СТЕЗЯ
СОПРОТИВЛЕНИЕ МАТЕРИАЛА
Вера и знание ухтинского профессора
Ивана Николаевича Андронова
Каждую неделю Иван Николаевич Андронов и еще несколько преподавателей Ухтинского технического университета приходят в храм. Мне даже сказали, что Иван Николаевич церковный староста. «Нет, сторож», – с улыбкой поправил ученый, надо заметить, крупный специалист в своей области.
По ночам, как и многие православные ухтинцы, Андронов ходит охранять церковь. Она им дорого досталась, отогрела погибавшие от безверия души.
Церковь изменила меня
Кряжистый, с курчавой седеющей головой, профессор Андронов перечисляет свою родословную:
– Николай (отец), Иван (дед), Никита, Яков, Андрон, от которого и пошла фамилия. Он был крепостным крестьянином графа Шереметева.
Я слушаю, а взгляд перевожу с иконостаса на компьютер. Недавно прочел фантастический роман, где задается вопрос: какой была бы Россия, не случись революции? В комнате Ивана Николаевича подступаюсь к ответу.
Книги разложены, где придется: «Справочник инженера по бурению», «Сопротивление материалов». А между ними – «Схиигумен Савва». Хозяин извиняется, говорит, что работал допоздна, не успел прибраться. Но мне этот беспорядок по сердцу.
* * *
Сначала мы договорились встретиться у Андронова на работе – в Ухтинском техническом университете. Но там новые веяния: по выходным даже докторам наук от ворот поворот, если они не значатся в каких-то списках.
Мимо КПП бодро проскакивали студенты. Они в списках значились. Вид у Ивана Николаевича стал мрачновато-смиренным. Постоял, качая головой. Произнес задумчиво:
– Церковь изменила меня в лучшую сторону. Прежде я бы тут устроил...
Так мы познакомились.
Не стоит село без праведника
Он родился в селе Семьинском Владимирской области. В доме, который прежде принадлежал семье священника Алексея Ивановича Веселовского.
Батюшку арестовали в середине тридцатых за то, что в день выборов позвонил в колокола к обедне. Обвинили в срыве мероприятия и умертвили где-то на Колыме. Он был высокого роста, симпатичным, сильным человеком. В Семьинском его любили.
Жена и детки десять лет ждали его обратно. Потом поняли, что на этом свете им уже не свидеться, продали дом учителям Андроновым и уехали – словно голубиная стая вспорхнула с места, исчезла навеки.
Храм по сей день стоит омертвелый, с ободранными ликами на стенах. Церковь, когда она церковь, делает нас легкими. А разоренная – камнем лежит на сердце.
– Наше село безбожное, – неохотно произносит профессор Андронов, – сколько помню, всегда таким было.
Вспоминает, как в детстве камнями в образ Христа бросали: «Мы камушком бросали, Боженьке в глаз метили».
Не знали, что была такая древняя казнь у иудеев – камнями побивать:
– Стены церкви были расписаны образами, а мы их каменьями секли. Прозрение – что я натворил – пришло позже. В 86-м году увидел картину. На ней был изображен храм, а посреди него – туша разделанная висит на крюку. Меня это пронзило.
* * *
Мать Ивана Андронова много лет проработала учительницей русского языка и литературы. После того, как ее парализовало в 69-м году, пришла к Богу. Случилось это благодаря ангелу-хранителю села Валентине Федоровне Петровой.
Родом она была из Семьинского, но потом уехала в Ивановскую область. За чтение Псалтыри в храме ей вменили антисоветскую агитацию и отправили в лагерь – на границу с Монголией.
Вышла оттуда в 49-м году и вернулась к матери в Семьинское. Каждый праздник пешком – распутье или нет – ходила в дальние церкви за 12 и более километров. Вскоре о ней пошла молва. Сгорел дом в соседней деревушке у одной женщины. Но вскоре несчастная получила откуда-то деньги.
Все знали, что Валентина помогла, а праведница в ответ молчала. Жила она на отшибе села с матерью, сыном Мишей и одной убогонькой, горбатой женщиной, которую все называли няней.
С Мишей Ваня Андронов крепко сошелся. Помнит, как все женщины в доме друга вели себя – сдержанно, степенно. Везде чистота, образа на стенах. Лишь однажды мать Валентины Федоровны выбранила Ивана. Перед праздником иконы были выложены на столы и прикрыты газетами. А мальчик не знал, что там, и локтем раздавил стекло на иконе. А от Валентины за все годы ни разу сердитого слова не услышал. Очень доброй была.
Иной раз он пытался спорить с ней о Боге, хоть и любил тетю Валю, а в ответ слышал:
– Ты можешь не верить, делай что хочешь, но только не богоборствуй.
Из Семьинского Валентина Федоровна уехала в 89-м году при необычных обстоятельствах. Они осветили, обнаружили ее подвиг. Когда была на богослужении, сгорел дом. Реакция погорелицы всех ошеломила. Она вздохнула с облегчением:
– Ну и слава Богу, теперь ничто в мире не держит.
И, счастливая, уехала обратно в Ивановскую область, которую очень любила, где постриглась в инокини под именем Арсении.
Иван Николаевич признается: «Недоброе у нас село». Даже бабу Валю на что уж любили, а как станут вспоминать, стараются найти что-нибудь нехорошее в ее жизни. Рассказывают, как лет 50 назад кому-то что-то не так сказала, не так сделала. Удивительно, но помнят.
Храм в селе даже восстанавливать-то особо не нужно. Разрушена только колокольня, а в церкви крышу нужно починить. Но нет у людей в Боге нужды.
А у Бога в людях – есть. Уехала баба Валя, на смену ей на «боевое дежурство» прибыла баба Катя, столь же ревностная в вере. Также ходит в церковь за много километров, Псалтырь читает во все праздники, в отпевании участвует, все делая по правилам.
Что удивительно. Большевики направляли в села 25-тысячников и прочих эмиссаров, а Господь – Своих посланцев. Потому что не стоять селу без праведника. Никогда я так зримо, как в случае с Семьинским, не сталкивался с воплощением этой поговорки, со столь очевидной опекой Божьей над заблудшим селением.
* * *
После того, как Валентина Федоровна покинула Семьинское, их пути с профессором Андроновым на время разошлись. А тем временем зерна, зароненные ею в душу Ивана, прорастали в сокровенной темноте, готовились ко всходу.
«Очень рада за тебя...»
– По натуре я всегда был бойцом, – говорит Иван Николаевич, – никогда полностью не признавал ту власть, которая была. Это не от отца, он иначе относился. Характер у меня непокорный был, строптивый. Это с детства. Я дрался всегда, сколько себя помню. Одноклассников побивал всех, кто со мной потягаться желал. Тех, кто на год старше, – тоже. Тех, кто на два года, через одного побеждал. В армии тоже сложности были – разжаловали меня за удаль из сержантов в рядовые. Из МГУ выгоняли.
Может, потому, что некрещеный был?
* * *
В отрочестве Иван Андронов больше других работ любил дрова колоть. Пилить, косить тоже приходилось, простые плотницкие работы исполнять, в саду работать. Но дрова колоть – это не работа, это для души.
Как-то так вышло, что обнаружился дар к точным наукам. Однажды отправили его на районную олимпиаду по математике, занял первое место. Потом на областную послали и, наконец, на всесоюзную.
Так он оказался в физматшколе при МГУ. Профессор говорит об этом просто, но мне-то известно, что это было за место. Школа номер один в СССР и еще, наверное, в доброй половине мира. Но тогда еще не было ни блата, ни коррупции. И другая система обучения.
Достаточно сказать, что тригонометрию в физматшколе вообще не проходили. Считалось, что если человек с головой – он сам изучит, на досуге. Но за незнание этого предмета отчисляли из школы.
Это было образование с большой буквы. Школа растила творцов, лидеров советской науки, а не просто хороших исполнителей.
* * *
Несмотря на буйный характер, институт все же окончил, стал преподавать, кандидатскую защитил, докторскую. Но что-то грызло изнутри. Не умещалась душа в отведенное ей русло.
Что искала? Однажды прочел Иван «Мастера и Маргариту», месяца два спать не мог нормально, донимали кошмары – жуткое впечатление. Рериха читал, Блаватскую, учение Вернадского по биосфере. Венцом этих исканий стала «Теософия» – старый, хорошо изданный еще до революции том, друг в Москве дал. Опять сна лишился, как-то раз ночью встал с постели – увидел темное существо. Демона – не демона, а решение креститься после этого созрело окончательно.
– Я могу объяснить, почему увлекся необычным, – говорит Андронов. – Как физик, я понимал, что есть нечто более сложное, чем наш материальный мир. Но почему креститься решил – вот этого я объяснить просто не в состоянии. Веру не объяснишь.
– Может быть, это был результат внутреннего кризиса?
– Не знаю. Кризис был – это верно. Перестройка. Люди пачками «в тираж» выходили. И спивались, и вешались, и стрелялись, и в бизнес уходили – страшное время.
– Я слышал, что в то время вы возглавляли Народный фронт в Ухте – ультрадемократическую организацию.
– Был грех. Фронт возник в конце 80-х – начале 90-х годов. Объединил все демократические, а скорее, антикоммунистические движения в городе. Собиралось несколько сот человек, говорили без конца, составляли какие-то бумаги. Меня неоднократно выдвигали в депутаты. Но Бог миловал.
У меня была искренняя вера, что вот сметем власть коммунистов, и придет власть справедливая. Но это была, конечно, утопия. Возьмем наш Народный фронт. Патриотической составляющей в нем не было. Не было любви к родине, мы сходились только на ненависти и либеральной болтовне. И мне душно стало жить, невыносимо.
В это время умер отец...
Первое причастие
Отец. В 39-м году окончил Ивановский учительский институт. Воевал, был в плену, год провел на работах под Свердловском. Строгий, прямой человек – учитель истории. Всегда знал, выучил сын урок или нет. Если нет – вперед, к доске, получи свою двойку. Ну а если подготовился как следует – сиди на месте, нос не задирай. Веру в нем раз и навсегда убил его собственный родитель – Иван Никитич, к которому предложили перед смертью батюшку позвать – пособоровать. Старик ответил: «Дураком не жил, дураком и помирать не буду».
Для Николая Андронова это поведение перед лицом смерти стало образцом мужества.
Иван Николаевич признается, что спорить с отцом было тяжело. Гуманитарий все-таки. Правда, в конце концов, после всех споров с сыном, признал Творца. Но знание – это еще не вера.
Но как при этом понимать такой поворот судьбы: на 40-й день после смерти отца Иван Николаевич встретился с внуком бабы Вали Димой. Вскоре от старой доброй наставницы пришло письмо: «Ваня, я узнала от Димы, что ты крестился, и возрадовалось сердце мое...»
Звала Ивана к себе. Наконец он решился. Приехал в ее деревню под Иваново. На Успение монахиня повела его на исповедь. Священник, узнав, что гость постился всего ничего, замахал руками. Как такого причащать.
А матушка уговаривала:
– Ты уж возьми грех на душу...
Сама же светилась.
Вместе со Святыми Дарами в душу Ивана Николаевича вошло счастье. Что поразило. Любил он крепко выразиться, за матерным словом в карман не лез. А тут как отрезало.
Трижды ездил к Арсении в Ивановскую область, два раза живую застал, в третий раз – хоронить, уже под именем Иоанны. Незадолго до смерти матушка приняла схиму.
* * *
Выдержка из письма схимонахини Иоанны профессору Андронову:
«Очень рада за тебя, что ты ходишь причащаться. Такому человеку есть надежда на спасение, а кто не хочет причащаться, сам заживо себя сажает в ад на вечное мучение. Слово «ад» очень страшное. Не дай Бог никому, но избавь каждого от этого страшного слова... Много писать не могу, вас всему научит Евангелие, особо от Иоанна – главы последние, особо четырнадцатая, семнадцатая, все главы читать со вниманием и верою».
Вера и знание
Профессор Андронов возглавляет кафедру сопротивления материалов и прикладной механики. Делает расчеты для нефтегазовой отрасли. Я спросил его:
– Иван Николаевич, что вам как ученому дала вера?
– Знаете, Володя, я заметил, что научная работа, которая совершается по благословению, получается более качественной, во всяком случае, она более созидательна.
– Но как могут быть более или менее богоугодны ваши расчеты для газовиков, например, для технологии бурения?
– Когда знаешь, что прав один Господь, а ты – грешный человек и часто бываешь не прав, это рождает трезвое отношение к работе.
Обычно как бывает? Создаешь модель какого-то явления, и если что-то получается, наступает состояние эйфории. Лукавый – он там подтасует, здесь, так что все вроде сходится. По силе воздействия это как наркотик. В грудь подплывает чувство, что все хорошо, и ты бормочешь что-нибудь типа: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» А вера, конечно, охлаждает. Начинаешь проверять – находишь ошибки.
Опасно себя переоценивать, особенно в наше время. За последние годы в Коми усилилась добыча в газо- и нефтепромысловых областях. Некоторые кафедры Ухтинского университета завалены работой, но деньги вкладываются только в расчетную, теоретическую часть, которая сравнительно дешева.
А на эксперименты компании тратиться не хотят, и это увеличивает вероятность аварий. Потому что человеку в его расчетах свойственно ошибаться, а признаваться он в этом не любит.
В научной среде, да, пожалуй, и в любой другой, признание: «Я способен на ошибку» – сегодня большая редкость.
Раньше к этому относились строже. Может быть, была сильна христианская закваска, полученная в детстве.
В Ленинградском политехническом институте после войны произошла такая история. Диссертант представил теоретическую модель одного физического явления. Ему благосклонно внимали, защита шла неплохо. Но тут кто-то спросил, можно ли это явление трактовать с помощью другой модели.
– Нет! – ответил диссертант.
Все шары, брошенные в качестве оценки его работы, оказались черными. Потому что самоуверенность – страшный грех для ученого. Рано или поздно она может обернуться бедой.
* * *
– Существенно ли понизился уровень образования за минувшие десять лет?
– Образование деградировало фантастически. Если есть что позитивного – появились компьютеры. Все остальные изменения носили разрушительный характер. И начались они задолго до перестройки.
С середины 50-х годов сокращалось число часов, отведенных на спецкурсы по физике, механике, математике. Что же предлагалось взамен? Марксизм-ленинизм и т.п. В 60-70 годы этот процесс принял бурный характер.
– А как обстоят дела в наше время?
– Марксизм-ленинизм заменили предметы так называемого гуманитарного цикла, типа психологии или истории искусств – очень бледные. Специалистов по ним, собственно говоря, нет, преподают те же люди, что раньше обучали инженеров ленинизму.
Или появились часы для самостоятельной работы студентов. Предполагается, что они будут проведены их в библиотеке... Все это изобретают дилетанты, люди, далекие от практического учебного процесса.
Когда я пришел на кафедру в 77-м году, сопротивление материалов вели десять человек. Сейчас – четверо. Кроме того, часы режутся едва ли не каждый год. В результате объем преподавания сопромата снизился втрое. Понимаете – втрое! Только за последний год у меня число часов по сопромату срезали в два раза.
– Но ведь даже Западу это невыгодно. Он черпает у нас специалистов.
– Для того, чтобы обслуживать США, достаточно МГУ, МФТИ и еще нескольких вузов, где преподавание ведется на должном уровне.
* * *
– Как вы относитесь к тому, что сейчас вступительные экзамены в вуз планируется заменить тестами?
– Это придумали те же люди, что и всю остальную учебно-методическую трескотню, разрушающую высшее образование. Расчет делается на серого человека. Это не только мое мнение – его озвучил недавно ректор МГУ Виктор Садовничий.
Он заявил, что никакой тест не может определить степень талантливости. И в качестве примера рассказал, как сам поступал в вуз. Приехал на экзамены из деревни, не зная логарифмов. Профессор выслушал его, подумал и предложил: «Ну хорошо, вот есть обратная функция от логарифма, показательная, попробуй из нее вывести свойство логарифма». Садовничий вывел и получил пятерку.
Со мной тоже был подобный случай. Не успевал подготовиться к экзамену по математическому анализу. Прочел примерно четверть учебника и уснул. На экзамене пришлось импровизировать, решать задачи из головы. Преподаватель долго изучал мои ответы, потом спрашивает: «Вы из такой книги взяли?» – «Нет», – отвечаю. Из той? Нет. На лекциях услышали? Нет. Он плечами пожал и поставил пять.
А при системе тестирования я получил бы двойку. И Садовничий бы получил. Нельзя по общим меркам оценивать.
Чтобы повысить уровень нашей науки, требуется делать нечто противоположное тестированию. Ехать в глубинку, искать по школам одаренных детей, что делают сейчас в МГУ.
* * *
– Как вы лично боретесь с деградацией образования?
– 5-6 процентов моих студентов – явно талантливы, еще процентов 20 стараются учиться, делают что могут.
Остальных, если судить по совести, нужно было бы поставить перед выбором. Либо они берутся за ум, либо ищут новое поприще для приложения своих сил. Большинство ребят угроза отчисления заставила бы подтянуться в учебе. Но никто мне, конечно, так «зверствовать» не позволит.
И все же есть ресурсы, за счет которых можно еще побороться. Я пытаюсь не формально, а по сути учить своих студентов думать. С некоторыми занимаюсь отдельно. По 5-10 человек удается вытащить на уровень не ниже того, что был 20 лет назад.
* * *
В разговоре профессор Андронов обронил: «Обе диссертации я защитил по памяти металла».
– Что это такое, память металла? – спросил я.
Иван Николаевич загорелся. Повел меня на кухню, где стал сгибать под струей воды кусок проволоки – сплав никеля и титана, – комментируя: «В снегу бы лучше получилось. Холод делает этот металл пластичным». Потом поднес к проволоке спичку. Над огнем она приняла прежнюю форму.
Я подумал: вот символ его рода и его судьбы, которые время сворачивало железными пальцами на морозе, а Бог коснулся огненной десницей.
В.ГРИГОРЯН
Сыктывкар – Ухта
 | назад |
| вперед |  |
