ЛИТЕРАТУРА И ПРАВОСЛАВИЕ ВОЗВРАЩЕНИЕВ конце прошлой весны все телеканалы, все центральные газеты страны следили за возвращением на родину праха замечательного писателя Ивана Сергеевича Шмелева. Хочется сказать о нем вот что. Его все любили – от легкого Бальмонта до сурового Бунина. В истории нашей литературы это, быть может, единственный случай. Загадки здесь никакой нет. Шмелев был, наверное, последним обладателем дара писать о маленьком человеке. Попытаться может каждый, но для того, чтобы получилось, нужно очень высоко ценить нас – людей. И еще у него был драгоценный дар писать о христианстве. Как часто нашим литераторам, даже гениальным, вкус изменял, когда они касались этой темы. Шмелев – счастливое исключение. Любовь к Церкви прививалась ему с младенчества, и потому в ней не было ничего надуманного – заговаривая о православной вере, Шмелев становился прекрасен. И возможно ли было, чтобы тело нашего Ивана Сергеевича лежало в чужой земле? Два года назад княгиня Елена Николаевна Чавчавадзе, директор Российского фонда культуры, приняла на себя почти непосильную ношу – вернуть архив Шмелева и его прах на родину, в Россию. Подробностям этой эпопеи и посвящен наш с нею разговор. Закрытая книга – Елена Николаевна, с чего все началось? – Об этом можно долго рассказывать. Два года назад состоялся вечер, посвященный празднованию 125-летия со дня рождения Шмелева. Там выступил Олег Николаевич Михайлов – человек, который раньше всех начал заниматься у нас темой литературы русского зарубежья. Он сказал, что где-то во Франции хранится – не то в гараже, не то в подвале – архив Ивана Сергеевича, который принадлежит его внучатому племяннику со странными именем и фамилией Ив Жантийом. Меня это очень заинтересовало. И здесь следует сказать, что для меня лично эта история началась гораздо раньше. Еще в 70-е годы мне посчастливилось быть знакомой с дочерью Куприна, Ксенией Александровной. И каждый раз, когда мы собирались за ее столом длинными вечерами, Ксения Александровна говорила о том, что имя Шмелева необходимо ввести в литературный оборот. Ее возмущало, что литературные чиновники, когда она произносила имя Шмелева, сразу закрывали эту тему. Шмелев был, на мой взгляд, самым запрещенным писателем в то время. Но когда к нам стали поступать зарубежные издания Шмелева, главным образом, публицистика и его главное произведение, конечно, «Лето Господне», без которого странно представить нашу литературную жизнь сегодня, то стало понятно, что имя Шмелева было закрыто прежде всего из-за его православной составляющей. На мой взгляд, ни один русский писатель в ХХ веке не был так глубоко проникнут христианской идеей на всех уровнях – на бытовом уровне, уровне отношений с людьми, понимания своего писательского призвания. Однако вернемся к вашему вопросу. Честно скажу, это была поначалу инициатива личного порядка. Поскольку у меня много родственников во Франции, то дело с архивом начало понемногу распутываться. Выяснилось, что действительно в Безансоне живет родственник Ивана Сергеевича – тот самый Ивушка, которому посвящены были лучшие страницы Шмелева.
Я позвонила в Безансон, и Ивестион Андреевич сказал, что, конечно, он рад любому звонку из России. Раньше к нему часто приезжали, сейчас стало что-то поменьше гостей. И так получилось, что в один из майских дней трое сотрудников нашего фонда, в том числе и я, очутились в Безансоне. Оказалось, что Безансон – это особый мир и особый городок, где практически не ездят на автомобилях. Дверь нам открыл на поднебесную такую мансарду старичок, который слегка подволакивал ногу. Это и был тот самый Ив Жантийом. Ну, не буду описывать его жилище – это абсолютно особая, богемная комната, где царит такой творческий беспорядок, где стоит среди книжных завалов компьютер. Этот старичок оказался таким живым и внешне доброжелательным человеком, с французскими именем и фамилией, но совершенно русский по духу. Здесь же мы познакомились с его молодой женой, итальянского, как выяснилось, происхождения, которая сразу убежала с рюкзачком за плечами куда-то на лекции. Ив сейчас уже пожилой господин. В лучших русских традициях он с пиететом относился всю жизнь к дамам. Нынешняя жена у него уже третья супруга, которая говорит по-русски почти так же хорошо, как и Ив Андреевич. Влияние Шмелевых передалось Ивику, и он передает его дальше. Крестил жену с русским именем Ефросинья и зовет ее очень просто – Фрося... Обретение архива Когда мы разговорились с Жантийомом, то оказалось, что хотя он и рад любым контактам с Россией, но никому не верит, ничего нам отдавать не собирается. И, собственно говоря, плохо себе представляет, что у него осталось от Ивана Сергеевича. И вот два года шаг за шагом мы вели тяжелейшую психологическую работу с человеком, который смотрит французское телевидение, читает французские газеты и уверен, как и 99 процентов французов, что в России одни жулики. Рассказывать об этом долго – можно писать роман, в котором было все. Были моменты, когда казалось, что все – решение принято. Но вы знаете, Ив пережил клиническую смерть, пролежал в коме пять дней и, наверное, лишь по молитвам Ивана Сергеевича смог выкарабкаться. Но после этого часть мозга ему как бы отказала. Поэтому каждый раз, когда мы о чем-то говорили, все было замечательно, но потом он говорил: «А я ничего не помню». У него как бы все стиралось из памяти. При этом он каждый раз охотно соглашался дать нам копии архива. Мы так выстроили свою линию поведения, что никогда ничего не просили, не давили. Каждый раз говорили о том, что мы можем сделать для памяти Шмелева, возили Ива в Россию, где знакомили с нашей страной, с работой Фонда культуры и так далее. По-человечески все больше сближались. И можно еще долго рассказывать, как мы оказались в маленьком городке Лезулис – это дальний пригород Парижа, страшно далеко от Безансона, где в холостяцкой квартире Ива Андреевича нашли наконец архив Ивана Сергеевича Шмелева. – В каком он был состоянии? – Когда мы дотронулись до этих коробок, поднятых из подвала, нас охватил ужас. На них лежала пыль едва ли не пятидесятилетней давности, которая очень давно не стиралась. Незадолго до нас Ив Андреевич пригласил одну дальнюю родственницу из Москвы, как бы разбирать эти бумаги. Она уже, по-видимому, считала себя душеприказчицей архива, очень бурно и недоброжелательно вела себя по отношению к нам. Результатом ее работы стало то, что архив оказался наполовину описан по-английски. Есть такой известный собиратель архивов – Ричард Дэвис, который в Лезулисе уже побывал без согласия Ива Жантийома, и все шло к тому, что в ожидании смерти Ива Андреевича архив постепенно подготавливался к переезду в Великобританию. – Дэвис – частный коллекционер? – Нет, он представляет славянский центр в Великобритании – это государственное хранилище. Но и сам по себе он, как бы выразиться поточнее, – большой энтузиаст. Сумел заполучить архивы Бунина, Амфитеатрова и множество других – для России все это потеряно. Кстати, именно после визита Дэвиса из архива Шмелева исчезли оригиналы писем Бунина. У Ива сохранилась просьба коллекционера, в котором тот просит разрешения снять копии с бунинских писем. В результате подлинники пропали, взамен Дэвис оставил копии. Мы сейчас собираемся опубликовать их в журнале «Москва». Дэвис пытается протестовать, требует, чтобы мы сначала взяли у него разрешение. Но нам самим хотелось бы выслушать его объяснения по поводу исчезновения из Лезулиса писем Бунина к Шмелеву. Открытия – Какие открытия ожидали вас при разборке архива? – Мы, в частности, нашли завещание Шмелева. Ив его, оказывается, на руках не имел, да и вообще плохо знал, что лежит в папках. Ему все что-то мешало их разобрать. Когда я вытащила этот подлинник-завещание на свет, Ив с большим интересом прочел, что Шмелев завещает ему все свое имущество, в том числе и дачу в Крыму (это было особенно трогательно). – Насколько архив доступен для исследователей? – В принципе, доступен. Мы отдали недавно литературоведу Юрию Лисице копии писем от Ильина. Эта «переписка двух Иванов», как ее называют, была включена в собрание сочинений Ильина. Мы передали копии писем Бальмонта, обменялись письмами с наследниками Константина Зайцева, мы дали копии посланий Зайцева к Шмелеву, а они – Шмелева к Зайцеву. Но регулярный доступ к архиву мы разрешим чуть позднее. Сейчас еще не закончена опись. – Удалось ли найти неопубликованные сочинения Ивана Сергеевича? И что вас лично, Елена Николаевна, больше всего поразило среди находок? – Имеются неопубликованные произведения, небольшие вещи – точнее, варианты, которые нужно сличать, уточнять, что из этого выходило в эмигрантской прессе, а что нет. Нашелся даже киносценарий. Что меня больше всего потрясло – это никогда не публиковавшийся дневник Ивана Сергеевича, такая книжечка, которую он надписал: «Сны о Сереже». Когда большевики заняли Крым, Шмелевы еще не знали, что произошло с их любимым сыном, где он. Сергей был офицером врангелевской армии. Шмелев тогда весь внутренне сжался, в сыне была вся его жизнь, и записывал те трагические образы, которые ему приходили во сне. Он описывал, что видел Сережу в белой рубашке. Видел, будто он прилетел к нему на аэроплане. Сны оборвались известием, что Сережа расстрелян. – Что еще высветила переписка в биографии Шмелева? – То, что с каждым годом, с каждой смертью близких он все больше предавался Богу. В его жизни было много чудесных историй. В конце войны в комнату Шмелева попал снаряд. И он прекрасно понял, почему остался жив. Буквально перед этим в комнату залетела бумажная иконка с образом Серафима Саровского. Откуда она взялась, Бог весть. В комнате Ивана Сергеевича рядом висели фотографии близких и иконы – лица и лики тех, кто был ему дорог. После смерти жены он постоянно чувствовал свою связь с ней, понимал, что многое в его жизни происходит по молитвам Ольги Александровны. Жена была главным советчиком и читателем его произведений. И вот когда Иван Сергеевич овдовел и был очень одинок, Господь послал ему на старость лет утешение – Ольгу Субботину. «Русская девушка Оля Субботина», – так называл ее Шмелев. Это была совершенно платоническая связь, он был глубокий старик, а Ольга замужем, но сумела стать ему другом, они очень много переписывались, эти письма мы нашли при разборке архива. Сейчас готовим материал для «Нашего наследия» – «Три женщины в жизни Шмелева». Это Ольга Александровна, Ксения Васильевна Деникина и Ольга Субботина. «Мой дядя Ваня» – Вы два года общались с Ивом Жантийомом: насколько было заметно влияние на него Ивана Сергеевича? – Ивушка был абсолютно русским, идеально воспитанным мальчиком. Его отец Рене Андре Жантийом – этот француз небольшого роста – оказался в свое время в России, работал в семье аристократов Стейнбок-Ферморов в их имении в Херсонской губернии. Андре зарабатывал деньги в России; приятно знать, что подобное могло происходить еще совсем недавно. Здесь в Москве Жантийом познакомился с молодой бестужевкой Юлей Кутыриной, племянницей Ивана Сергеевича Шмелева. Это была романтическая история. Когда началась Первая мировая война, Андре поехал во Францию, потому что считал, что должен быть со своей родиной в трудный час, воевал. Юлия Александровна отправилась за ним следом в Париж, там и родился в начале 20-х годов вот этот Ивик, Ив. В это время трагедия, случившаяся с сыном, заставила Шмелевых уехать из России. Им помог Бунин, сделал вызов. Думали, что уезжают ненадолго. И, естественно, они оказались у Кутыриной. В это время любовь Андре и Юлии была на исходе. Андре показалось, что русских в его доме слишком много, а жена не знает, что прежде чем жарить рыбу, ее необходимо почистить. Это была романтическая девушка начала века, со всеми вытекающими последствиями. А жили они бедно, о прислуге не могло быть и речи. Вскоре Рене оставил свою семью, и фактически Ольга Александровна Шмелева и Иван Сергеевич стали воспитателями маленького Ивика. Наверное, даже их любимый сын Сережа не имел столько внимания и любви к себе, как этот Ивик. Отсюда у него потрясающая русская речь, потрясающее знание пословиц, поговорок, каких-то реакций, иногда в его речи можно встретить обороты, которые в России давно вышли из употребления. – Я слышал, как вы упоминали, что расставание Андре и Юлии Кутыриной сильно повлияло на мальчика. – Да, Андре пытался его заполучить, выкрасть, и это очень отразилось на детской психике Ива. Его прятали от отца, об этом много говорилось в семье. – Вы говорили, что Ив крестил в православие свою молодую жену. Насколько вообще он сохранил то отношение к вере, которое ему пытался передать Шмелев? – Ив был крещен митрополитом Евлогием в храме Александра Невского в Париже. Это интересная деталь: обычно архиереи не совершают крещения, но из уважения к Шмелеву владыка Евлогий сделал это. При крещении Ив получил редкое имя Ивестион. Православие сохранило для него и сейчас глубинное значение, но дело в том, что в городе Безансон нет ни одной православной церкви. Но когда Ивестион Андреевич бывает в России, он всегда приходит в церковь горячо молиться. – Повлиял ли Шмелев на его убеждения? – Ив Андреевич – это человек, вылепленный Иваном Сергеевичем и в понимании истории, и в понимании места России в мире. По его письмам к Ивестиону можно судить о том, как шло это воспитание. Вот одно из них, отправленное в конце войны. Иван Сергеевич пишет, что вот, Ивушка, посмотри, как одна французская газета написала гадость про Россию. «Ты, – говорит Шмелев (цитирую по памяти), – не думай, что они писали про Советский Союз. Нет, это они били по России. И посмотри, как замечательно на это в «Возрождении» ответил Любимов». Ив, конечно, был уже не мальчиком, а юношей в это время, и Шмелев обращал его внимание на скрытые пружины процессов, происходивших в мире. И в том, что какая-то там газетенка злобствовала по поводу Советской России, он сразу усмотрел, что они бьют по русскому человеку, по русскому национальному характеру. – Какое событие стало переломным в ваших отношениях с Жантийомом, когда он стал склоняться к тому, чтобы передать вам архив? – Как я уже говорила, мы возили Ива в Россию, где знакомили с нашей страной, с работой Фонда культуры. Показали ему наше собрание. Три года назад мы целый контейнер раритетов, архивов вернули из Америки, из эмигрантского собрания общества «Родина». Там есть даже автографы Царской Семьи и другие ценности. И вот так мы постепенно с Ивом Андреевичем сближались, все больше узнавали друг друга. Но подлинный перелом наступил, наверное, когда мы обнаружили, что у Ива есть воспоминания о Шмелеве, написанные по-французски. Выяснилось, что он их многим предлагал посмотреть, но никто не заинтересовался его восприятием Шмелева. К слову сказать, мы специально наняли во Франции видеооператора, чтобы снять рассказы об Иване Сергеевиче тех последних людей, которые его знали, – такие милые русские старички, старушки. А воспоминания Ива мы отвезли в Россию, перевели. Оказалось, что это потрясающая литература. Недавно мы совместно со Сретенским монастырем выпустили книгу, куда, кроме этих воспоминаний, вошли еще и письма Шмелева к его Ивику. Мы назвали ее «Мой дядя Ваня». Три тысячи экземпляров были раскуплены поразительно быстро – за месяц. Сейчас монастырь готовит второе издание. Ива это внимание к нему, конечно, покорило. Он старый человек, ему 82 года. Ну и свою роль в решении о передаче архива сыграло то, что Ив увидел отношение к памяти Ивана Сергеевича со стороны его московской родственницы. Понял, что нужно спешить, и однажды торжественно объявил о своем решении. – В воспоминаниях Ива о Шмелеве какие подробности вы считаете наиболее живыми, любопытными? – Самые живые воспоминания – об укладе жизни эмигрантской. Русские беженцы оказались во Франции без гражданства, в состоянии почти полной нищеты. На лето они выезжали с детьми в провинцию, сельскую местность, где жизнь была дешевле. Шмелевы обычно объединялись в таких поездках с семьей Деникиных. Им очень помогало, например, умение разбираться в грибах. Собирали их где-нибудь в Капбретоне или в Ландах (это такая глубинная Франция). Грибы мариновались, солились, и вся эта «приятность русской жизни» буквально помогала Шмелевым выжить. Возвращение – Как развивались события после того, как Ивестион Андреевич дал разрешение перевезти архив Шмелева в Россию? – Шла подготовка к 50-летию со дня смерти Ивана Сергеевича. Однажды жарким летним днем я открыла томик Шмелева и увидела его малоизвестную статью (не очень, видимо, законченная работа), и взгляд упал на строчку «бреду я кривым Толмачевским переулком». И вот удивительно, что буквально через месяц после этого бюст Шмелева был установлен на пересечении Лаврушинского и Толмачевского переулков. Это дело, скажу вам, было страшно непростое. Казалось, что бесчисленным согласованиям с правительством Москвы не будет конца, но все чудесным образом устроилось. Благословение Божье мы чувствовали все время, пока занимались возвращением архива и праха Ивана Сергеевича на родину. Интересна, кстати, история бюста. В один из наших приездов к Иву он показал нам эту работу Лидии Лузановской. Все ее работы были похищены, и хотя имя Лузановской вошло в справочник художников зарубежья, никто о ней не знал. Она была подруга Юлии Кутыриной и создала единственное прижизненное изображение Шмелева такого рода. Бюст был сделан из гипса, а Ив мечтал отлить его и поставить в Институте славяноведения в Париже.
И вот мы предложили помочь, но Ив не хотел расставаться с бюстом. Предлагал нам «снять мерки» на месте. Но это, конечно, было невозможно. Наконец, он дал согласие перевезти бюст в Москву. Так сложилась ситуация, и Ив тоже чувствовал в происходящем какой-то промысел. И вот мы вдвоем с моей коллегой потащили этот бюст в огромной сумке. А с нами еще чемоданы... В метро, как назло, сломался эскалатор в этот день, и мы добрались до места едва живые. Но это были только семечки. Самые большие трудности были с возвращением в Россию праха Ивана Сергеевича. В завещании Шмелева была просьба, когда это станет возможно, перенести его гроб в Донской монастырь и похоронить, если получится, рядом с отцом. Все минувшие годы Иван Сергеевич покоился на знаменитом кладбище Сен-Женевьев де Буа. Могила Шмелева была очень ухожена. Это было подвигом со стороны Ивестиона Андреевича. Все минувшие годы он платил из своих довольно скудных средств за могилу своей матери, ее второго мужа Ивана Ивановича Новгород-Северского и за могилы Шмелевых. Когда встал вопрос о перенесении праха, пришлось оформлять все в соответствии с французским правом. Там ничего просто так не сделать, на все требуется огромное число бумаг. Понадобилось даже подлинное свидетельство о смерти Шмелева. У Жантийома его не было, но я логически вычислила, что оно может храниться у администрации кладбища. И действительно, мы там его нашли, буквально в последний момент. Между тем перед нами выросла новая проблема – а как мы, собственно, повезем гроб? Обычный путь – это рейс аэрофлота Париж – Москва, багажное отделение. Но нам как-то казалось диким, что прах такого человека будет болтаться вместе с чемоданами туристов. И произошло еще одно чудо. Один из друзей моего мужа, работавший тогда вице-президентом «Внуковских авиалиний», узнав, о наших трудностях, сказал: «Шмелева мы перевезем!» Но как быть с диспетчерами, с наземной службой, которая находится в государственном подчинении? К счастью, узнав в чем дело, они тоже дали свое согласие помочь нам. И вот самолет прибывает в аэропорт «Шарль де Голь», и два дня мы там в разгар футбольного чемпионата ждали, когда нам разрешат взлет. Это полагается по французским законам, потому что если против какие-то родственники или прах вывозится обманным путем, то можно было бы его остановить. – Большой был самолет? – На самолете, кроме нас, никого не было. Это был огромный такой, настоящий самолет. И летчики были покорены этой ситуацией. Иван Сергеевич возвращался в Москву с тем почетом, которого он был достоин. Умер Шмелев в конце июня, но в это время Москва становится безлюдной, все разъезжаются в отпуска, и мы перенесли захоронение на конец мая. Решено было, что панихиду будет служить Патриарх Алексий. Собралось море людей. Они приехали со всех концов мира, по которым разбросал их наш жестокий век. Записал В.ГРИГОРЯН
На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Почта |
