ДЕРЖАВА ГОСПИТАЛЬ 1602 (Окончание) * * * А однажды в госпиталь привезли израненного офицера. Иным казалось, что он нежилец. Разрывная пуля в груди, перебиты оба плечевых и коленный суставы. Это был Герой России подполковник Александр Петрович Жуков. Передаю эту историю со слов Ангелины Михайловны, как ей запомнилось. Он 47 дней провел в чеченском плену, у того самого палача по кличке Тракторист, который любил казнить перед видеокамерой русских солдат. В плен Жуков попал, выручая наших спецназовцев. Именно в этой операции погиб вертолетчик Николай Майданов, дважды Герой Советского Союза и России. Полетел спасать ребят. Уже завис над ними, когда пуля боевика пробила сердце легендарного воина. Следом отправили Жукова, офицера поисково-спасательной службы Управления авиации округа. Он пробыл с ребятами около суток, выводя их к условленному месту. Спецназовцы уходили от погони через укрепрайоны, передавая данные в центр. Следом поднимались взрывы – это били наша артиллерия и авиация. К утру у старого заброшенного кладбища нашли небольшую прогалину. Жуков понимал – вертолету здесь не сесть, надо идти дальше, искать более приемлемую площадку для посадки. Но для смертельно уставших разведчиков эта прогалина была не просто открытой поляной, она была спасением, таким близким и желанным. Вызвали два «борта»: один прикрывал, а на другой шла погрузка. Первыми, естественно, отправили на лебедке раненых, потом остальных – одного, другого, третьего... В этот момент боевики открыли огонь, и Жуков отдал команду: «Прекратить эвакуацию, приказываю уходить немедленно...» С ним остались двое – спасатель капитан Могутнов и один из спецназовцев. Из оружия – одна на всех снайперская винтовка, но все равно надеялись уйти, пробиться к своим. Однако не вышло... Боевики поначалу хотели этих русских убить, но потом, узнав, кто такие, обрадовались. Особенно Жукову, у которого были документы офицера штаба округа. Капитана и спецназовца вскоре «выменяли», а Александра Петровича оставили на черный день. Все 47 суток его обрабатывали, требовали принять мусульманство. Он был не из тех практикующих верующих, которые часто ходят в храм. Просто крещеный русский офицер. Отвечал: – Я православный. Не могу предать Родину. И не могу поменять веру, особенно в плену. В первые же дни у него отобрали одежду, выдали чужую, принадлежавшую кому-то из казненных или умерших с голода. В одном из карманов подполковник нашел Евангелие и читал его все дни, что был в плену. Последний подарок от безымянного русского человека. Время было холодное, спал Жуков на земле, питался кореньями. Та дисциплина, которую Александр Петрович преподавал – курс выживания бойца, – спасла ему жизнь. Каждую ночь его обрабатывали: «Прими нашу веру». Еще требовали коды вызова вертолетов... Он назвал позывные погибшего накануне Майданова. Когда наши их приняли, то поняли, что Жуков еще жив. Боевики злобились, гнали его по минным полям впереди себя. Как-то раз наши накрыли их базу шквалом огня. Все вокруг горело, но Александр Петрович уцелел и на этот раз. Каждое утро молился: «Господи, дай мне еще один день, чтобы увидеть все это своими глазами и рассказать людям». А вечером говорил: «Господи, благодарю Тебя, что Ты дал мне прожить этот день». В один из дней российские войска обложили боевиков в селении Комсомольском. Чеченцы получили приказ живыми не сдаваться и пошли на прорыв. На берегу какой-то речки их встретили русские снайперы. Боевик выхватил гранату, чтобы взорвать себя и русского подполковника, но не успел. Следующая пуля досталась Жукову – грязный и заросший, он ничем не отличался от боевиков. Выстрелы разбивали один плечевой сустав, второй, ногу... Если бы Александр Петрович упал лицом в реку, то там бы и остался, но он упал на спину. Уцелевшей ногой отталкивался ото дна, продвигался к берегу, брезжила мысль: «Не успею, добьют». Собрав последние силы, крикнул: – Ребята, я военнопленный, подполковник Жуков...
Так Александр Петрович оказался в госпитале № 1602, где восемь месяцев его выхаживали, как ребенка, и учились у него любви к жизни. В состоянии клинической смерти он увидел, как идет с какими-то людьми в туннеле, и услышал голос: – Нет, этого в резерв. Едва зажили руки, подполковник стал накачивать мышцы, подтягиваясь на кровати. Без силы спасателю – никуда. Но, как оказалось, и без веры тоже. * * * Эта война восточная и ненависти учит так успешно, что есть специальный указ – дембелей из Чечни два года не брать в милицию, охрану и вообще держать подальше от оружия. Их начинают преследовать кошмары. Это как рвота, но только не желудок, а отравленную душу выворачивает наизнанку. Многие боятся спать, особенно на первых порах. Один снайпер увидел во сне, как убил сначала ребят, с которыми воевал, а потом застрелился сам. Покаяние. Это очень трудно для них. Ведь как каяться в том, что выполнял приказы, что самая малая толика человечности, жалости к бандиту могла стоить жизни не только тебе, но и твоим товарищам. Отчего же так болит душа? В чем ошибся? И с войны ли все началось? Как-то раз прибыл в госпиталь сверхсрочник – без ноги, с лицом, посеченным осколками, и ранениями обоих глаз. Они были напичканы пластмассовыми микрочастицами из мины, которые невозможно извлечь, и боль не оставляет, даже когда глаза закрыты. Ведь они движутся и во сне. В госпиталь он попал не впервые. Сказал: «Меня Господь наказал. Я страшно согрешил перед Ним». Как-то рассказал сестричке и попросил передать свои слова священнику о том, как служил в Москве, участвовал в строительстве Храма Христа Спасителя. И водил туда женщину, не один раз. Он был уверен, что именно за это его постигло Божье наказание, но не считал его достаточным. Повторял: «Бог будет меня еще и еще наказывать». Нет, это не Родион Раскольников с его расстроенными нервами. Тут все страшнее, проще и глубже. Тут вся Россия кричит и кается одними устами. * * * Иногда в госпиталь попадают чеченцы. Среди них есть и такие, кто днем – милиционер, а ночью – бандит. Об одном таком солдаты уверенно говорили, что это враг – из-за него наша группа подорвалась. Но не докажешь. И чеченцы напряжены, когда рядом лежат люди, с которыми в другом месте разговор мог бы состояться только один – последний. Мести боятся. На кресты сестер реагируют сначала болезненно. Потом успокаиваются. Ангелина Михайловна говорит: – Помоешь его, слово доброе скажешь, о матери расспросишь. Вроде бы оттает. Был случай, один попросил: «Позовите мать», меня то есть. Я пришла, а он со слезами благодарил: «Спасибо вам». Назвал матерью. Такие слова из уст чеченца дорого стоят. Я знаю, что, попадись мы им там, они не задумаются сделать то, что делают с другими русскими женщинами, хотя мы их и выхаживаем. Но вот этот, который меня матерью назвал, он... ему мне хочется верить. А наши ребята, конечно, сердятся, что за боевиками ухаживаем. Одну из сестер милосердия спросил наш паренек: – Если бы ты точно знала, что это боевик лежит, ухаживала бы за ним? Она долго думала, слова искала, потом сказала: – Да, потому что у нас здесь нет боевиков, а есть больные, страждущие люди. – Но ведь мы по их вине здесь! Как же ты?.. – Потому что я христианка. Мне это очень тяжело, но я заботилась бы о нем так же, как о тебе. Солдат посмотрел на девушку. Если бы это не она, а кто другой сказал, он бы, наверное, с презрением отвернулся. Но сестре солдат верил. * * * Самое худое для раненых – одиночество. В госпитале еще ничего, здесь держит боевое братство. А что там, в миру? Он им враждебен, ненавистен, им кажется, и не без основания, что мир их тоже ненавидит и добьет, довершит то, что чеченский боевик не довел до конца. Один сирота признался Тине, дочери Ангелины Михайловны, что, вернувшись домой, станет киллером. Где еще столько заработаешь? Это было не пустое хвастовство. Парень был снайпером, да еще каким... Тина внешне спокойно приняла удар: – И что, любого убить сможешь, даже невиновного? – Любого. – А если тебе девушку закажут или старуху? – Смогу. – А если тебе меня закажут? Ты посмотри на меня, убьешь? – напряглась, посмотрела в светлые глаза солдата. Боец растерялся, но потом ответил: – Нет... тебя не смогу. Если тебя закажут, я убью того, кто это сделает. Все у него перевернулось в голове после этого разговора. Уехал к себе на Дальний Восток, работает на золотых приисках, учится. А сколько было таких разговоров за эти годы! Потом пишут в письмах сестрам: «Вы – чудо, сейчас такого не бывает». Многие не могут оторваться, приезжают. В домике у свекрови Ангелины Белановой живут сейчас четверо. Поступают здесь учиться, работать. Иногда до двадцати человек набирается. Ангелина Михайловна радуется: – Мы их семья. Ведь что такое выходить, вернуть человека к жизни? Бери его в свою семью, исполняй закон Христов – с плачущим плачь, с радующимся радуйся. Я мечтаю, что вот есть у нас сестричество, а может быть, когда-нибудь появится и братство. Как ребята друг другу нужны, как нужны раненым! Вот Женя с ними живет, он не воевал, у него нет ног с самого детства. Но как его слушают, как он их держит! Потому что он мужик и знает, что такое жить без ног и стать при этом настоящим человеком. * * * – Ведь ты же советский человек, – сказал комиссар Мересьеву. – Русский, – поправил Бориса Полевого двадцатый век на своем исходе. Его Мересьев и его комиссар были той же кости, что и Майданов, Жуков или Саша-мариец. Сейчас об этом можно сказать определенно.
Эпилог Михаил Семенович Сивожелезов, муж Ангелины Михайловны, молча слушал наш разговор. Когда уже выходили, заговорил, и вдруг я почувствовал на мгновение, как достает он до дна, до смысла этой злосчастной войны, если есть он в ней – этот смысл. – Я возмущался, когда стала Ангелина пропадать в госпитале. Хотя деньги для раненых давал охотно, но надо кому-то и по дому хозяйничать. Но однажды, еще в первую войну, она меня привела в госпиталь – чтобы я увидел своими глазами этих ребят. А там Леня Бакшутов лежит – десантник. Меня его история потрясла. Двухметровый парень. Красивый, даже на больничной постели, несмотря на сильное истощение. Ямочка на лице, открытое, чистое лицо. Он приехал из Казахстана, чтобы служить в русской армии. А мог бы остаться. Служил поначалу писарем в штабе, за красивый почерк его туда взяли. Но, когда его роту отправили в Чечню, он бросил всю эту писарскую канитель и ушел на войну добровольцем. Немного-то и повоевал. В одном из боев вытаскивал товарища из-под огня, и пуля снайпера перебила ему позвоночник в районе шеи. Он был парализован, не мог повернуть головы, а перед глазами у него стояла на полочке икона Божией Матери. И он глядел на нее все полгода с небольшим, что пролежал в госпитале. Леня верующим был еще до армии, потянулось сердце в Церковь. А мать с отцом не понимали его. Зачем, мол, тебе это все? Хорошие русские люди: Петр Петрович и Клавдия Петровна. Посидят с ним, потом выйдут в коридор и рыдают: «За что? Он же такой добрый, такой хороший!» И вот он им прошептал незадолго до смерти, тихо так, но можно было разобрать: – Зато вы молиться научились... В.ГРИГОРЯН
На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Почта.Гостевая книга |
