НАСЛЕДИЕ
ЧТО ДЛЯ НАС ДЫМКА?
Беседа о духовном смысле истории города Вятки
с кандидатом исторических наук священником Сергием Гомаюновым
– Отец Сергий, мне известно, что вы давно интересуетесь историей дымковской игрушки. О ней часто говорят как о наследии языческой культуры.
В это и верится, и не верится. Ведь еще в ХIХ веке у нас в России появился заказ на подобные взгляды. Люди, теряя веру, пытались доказать себе и другим, что христианство не затронуло заповедных глубин народной души.
В чем, на ваш взгляд, заключается правда Дымки и, если шире брать, вятской истории?
– Я просто расскажу, как произошла в начале 90-х годов наша встреча с Дымкой. Здесь вот что замечательно – не мы нашли ее как образ православной вятской земли, а она нас. Этот образ начал проступать очень ярко, когда мы прикоснулись к летописям, устным преданиям, игрушкам.
В то время я работал в нашем Кировском пединституте, на кафедре отечественной истории. И мы со студентами, моими учениками, взялись за очень сложную задачу – попытаться понять, в чем заключается духовный смысл вятской истории. Не выдумать его, а выявить в текстах, преданиях.
– Без этого полноценное преподавание, наверное, невозможно. Педагог не может никого увлечь ворохом сведений. Сначала нужно создать картину, заставить дрогнуть сердце.
– Да, это так. И когда мы взялись за эту работу, то предание вятской земли заговорило в прежде неведомых и нечитаемых областях.
С чего бы начать? Вплоть до революции в Вятке был очень любим праздник, глубоко потом позабытый, который назывался Свистунья. В середине 70-х годов о нем почему-то вспомнила областная комсомольская организация. До сих пор не могу понять, что ее в нем привлекло, но постепенно праздник превратился в День города. Впрочем, воспринимался он несколько поверхностно. Если говорить об истории, то происхождение Свистуньи было связано с тем трагическим событием, которое и сделало Вятку Вяткой. Оно выделило нас из других групп русского народа, каждая из которых имела собственное наименование. Так вот, вятские называли себя немножко таинственно – вятские слепороды.
Я долго не мог взять в толк – что значит слепороды? Кому в голову могло прийти такое – столь нелестно себя охарактеризовать?
А когда мы стали распутывать эту цепочку, то вот что обнаружилось. В летописях, которые до нас дошли, есть одно удивительное сказание. Оно повествует о сражении, которое произошло то ли в конце XIV, то ли в начале XV века.
Произошла битва в том месте, где находится Раздерихинский овраг. Это в черте города, туристов туда возят посмотреть на круглую каменную беседку – Витберговскую ротонду. Витберг был первым архитектором Храма Христа Спасителя в Москве, но что-то у него в столице не заладилось, и его сослали в Вятку.
Овраг глубокий, а летом даже красивый. В каком-то смысле из него и вышла вся наша история. Согласно преданию, битва произошла между вятчанами и устюжанами. Они в то время были союзниками в войне с татарами, и богатыри из Устюга спешили к вятским на помощь. Но столкнулись друг с другом в темноте и сражались в течение всей ночи.
При этом приводится какая-то немыслимая цифра потерь с обеих сторон – несколько тысяч человек. Но это несовместимо с масштабами Хлынова, так тогда называлась Вятка. Город не мог выставить столько бойцов. Этой цифрой народ выразил то потрясение, которое пережил.
И вот когда первые лучи солнца осветили место битвы, стало окончательно ясно, что свои своих рубили. Но это не остановило воинов, а наоборот, вызвало обиду, и битва продолжилась с еще большим ожесточением.
– Обстоятельство, что хлыновцы и устюжане не узнали друг друга, вызывает какое-то смутное недоверие.
– Здесь действительно не все ясно. Ведь не случайно сражение в то время называлось бранью. Оно сопровождалось отчаянной руганью, и тут уже русского ни с кем не перепутать.
Но при этом немыслимо предположить, что это предание появилось на пустом месте. Ведь речь идет о событии, которое оставило заметный отпечаток на всей вятской истории. Быть может, в этом случае совмещены несколько событий, разделенных во времени, как это нередко можно увидеть на древних иконах.
– Что могло совместиться в вятском предании?
– На протяжении почти всего XV века вятские и устюжане почти непрестанно воевали. Согласно преданию, все началось как раз с того сражения у Раздерихинского оврага. Историки не так категоричны, но предполагают, что именно тяжелый характер хлыновцев стал причиной этих братоубийственных войн.
Были очень горькие нарекания московских митрополитов по отношению к хлыновцам, которые вели себя неправославно и не по-русски. Но ничто не помогало. Более семидесяти лет воевали друг с другом.
– Число значимое, отсылающее нас к тому, что случилось с русским народом в ХХ веке.
– Да, и второе – чувство вины, которое назревало в хлыновцах. Увидев, что бьются со своими, они не остановились, а только пуще стали рубиться. Отсюда и пошло – слепороды. Но ведь смысл этого слова не в том, что они стали слепыми в ту страшную ночь. А в том, что они от рождения были слепы в духовном, нравственном отношении.
К тому времени, когда мы над этим задумались, произошло одно важное событие. Наш областной архив устроил выставку неопубликованных работ краеведов XIX – начала XX веков. И там я вдруг натолкнулся на текст почти забытого местного исследователя, который в конце XIX века собирал материалы об основании Хлынова. Текст состоял всего из 5-6 листочков, которые на многое открыли мне глаза.
Дело в том, что в истории основания Хлынова тоже была своя трагедия. Известно, что хлыновцы – это люди пришлые, ушкуйники из Великого Новгорода. Пришли они на Вятку на место занятое, но вместо того, чтобы обосноваться еще где-то, на другом берегу, изгнали коренных жителей – вотяков, – сожгли их поселение.
И вот что говорится об этом в рукописи. Оказывается, когда заполыхали дома, из пламени, в котором гибли люди, вылетел белый голубь и мертвым упал к ногам хлыновцев.
В этот-то момент они и ослепли, потому и слепороды. И следующим фактом стали битвы с устюжанами. Сначала били как бы инородцев, инославных, но тут уже своих – русских, православных – стали безжалостно изничтожать. Это был новый акт трагедии. Духовная слепота углубляется.
– Вы говорите о тяжелых вещах. И плохо укладывается в голове, как этот образ хлыновца совместим с той преданностью Христу, которую явили вятские во времена гонений, и какой-то замечательной мягкостью, теплотой, свойственной их характеру. Хотя... слово «слепороды», как оно удивительно безжалостно по отношению к себе...
– Так вот, слушайте дальше. Здесь-то мы и подходим к нашей Дымке. Вятские могли стать вятскими только через покаяние, но покаяние не такое, что сегодня – лбом об пол, а завтра – ложкой по столу.
Началом его как раз и стал наш необычный праздник Свистунья, основу которого составляло некоторое проигрывание злополучной битвы вятчан с устюжанами.
В празднике был один очень интересный момент. Он всегда начинался с панихиды по невинно убиенным. Сейчас мы эту традицию восстановили и молимся о тех, о ком никто больше не молится, о тех, чьи имена вообще неизвестны.
– О невинно убиенных устюжанах?
– Да, об устюжанах, погибших от рук хлыновцев, но и о хлыновцах – тех, кто по слепоте своей духовной жизнь отдал ни за что.
– Какую роль на этом празднике играла дымковская игрушка?
– Именно на этом празднике она и появляется. Часто это свистульки, но одним из самых древних образов дымковской игрушки стала женщина, которая держит на руках младенчика.
Дело в том, что после Раздерихинской битвы и других сражений с устюжанами осталось много вдов с детьми на руках. И первоначально игрушки приносились на праздник не для продажи. Очень долго существовала такая традиция: все сборы за игрушки передавать на содержание вдов, сирот. Всех немощных и нуждающихся.
Праздновалась Свистунья в четвертую субботу после Пасхи. Праздник имел и изменяемую часть, но в нем выделялось ядро, которое включало в себя три основных элемента.
Это обязательно панихида, которая совершалась во всех вятских храмах.
Далее – проигрывание во всех формах сражения. Сходились стенка на стенку, но что интересно. Самым важным была не победа. После схватки противники братались, и это была вершина «стенки на стенку». И третий элемент – дымковская игрушка. Мастерицы готовились к празднику заранее, это был день их жертвы Богу.
Поэтому когда мы создавали нашу школу – православную гимназию, – не было никакого сомнения, что у нас должна присутствовать Дымка. Ребята должны лепить. У деток получаются по-детски игрушки веселые, непринужденные, раскрашенные коряво, наивно. С точки зрения ремесла это, наверное, несовершенно, но главное в них есть – они радостные.
Мы пытаемся сейчас восстановить все три главных элемента праздника Свистунья. И панихиду, и Дымку, и «стенку на стенку». В гимназии сейчас работает талантливый педагог, который возрождает традиции русского стиля, русское боевое искусство. Мы должны это искусство вернуть. Оно сейчас процентов на 90 ушло в область оккультизма, похищено у нас – по-другому не скажешь. Ведь уже Илья Муромец, живший десять веков назад, стал иноком, и был прославлен как святой.
В гимназии детки маленькие пока – самые старшие в 6-й класс ходят. Но когда они высыпали, как горох, с мечами и что-то серьезное показали, это было не только забавно. А потом уже взрослые показали мастерство – они много лет в нем совершенствуются. Так восстанавливается «стенка на стенку».
– Все хочу спросить: откуда это название – Дымка?
– Дымка… Это село с таким удивительным, хочется сказать, сказочным, таинственным названием. Наш город находится на высоком берегу реки. За ней есть низинка, которую каждый год заливает. Тем не менее, в этом месте, совершенно неудобном для проживания, возникло поселение, которое называется Дымковская слобода.
Почему Дымковская, сразу видно. Морозы у нас крепкие. И когда смотришь с высоты на тот берег, там все снегом покрыто, дома заносит иногда под самые окна, а из труб на крышах вот эти дымки идут. В том месте очень хорошие залежи глины. Не всякая глина пригодна для того, чтобы игрушки лепить.
И что еще хочется добавить. Это недоказуемо, но мне кажется, что образ матери с младенчиком, который так часто встречается у дымковских мастериц, возводит нас к образу Божией Матери с Младенцем на руках.
Идет много споров среди историков, искусствоведов – насколько народная культура, и в частности, народная игрушка, способна неискаженно, но на своем языке выявлять Священное Предание. Что говорят на эту тему светские специалисты? Слишком ярко, слишком красиво, мало похоже на византийские образцы (хотя сходство, между прочим, есть). И все! Значит – язычество.
И вот на Свистунье, на Дымке, которые въяве проникнуты самым высоким христианским смыслом, сторонники языческой версии и должны бы споткнуться.
Но вот что я еще хочу сказать. На этом празднике история обращения Вятки не закончилась. Тяга к хорошему у наших была всегда, и Свистунья это выявила очень ярко. Но хлыновцы шаг вперед делали, а потом два шага назад. Это было всегда.
Окончательный перелом, как мне думается, произошел благодаря подвигам и трудам преподобного Трифона Вятского. Это еще одна страница нашего предания. В своем Отечестве, как известно, пророка нет. Святой Трифон пришел к нам из иных русских земель. И через монастырь, через личный подвиг святого Трифона хлыновцы начали превращаться в вятских.
– Но ведь вятскими они называли себя иногда и во времена Хлынова.
– Называли, когда хотели подчеркнуть свою связь с той землей, где поселились. Не случайно возникло это самоназвание – «вятские слепороды». Здесь есть момент покаяния.
Когда мои предки вспоминали, что они христиане, то становились вятскими, по названию нашей земли. Укоренялись в ней. А когда буйствовали, убивали, то гордо именовали себя хлыновцами.
Чтобы понять, что произошло по молитвам преподобного Трифона, скажу, кто такие хлыны. Это люди без корней. Если говорить о библейских образах, то в первую очередь приходит на ум образ Каина. То есть хлын – это человек, которого нигде никто не принимает, который несет в себе несчастье.
– Откуда взялось это слово – «хлын»?
– Есть прямое его обозначение и переносное. Прямое закреплено в корне глагола «хлынуть». Речь идет о людях, которые растекались по лицу земли, как вода. А в переносном значении хлын – это человек перекати-поле. И действительно, хлыновцы и своих корней не имели, и других с корнями вырывали.
– Из Новгорода наши предки были изгнаны за удаль?
– Они не были оттуда гонимы. Искали свободы, которую использовали, чтобы жить за чужой счет. И очевидно было, что никакие словесные нарекания, ничто на них не действовало. Митрополиты сколько увещевали – и все впустую. Почему? Потому что нужен был пример.
И вот когда преподобный пришел на вятскую землю (это было в 1580 году), он начинает свою проповедь с чего? С молчания, молчаливой проповеди, потому что на заскорузлую совесть слова уже не действуют.
Преподобный начал строить монастырь, поселился здесь и стал жить. Надо иметь в виду, что историческая ситуация к тому времени изменилась. Вятская земля уже около века находилась в составе Московского государства. Хлыновство как явление было надломлено, потому что самых буйных выслали.
– Куда?
– В Москву.
– Не с глаз долой, а под родительский, царский присмотр.
– Так получается. В Москве даже возникла слобода наша – хлыновская. И москвичи пугали нашими земляками своих детей. Ты, мол, смотри, не будешь слушаться – таким же станешь.
Но хлыновство как явление, конечно, на Вятке осталось. В чем оно выразилось? Начали строить монастырь – и тут же бросили. Преподобный остался один. При помощи Пресвятой Богородицы он все-таки довел дело до конца. Набрал монахов из местных жителей. И они, что было, наверное, предсказуемо, изгнали преподобного.
Инициатором стал Иона Мамин, которому святой Трифон хотел по кончине своей передать духовное руководство обителью. До конца своей жизни преподобный жил сначала в Слободском, это рядом с Хлыновым, потом вообще вынужден был покинуть пределы вятской земли.
Но непрестанно вымаливал Вятку у Бога. Есть такой эпизод в его Житии. Святой Трифон какое-то время провел в одном из северных монастырей. Один из иноков как-то раз пошел храм закрывать и увидел: стоит преподобный на коленях перед алтарем. Так всю ночь и простоял. Наутро этот монах снова приходит, видит, у святого лицо в слезах, вся епитрахиль мокрая. Инок спросил сочувственно:
«У вас, наверное, кто-то из родных умер, скажите имя, помолюсь о нем». – «Нет, – услышал он в ответ. – За вятских молюсь!»
Вот так он нас выплакал, вымолил.
Когда вернулся за несколько дней до кончины в Хлынов, попросился в монастырь. Иона Мамин отказал наотрез. Но совесть-то мучила. Произошел и в нем перелом. Пришел с покаянием, прощения попросил. И преподобный простил. В завещании святого Трифона, написанном перед смертью, есть такие слова: «И аз грешный призываю вас: Бога ради и ради Пречистой Богородицы Девы Марии храните любовь между собою».
С этого момента, именно с этого момента и становится вятский человек вятским. И что интересно. Духовное чадо преподобного Трифона, св.блаженный Прокопий Вятский, являл собой прямую противоположность образу хлыновца. Те стяжатели – этот нестяжатель. Те искали своего – он ничего своего не искал. И это было явное свидетельство того, что преображение произошло. Вятский народ по молитвам преподобного Трифона смог дать миру своего первого святого.
– Что означает это слово – «Вятка»?
– Точная его этимология нам неизвестна. Возможно, оно восходит к древнеславянскому «вятший». Вятший гость, например, – самый лучший гость, не в смысле горделивости, а в знак уважения. Лично мне, когда я говорю «Вятка», слышится «святки, святой». Это не филологические изыскания с моей стороны. Речь идет о сердечном отклике на слово.
Само слово «Вятка» официально было закреплено в XVIII веке при Екатерине Великой. Но стало доминировать в сознании лет на сто раньше.
И это было связано как раз со святым Трифоном. От покаяния за невинно пролитую кровь, заботы о вдовах своих товарищей, простодушного порыва к небу, за которым следовали глубочайшие падения, наши предки смогли возвыситься до настоящей веры.
– Но главная тема нашего разговора – это народная культура. Ее попытка особым языком, скромно, ненадуманно и в то же время иногда удивительно красиво, сказать о своей вере.
– Сами дымковские мастерицы немногословны. И я здесь хочу поделиться вот какими соображениями, которые, может быть, надо воспринять критически.
Начнем с материала, которым пользуется мастер. Не только с глины, из которой Господь сотворил человека. Я имею в виду нечто большее. Саму попытку уподобиться Творцу, сотворчествовать Ему, работая с глиной, соломой, металлом.
– Мне эта мысль тоже близка. Все начинается с молчания. Хорошего ученика всегда видно, потому что он молчит и вдумчиво пытается проникнуть в суть ремесла. И это молчание является даром Господу, памятованием об Отце Небесном, рождающем Слово.
– Молчание – это начало. Человек с трепетом ждет встречи с материалом и одновременно готовится по-особому открыть свое сердце Небу. Как мне представляется, каждый материал имеет не только прикладное значение.
Вспоминаю, как пришла одна женщина посоветоваться. Она в каком-то из наших детских художественных заведений занималась соломкой, делала инкрустации, картины, а потом ей предложили что-то другое. И она мне сказала: «Я устала от соломки».
«Хорошо, – попробовал объяснить ей я, – но ты посмотри, что такое солома. Она вообще ни на что не гожа, кроме как на подстилку. А посмотри на свой труд, какая с помощью этой соломы красота является. Какая-то негожая солома – и та способна говорить о красоте Божьего мира».
Когда Господь приводил тварь к человеку, и Адам именовал ее, он не просто раздавал ярлыки, а прозревал сущность всякой твари. Вот так и, работая с материалом, нужно чувствовать, что Господь замыслил о нем.
Глина в этом отношении – особый материал. Многое можно показать только через нее. Из пластилина, например, этого уже не сотворишь. Поразительно. Казалось бы, то же самое, а ничего не получается.
Чем прекрасна Дымка? Во-первых, это удивительная простота. Валентина Петровна Племянникова, одна из талантливейших наших мастериц, шутит: «Ну что тут: колбаску раскатал, к другой колбаске прилепил». На самом деле там много элементов, которые составляют фигуру, создают объем.
Что еще мы видим? Эта фигурка, она немножко растопыренная. Плотно стоит на земле, но всегда тянется вверх. И на землю крепко опирается, и горнего не забывает. А что еще? Не изобилует деталями. И вот поразительный контраст с современными игрушками, теми же «Барби», которые стараются точно копировать тело, но при этом впечатление от них совершенно мертвящее. А здесь мы имеем то равнодушие к возможности схватить форму в ущерб сути, которое возводит дымковскую игрушку к иконам.
– Своим аскетизмом?
– Да, это своеобразный аскетизм. И что за счет этой простоты получаем? Вот разглядываешь ее, держишь в руках и понимаешь, что она очень красивая. Она совершенна в этом отношении. И главное – радостная. Я не могу себе представить слепленного из глины в дымковских канонах, например, фашиста, злодея. Это невозможно. Все, что появляется в Дымке, – все радостное, не может проявить через себя никакого зла.
Но красота этой фигурки не банальная, не проданная, а та самая красота, в которой есть многообразие, неисчерпаемость. Ее знают и любят сейчас везде. Японцы влюблены в нашу дымковскую игрушку. Когда они ее впервые открыли для себя, то были поражены, насколько это глубоко. Покупают во множестве, увозят к себе на острова.
– Какие образы предпочитают мастерицы?
– Набор фигурок каноничен: барышни, лошадки, козлики, птички с хвостами веером, которых называют почему-то индюками. Но тот, кто хоть раз видел индюка, скажет, что это не индюк. Когда раскрасочку посмотришь, кажется, что это райская птица.
Но этим не исчерпывается. Валентина Петровна Племянникова в этом отношении творчески дерзновенна. Она неожиданно начала лепить из глины, в канонах дымковской игрушки, вещи совершенно необычные. Вот церковка: как ее слепить, ведь там колокольня? А Валентина Петровна два колокольчика взяла и прилепила прямо к куполу. Получилась церковка-невеста, а колокольчики у нее – как сережки.
Нам всем знакомо сравнение Церкви с Невестой Христовой. Но то, как раскрыла этот образ через Дымку Валентина Петровна, замечательно. Вот так интуитивно, через искусство, она пришла к этой высокой богословской мысли.
И есть еще одно талантливое произведение, которое она, может быть, будет лепить до конца своей жизни. Это Великорецкий крестный ход. Многофигурная композиция, она пополняется постоянно. Там уже десятки фигурок – и миряне, и батюшки, причем узнаваемые батюшки, – те, кто ходил в ход, их угадывают. Вот, например, видишь отца Леонида Софронова и радуешься узнаванию. Есть фигурки батюшек, которые исповедь принимают, кто-то хоругви несет. Там и детки есть, и старушки. Дух нашего Великорецкого хода передается здесь лучше, чем любым фильмом, через эту детскую простоту, игрушку.
Что для нас Дымка? Вот эта глина, которую мы месим на улице, эта грязь под руками православного мастера вдруг преображается, обретает через себя и доносит до нас отблески небесной красоты.
Но разве не то же с хлыновством – ничего в себе не имеющим, никакого отпечатка и образа не несущим. Однако же Господь взял и вылепил из него вятского человека. В Дымке и произошла наша встреча с Богом, через нее мы опознали себя и возрадовались.
Беседовал В.ГРИГОРЯН
 | назад |
| вперед |  |
