скажете?» – «Так, – говорит, – надо».

Лечила она в основном пьяниц и наркоманов. Она их вымаливала. Приехал раз к ней монах Руфа из Киева. Сначала она его тоже странно приняла: на полати отправила. Сама – за молитву. Но разговор у них состоялся. Она ему сразу сказала: «Ты летчиком был?» – «Да». Продолжает: «Тебя сбили на такой-то высоте, и упал ты в снег большой. Поэтому и не разбился». Так оно и было. Подбили тогда его самолет, вылез он из падающей машины, парашют поздно раскрывать, и упал в глубокий сугроб. Зима была тогда снежной. Еле выбрался, но жив остался. Предсказала, что будут у него в жизни гонения, паспорт потеряет, так и будет скитаться, но потом найдет место. Что вышло? Монастырь власть закрыла, этого Руфу отчислили, долго он скитался без места жительства, без прописки, без паспорта. Паспорт потом выправили, и он устроился дворником в Киеве.

Был я и у Любушки. Три раза. Принимала она народ после службы: или сидя на табуреточке (ей выносили на паперть, когда тепло было), или по дороге в ее келью – как получится. Говорить ей надо было кратко и доходчиво. При ней женщина была, и если Любушка недослышит или не поймет, то она передавала. Любушка сразу: «Да, делать-не делать, ехать-не ехать, идти-не идти...» Народу ждало ее после службы много – всем давала совет. Никого не прогоняла от себя.

Вопрос у меня был о пенсии. Возраст подошел, а книжку трудовую на работе куда-то дели – не знают. Как восстанавливать документы? Она мне и говорит: «Здесь твоей трудовой воспользуется кое-кто. На пенсию выйдешь не так, как бы тебе хотелось, – по возрасту». Стаж я потом восстановил, все устроилось. Спрашивал еще про квартиру: «Потерпи еще немножко, полгода, пока мать болеет». Не прошло и полгода, как мама моя преставилась.

Знал я еще и Марию Федоровну, ее звали Петербургская Серафима Вырицкая. Много раз ее забирали в психушку. Советская власть тогда там «лечила» верующих. В миру жила она в Питере, была замужем за большим военным начальником. Овдовев, ушла из мира. Дар прозорливости у нее был сильный. О днях сегодняшних много она говорила: «Сейчас враги, а потом будут совместно в армии служить». Разве сейчас это не исполнилось?!

Приезжала, бывало, матушка Мария в гости к двум сестрам – Марии и Александре. Жили они в сторожке, старенькие. Помню один разговор с ними. Одна из них говорит: «Придет время, снимут красные флаги. Будет не сразу чистая власть Дома Романовых, будет переход». Получается, что из Дома Романовых кто-то должен еще быть: «В трудный момент для России чудом спасенный из Дома Романовых по женской линии придет к власти. Россия тогда будет неуправляема, будет в ней борьба за власть». К чему мы придем – скоро увидим.

А эти слова сказала Мария точно, что «много крови прольется внутри государства нашего в мирное время в войне с кавказскими народами». Федор же пастушок говорил, что «будет Россия, как курица, ощипана. Останется двуглавый орел без перьев. Будут у нас смуты и беспорядок». И что немцы у нас будут наводить порядок, сами мы будем не в состоянии.

Никогда не была Вырица без старца или без старицы. Были такие моменты, когда и двое, и трое жили в этом месте людей, отмеченных Господом.

Вспоминаю еще такую Грушеньку, тетю Грушу. Настоящее имя ее – Агриппина. Узнал я о ней случайно. Познакомился со схимонахиней Варварой, она жила и сторожила один дом в Вырице. Попросила она меня тогда перекрыть крышу, текло во время дождя. Купил я толь, принялся за работу.

Дом же тот был на две семьи. Вторая хозяйка мне и говорит: «Что ж вы делаете? Сарай дровяной накрываете, а там Грушенька живет». Я не понял, в чем провинился, но заглянул в окно пристройки. Вижу, какие-то кастрюльки стоят, да и само помещение – метр двадцать на метр восемьдесят, не больше. Как там можно жить?

Спустился, решил посмотреть. Малюсенькая пристройка к сараю, времянка из досок в палец толщиной. Доски снизу от дождя уже сгнили. Печки нет, одна керосиновая лампа стоит. «Тут нельзя жить», – говорю. «А Грушенка живет с Божьей помощью и летом, и зимой». Начал я допытываться, но немногое узнал. Скрывала Грушенька перед людьми свой подвиг. Доски потом я там прибил, обшил все толью, заделал кирпичами, дверь навесил, а то висела простая тряпка, стекло вставил – утеплил как мог. В другой раз привез керосину. И вот затопит Грушенька свою керосинку, и теплынь у нее по келье разливается. Да не долго она после этого прожила. У нее уже были страшные болезни, горло сильно простужено. Умерла вскоре Грушенька.

Вот такие истории услышал я от раба Божия Сергия и вам их пересказал.

Не оскудевает земля Русская, по милости Божией, праведниками. Многие из них в тиши, уединении, юродстве несут свое служение Господу. Гонимые здесь, стяжали они у Него дар прозорливости и молитвы. Их молитвами и держится еще мир наш грешный.

назад

вперед

На глав. страницу. Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Почта