АРХИВ ИСТОРИЯ ОДНОГО ПОРТРЕТА Среди тех, с кем доводилось мне встречаться, самые удивительные люди – выходцы из старой, царской еще, России. Многие из них родились уже после революции, учились в советской школе, всю жизнь проработали в советских госучреждениях (обычно преподавателями вузов), но «старорежимное» в них угадывается легко. Северная сказка В этом я убедился, познакомившись с Ольгой Алексеевной Васнецовой, потомком знаменитого русского художника. Доктор химических наук, профессор, заведующая кафедрой Московской медицинской академии, она часто приезжает на Вятскую землю, на родину своего предка, занимается восстановлением памятных мест. Первое, что меня поразило, – ее лицо. Будто сошло оно с васнецовских полотен. Человек немолодой (пенсионерка, хотя и работает в институте), она женственно красива и обаятельна. Когда я поделился этим впечатлением, сравнив ее с васнецовскими образами, Ольга Алексеевна рассмеялась: – Это, наверное, потому, что я люблю живопись Виктора Михайловича. – Вы с детства знакомы с его картинами? – Да, конечно. В детстве мне нравилась их сказочность. И я действительно считала его живопись сказкой – иначе откуда на картинах такой удивительный лес, такие огромные мохнатые елки? Потом уже, когда приехала на Вятку, я увидела этот лес воочию. Оказывается, это не сказка, а просто Север. И люди на его картинах – все вятские образы. Васнецов – северный художник, хотя жил и работал в Москве, в Киеве. На Вятке он родился, здесь его предки служили священниками 300 лет. И пришли они сюда, как я выяснила в архивах, скорее всего, тоже с севера, из Новгорода Великого. Или вместе с преп. Трифоном Вятским... Так что все это не сказка, а настоящая русская жизнь. – Васнецовские архивы вы разбираете давно? – Целенаправленно, для последующего издания – шесть лет. Это очень интересные дневники, переписка. Вашей газете я могу передать записи сына художника, Михаила Викторовича, который стал последним священником в роду Васнецовых. Они еще нигде не публиковались, так что ваша газета будет первая. Чем интересны эти записки... Сына Мишу художник Васнецов запечатлел еще, когда тому было всего полгода – на фреске Владимирского собора. Но настоящий его портрет – на полотне «Портрет мальчика с книгой». Удивительная картина! Глаза с портрета меня преследовали долго. Они как бы пророчествовали, кем должен стать этот мальчик, который в будущем пройдет через веру, отказ от веры и возвращение к ней. Его воспоминания, переписка – урок всем, выбирающим свой путь в жизни... Ниже мы печатаем дневники, которые согласилась прокомментировать Ольга Алексеевна. Начало записей относится к детству, той поре, когда и писался портрет. Мальчик с книгой «Хотя я родился в Москве, но, когда мне было десять месяцев, мы уехали в Киев, поэтому мое первое впечатление о мире Божьем относится к Киеву. В Киеве мы прожили шесть лет (здесь художник Васнецов расписывал Владимирский собор, – ред.). Когда мама стала Алеше читать или рассказывать Священную историю, Алеша потом пересказывал все мне. Помню про Адама и Еву и изгнание их из рая... Мне было уже четыре года, когда родился младший брат Володя. Роды, по-видимому, были дома. Помню крестины, тоже дома. Помню, Боря сказал: «Бог сказал Еве: «В болезнях будешь родить чад своих». Папа каждый день ходил в собор работать. Иногда (редко) он брал нас с собой показать. Я помню, собор был покрыт лесами. Папа влез к стене, где писал запрестольный образ Божьей Матери, и приложил свою руку к руке младенца, показать, какая она большая. Мы редко играли в заведенные игры: лото, карты, шашки, больше просто строили из кубиков домики и сами сочиняли игры, фантазировали. Мы с Алешей очень любили рисовать. Целые стопы писчей бумаги измалевали цветными карандашами. Интересно, как относился отец к нашему развитию, как на него влиял? Он охотно беседовал с нами на разные темы. Художественно рассказывал нам о жизни Христа... Только ему не совсем нравилось, что умственное наше развитие опережает физическое, что мы не любим подвижных игр. Каждое Рождество у нас устраивалась елка, на которой собиралось много гостей, кажется, больше взрослых, чем детей. К елке делали украшения мы сами, т.е. и родители, и дети. Например, свечки ставили в бумажные тюльпаны (которые иногда загорались). Подарки нам ставили под елкой и покрывали ватой вместо снега. К одной елке была устроена живая картина «Рождество Христово». Декорациями служила темно-синяя бумага, в которой были прорезаны звезды и Рождественская звезда с хвостом. Отверстия заклеили тонкой желтой бумагой, а сзади против «Рождества» повешена лампа (ведь электричества тогда не было в помине). А старшая сестра Таня изображала Божью Матерь. Перед ней стоял станок для папок, похожий на ясли, в котором была скрыта лампа, изображающая свет от Богомладенца. Боря и Алеша изображали пастухов, на них надели их шубки навыворот, а я ангела, папа сделал мне из картона крылья и надели на меня женскую рубашку... Во всем этом принимал участие дядя Аполлинарий, который был самым близким человеком в нашей семье. Летом 1891 г. мы собрались ехать в Москву. Была упакована масса ящиков, все были зашиты в рогожу. И на них красные ленточки, чтобы не спутать (этот обычай долго держался в нашей семье). Сперва мы приехали в дом С.И. Мамонтова, т.к. хозяева летом были в Абрамцеве. Дом этот, полный картин, статуй и других диковинных вещей, нас весьма поразил... Там провели 2-3 ночи, а потом поехали в Абрамцево, там был «Яшкин дом», специально построенный для нас... * * * 14 октября 1891 года мне исполнилось 7 лет. Впоследствии, когда я читал житие Амвросия Оптинского, я узнал, что именно в этот день, 14 октября (старого стиля) 1891 г., усопшего старца переносили из Шевардина в Оптину пустынь. Мама сама готовила нас в гимназию. В классной мы сидели, читали, писали и считали. Я учился прилежно, но мне не давалась орфография. И смелости было мало. 4-я гимназия у Покровских ворот... Там учились потом и я, и младший брат Володя. Ходить в эту гимназию было довольно далеко. Алеша был мой самый близкий брат, и я ходил его встречать. Этому родители сочувствовали, желая приучить меня одному ходить по улицам. Ко мне по дороге иногда приставали мальчишки, и я их боялся. Папа говорил, что я должен больше заниматься гимнастикой (с гирями), чтобы быть сильнее мальчишек. При квартире в доме Михайлова был садик. Он был в нашем распоряжении, там мы проводили свободное время. За садиком был какой-то овраг, а за ним сад соседнего дома. Я любил смотреть через овраг на то, что делается у соседей. Зимой во дворе дворник устраивал из снега гору, и мы катались с нее на салазках. Вообще, вся наша жизнь проходила около нашей квартиры... Почти никуда мы не ходили из дома. В этой квартире папа и писал с меня портрет (с книгой). Помню, мне было скучно позировать. И папа положил мне на колени книгу – зоологический атлас, который мы все очень любили. Но на портрете не написал тех зверей, которые там были. * * * Весной 1895 г. я держал экзамен для поступления в 4-ю гимназию (у Покровских ворот). Меня привезла мама. Я очень волновался... Наделал ошибок в диктанте (это было мое больное место). От волнения я с трудом читал. А когда батюшка спрашивал у меня молитвы, я от волнения стал плакать, и батюшка сказал мне: «Когда ты молишься, можно плакать, но когда отвечаешь молитвы, тогда не надо». Но все же меня приняли. Началось мое учение. Мне было очень трудно быть среди чужих детей и перед учителями. Я привык быть всегда дома среди своих. Временами я дома плакал. Папа утешал меня, говоря, что у них учителя были строже. И товарищи драчуны. Так что теперь уже легче... Я приходил домой, ел, пил чай и вскоре садился учить уроки. Мы все втроем (Боря, Алеша и я) сидели за одним столом при свете висячей лампы. Учение уроков тянулось долго. В 7-8 часов мы ужинали. Редко удавалось кончить уроки к ужину. Помню, уж спать хочется, а не все сделано. Вставать меня мама будила в 7 часов, и я стремился в 10 вечера уже быть в постели... По воскресеньям я тоже долго учил уроки, т.к. в субботу ленился. В церковь я ходил по воскресеньям, но не понимал службы, пока в 3-м классе не стали преподавать «Богослужение». Тогда я стал ходить в церковь с интересом. Посещал и всенощную или у нас в приходе Троицы, или в подворье митрополита. Там в воскресенье обедня начиналась в 8 часов, и я любил пораньше сходить. Странно то, что семья наша была религиозной, а я иногда скрывал, что был в церкви. Мне было неприятно, если меня похвалят за то, что я хожу в церковь. * * * 14 мая 1896 г. было коронование Императора Николая II. Я перешел во второй класс. По случаю коронования нам сделали каникулы 4 месяца – с 1 мая по 1 сентября... И переводили всех без экзаменов по годовой отметке. Коронование проходило в Москве. И Император со всей свитой торжественно выезжал в Москву. Папа достал нам места на трибуне на Красной площади... Нам, мальчишкам, было очень занятно видеть войска в парадной гвардейской форме, самого царя, который ехал верхом на белой лошади и все время держал руку под козырек, золотые кареты, в которых ехали две царицы, великая княгиня Ольга Александровна, иностранные атташе в своих военных формах, делегации от восточных народов империи и прочее. Папа же был в Успенском соборе и видел весь обряд коронования. А главное, было радостно, что такие длинные каникулы. Мы их проводили, конечно, в Абрамцеве. В конце XIX века, помню, были такие события: освящение Владимирского собора в Киеве в августе 1897 г. Потом мама, Таня, я и Володя ездили летом в Вятку к родственникам...» – С той детской поры сохранился альбом с рисунками Михаила, – рассказывает Ольга Алексеевна. – И что удивительно! Когда мы в Рябово, на вятской родине Васнецовых, построили церковь, то я случайно обратила внимание на один из рисунков (см. слева, публикуется впервые – ред.). На нем изображена простая деревянная церковь – почти точная копия той, что мы построили! Он как бы предвидел. Монархист-революционер – Следующая запись принадлежит уже 16-летнему юноше. И опять он пишет словно о нашем времени, об утрате «любви к Отечеству». Это письмо к брату Алеше: «20 октября 1900 г. Памятен этот день для русского народа; вот уже шесть лет, как умер «первый истинно русский Император, возведший Россию на ее прежнюю высоту» (Александр III, – ред.). Мало он пожил, но такова, видно, воля Божия; не знаем мы, что будет дальше, неужто все созданное Им в Его кратковременное царствование снова разрушится?!! Быть может, на время и будет падение, но не умрут данные Им заветы, и будет время, когда снова Россия расцветет во всей своей славе! Но нечего нам загадывать о том, что будет потом, лучше посмотреть, что сделал этот Император. В XIX веке высшие классы русского общества совершенно потеряли наследованную ими от отцов любовь к Отечеству и почти что забыли, что они русские; в их глазах слова патриотизма и национальности были почти что признаками необразованности и суеверия. Так как в России тесно связаны между собою три слова: «вера», «царь» и «отечество», они потеряли религию и уважение к Самодержцу, поэтому они, нисколько не стесняясь, требовали конституции и даже республики. Эта ненависть на Единодержавие распространилась на самые высшие круги и дошла до того, что сам Император (Александр III) согласился на конституцию. «Кто же мог бы снова возродить эту веру в самодержавие и славу России? Кто бы восстановил прежнюю царскую власть и с высоты трона показал бы еще жившему русскому народу, что еще есть у них царь, который крепко хранит веру и Отечество? Кто показал бы, какие убеждения соответствуют православной России и какие нет? Эту-то трудную задачу в свое время и исполнил в свое тринадцатилетнее царствие незабвенный Император, память которого мы вспоминаем в сей день, и при нем Россия достигла величайшей политической и внутренней славы». – В том же письме Михаил пишет с юмором: «Вот событие, которое, право, достойно пера даже Антона Чехова: одна дама просит папу написать ей икону Гавриила Архангела для памятника одного генерала, она требует, чтобы он был написан прямо (в фас) с лилией в руках, верхняя одежда была бы голубая, а нижняя алая, написан бы был он в итальянской школе. А лицо его должно походить на генерала». – Уже тогда юноша видел поверхностность «официального вероисповедания» у многих в государстве Российском. В нем развивался критический ум, который с восторгом принял первую революцию. 1 января 1906 года он пишет: «Я верю в революцию, великую народную революцию. Тяжелое сейчас время: не знаешь, что предполагать. По-моему, может быть все, от самого лучшего до самого дурного. Конечно, самодержавие исчезнет, хотя после созыва Думы (если он только будет) будут стараться возобновить самодержавие; но финансовые банкротства в конце концов приведут к конституции... Но в значение Думы я не верю, она, мне кажется, не будет иметь ни смелости, ни власти, ни авторитета...» – Словно о нашем времени! Позже появится такая запись: «Революция оторвала меня от Бога. Я всем и со всеми упивался вот этим новым движением...» – Кому это не знакомо? Ведь и в начале нашей «перестройки» тоже было много речей с трибун, не подтвержденных делами, и многие этим речам верили. Изгнание – Как сложилась дальше судьба «мальчика с книгой»? Он, единственный из Васнецовых, вынужден был покинуть любимую родину. А случилось это так. «31 июля 1914 года. Война захватывает все новые страны и грозит из общеевропейской сделаться всемирной. Мы же живем здесь недалеко от румынской границы и знаем меньше, чем, должно быть, в Москве. В военных сферах, конечно, тоже ничего не знают. С нас взяли подписку, что мы ничего никому не будем сообщать. А я только и знаю то, что пишется в газетах. Служба очень треплет и нервирует... Вот никогда не думал, что придется управлять ротой, да еще военного состава (до 250 человек). 15 августа. Вот уже два месяца прошло со дня объявления войны, а конца ее и не предвидится. Уже начинаются холода; наступит зима, придет 1915 год, а война все будет продолжаться. Самое раннее окончание может наступить летом, а то и осенью. Противники будут биться, пока будут еще какие-нибудь силы, и только тогда прекратят военные действия, когда и те, и другие не в состоянии будут дольше воевать. 8 сентября. Главное – смелость, и смелости, как рассказывают, у наших солдат много. Не взирая на пули и шрапнель, они сами без команды бегут вперед и вперед; австрийцы не выдерживают этих стремительных атак и, случается, убегают из неприступных укреплений, бросая все на месте». – Еще он пишет с горечью: «Я вынужден за 6 недель готовить людей, у которых нет никаких навыков в военном деле. Не хватает винтовок, не хватает патронов, и мы посылаем их в окопы...» – Когда началась гражданская война, он служил в школе летчиков-наблюдателей в Евпатории, преподавал навигацию. Так он автоматически оказался в Белой армии. В ту пору Бог наконец-то послал ему сына, Виктора. В 1920 г. положение белогвардейцев стало отчаянным, было решено уходить за границу. Михаил Викторович ехать никуда не хотел: в гражданской войне он непосредственного участия не принимал, в армию попал еще до 17-го года, а значит, опасаться прихода красноармейцев ему нечего. Но, как он сам потом вспоминал, в самый день отплытия французского угольщика, пришедшего в Одессу за их частью, какая-то сила подняла и заставила его взять ружье и встать в строй поднимавшихся на борт солдат. Там им приказали бросить винтовки в море: «Пароход был до крайности переполнен. Мы в изнеможении легли на грязный пол трюма... Не помню, когда наконец пароход отошел. Вот берег Крыма исчез за волнами. Мы плывем, куда не знаем, что нас ждет – не знаем. Впоследствии я узнал, что оставшиеся в Симферополе офицеры и чиновники нашего полка были убиты (кроме большевиков). Так что сила, заставившая меня покинуть родину, была Божья сила, которая спасла меня...» – Он попал в лагерь в Галлиполи, разрушенный землетрясением город. Вот как описывает он условия, в которых оказались беженцы: «Чины нашего полка и некоторые пришлые к нам расположились в двух пещерах. Так как город был полностью разрушен, то нужно было всюду доставать камни. И из них мы устраивали себе кровати, покрывая их сухой травой, собранной вокруг города. Я ловил в море куски мешков и из них сделал себе «простыню». Накрывался, конечно, шинелью».
– В лагере Михаил провел почти два года, жизнь была трудной, голодной, но все старались не терять присутствия духа: начали читать лекции по русской истории, изучать немецкий язык, издавать рукописные журналы. Здесь Михаил пришел к Богу, здесь началась его первая миссионерская деятельность. Дом в Рябово – В Россию ему так и не удалось вернуться? – спрашиваю Ольгу Алексеевну. – Он приезжал только два раза – в 58-м и 61-м годах, когда умерла его сестра Татьяна Викторовна. А сын его Виктор почти всю жизнь прожил в России, вятские его хорошо помнят. Он был и на первом Васнецовском телемарафоне, на вырученные средства от которого нам удалось обустроить церковь в Рябово, купить облачение для священника. – А как он попал на родину? – Через лагерь. Когда советские войска в 45-м освободили Прагу, буквально на третий день его забрали. Сначала держали во Львове, а потом отправили в Норильские лагеря. Он мог спастись: накануне все его русские сверстники уехали из Праги – кто в Аргентину, кто в Штаты. А он остался, не мог бросить больных престарелых родителей. У нас есть также его письма, воспоминания. После реабилитации он жил в Киеве, был блестящим инженером и в целом весьма образованным человеком, знающим несколько языков. Именно он вместе с О.Н.Виноградовым сделал много для изучения рода Васнецовых. По завещанию все архивы он передал мне, сейчас я этим занимаюсь. – Насколько знаю, вы для этого создали специальный фонд? – Да, шесть лет назад, по благословению Святейшего Патриарха. В нем активно участвует и вятчанка Эльвира Ивановна Владимирская (урожденная Васнецова). Она выросла в доме Аркадия Васнецова, родного брата знаменитого художника, который одно время был городским головой Вятки. – Удивительно: революция, эмиграция, война, гонения – а архивы так чудесно сохранились. – Тут заслуга всех Васнецовых, в том числе моего деда, племянника художника, который был первым директором дома-музея в Москве. Архивы действительно большие, и почти ничего из этого не публиковалось. Я мечтала, что выйду на пенсию и займусь ими вплотную. Но приходится и поныне преподавать, чтобы заработать на жизнь. Сейчас параллельно готовлю к изданию книги по специальности, химии, и о роде Васнецовых. Наш фонд успел сделать многое. Заботимся о музее в Вятке. Возрождаются Васнецовские села, которых более 30. В Рябове, где провел детство Виктор Михайлович, в церкви поставили первые иконы в иконостас. Начинается реставрация в селе Лопьял, где родился художник. Сейчас с городским головой г.Кирова обсуждаем проект создания музея в доме Аркадия Михайловича Васнецова. Он уже отремонтирован, сейчас проблема, как территорию вокруг обустроить. Впервые в этом году была проведена миссионерская поездка по васнецовским селам. В моем небольшом домике в Рябово (я купила его рядом с домом предков) жили 16 человек, в том числе студенты духовного училища. И я была покорена их воспитанностью, их поведением и их благотворным влиянием на сельчан.
– В Рябово вы часто бываете? – Раньше приезжала каждый месяц, а сейчас из-за дороговизны только раз в году. Зато живу там целое лето. – Среди сказочных елей? – Да! В том самом краю, который писал на своих полотнах мой предок. – А «мальчика с книгой» в жизни вам довелось увидеть? – Только один раз, когда он приезжал из Праги в 58-м году. Облик его меня поразил: настоящий старец, похожий на иконописного пророка. Больше я его не видела. Он почил в 1972 году, было ему 88 лет. Закончить эту первую публикацию дневников я хотела бы записью Михаила Васнецова от 9 января 1901 года: «Теперь у меня, не знаю от чего, все более и более является чувство, что я человек никуда не годный, на других людей непохожий, неразвитый, грубый, но, к счастью, это чувство у меня не доходит до отчаяния, и я надеюсь в будущем себя переделать». Какой пример для нашего поколения! Записал М.СИЗОВ
На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Почта.Гостевая книга |
