ПОДВИЖНИКИ СВЯТИТЕЛЬ ЛУКА ВОЙНО-ЯСЕНЕЦКИЙ 27 апреля исполняется 125 лет со дня его рождения Почему так любим мы святого Луку? За его великую доброту. Без этого ни его сан, ни слава великого хирурга, ни даже исповедничество не вызвали бы в нас ответного жара. На пути к подвигу Мать его была благочестивой православной христианкой, но как-то очень болезненно переживала, что наше священство несовершенно. Особенно непримиримо она относилась к корыстолюбию. Отец исповедовал католическую веру. Каждую неделю он посещал костел и, в отличие от жены, был доверчив, простодушен до крайности. Что роднило столь непохожих супругов – так это любовь к молитве. Сын унаследовал все их достоинства. Он воплотил собой тот идеал священнослужителя, о котором мечтала его мать, – полного бессребреника. В молодости св.Лука (в миру Валентин Феликсович) одно время пытался стать юристом, потом живо заинтересовался живописью, почитая Нестерова и Васнецова. Он даже поехал учиться мастерству за границу – в Мюнхен, но уже через три недели тоска по родине увлекла его обратно домой. Это отрезало ему все пути к эмиграции в годы гражданской войны. Без родины он физически и духовно задыхался. По возвращении из Германии он каждый день, а иногда и дважды в день ездил в Киево-Печерскую лавру, часто бывал в киевских храмах и, возвращаясь оттуда, делал зарисовки монахов, богомольцев, приходивших за тысячу верст. Святому Луке всегда были интересны люди. Валентин мечтал стать фельдшером или учителем, чтобы заботиться о крестьянах в какой-нибудь глуши. Но в конце концов его, не без труда, уговорили получить медицинское образование. «Это соответствовало моим стремлениям быть полезным для крестьян, так плохо обеспеченных медицинской помощью, но поперек дороги стояло мое почти отвращение к естественным наукам», – писал впоследствии святой Лука. Преодолеть себя ему было непросто: «Мозг, точно сжатый резиновый шар, стремился вытолкнуть чуждое ему содержание». Но все-таки Валентин Войно-Ясенецкий блестяще окончил медицинский факультет Киевского университета. Ему пророчили карьеру ученого, а он был искренне обижен, что товарищи не поняли его желания быть «всю жизнь деревенским, мужицким врачом, помогать бедным людям». К тому времени началась русско-японская война, и Валентин Феликсович попал в госпиталь в Чите. Там он женился на сестре милосердия Анне, замечательной девушке, которую все называли святой сестрой. Она желала стать монахиней, но влюбилась и нарушила свой обет. В ночь перед венчанием она горячо молилась и вдруг увидела, что Христос отворачивает свой лик, а затем икона и вовсе исчезает из киота. Этот брак не был счастливым. С самого начала он был отравлен ревностью Анны. Вскоре после революции она скончалась от чахотки. Детьми заниматься Войно-Ясенецкий по-настоящему не мог – поток раненых и больных был слишком велик, не говоря уже о том, что одиннадцать лет он провел в тюрьмах и ссылках. Все дети выросли неверующими людьми. После Читы св.Луке удалось-таки несколько лет проработать «мужицким доктором» в Курской губернии. Вскоре слава о нем разошлась так широко, что люди пошли нескончаемым потоком. «Вспоминаю курьезный случай, – писал он, – когда молодой нищий, слепой с раннего детства, прозрел после операции. Месяца через два он собрал множество слепых со всей округи, и все они длинной вереницей пришли ко мне, ведя друг друга за палки и чая исцеления». Когда врача попытались уволить, один из бывших слепых залез на бочку и призвал народ к бунту. Толпа направилась громить земскую управу... Семье Войно-Ясенецких пришлось спешно переехать в Переяславль. Вскоре состоялась защита докторской диссертации. Один из московских профессоров так оценил этот научный труд в письме к св. Луке: «Мы привыкли к тому, что докторские диссертации пишутся обычно на заданную тему с целью получения высших назначений по службе и научная ценность их невелика. Но когда я читал вашу книгу, то получил впечатление пения птицы, которая не может не петь, и высоко оценил ее». Была и другая радость. Из-за непосильной работы Валентин Феликсович многие годы не постился и не ходил в церковь. В Переяславле он, наконец, смог найти в себе силы вернуться к исполнению христианского долга. Это вызвало большую радость среди верующих. В те годы образованные люди не баловали храмы своим вниманием, и это печалило народ. Приход в церковь знаменитого врача действительно стал событием. В последующие десятилетия святой привел вослед за собой тысячи тех, кому разум застил глаза. В 50-е годы в одной передаче радиостанции Би-Би-Си сообщалось, что группа французских юношей и девушек перешла в православие, сославшись в своей декларации на христианских ученых в СССР – Ивана Павлова, Владимира Филатова и архиепископа Луку Войно-Ясенецкого. * * * После революции семья перебралась в Ташкент. Там Валентин Феликсович стал главврачом местного госпиталя. Уживаться с господами революционерами было очень сложно. Однажды св.Луку жестоко избили раненые красноармейцы, которым он мешал куролесить. В другой раз его едва не расстреляли под горячую руку. Его супруга Анна пережила ужасные часы, ожидая вести о гибели Валентина Феликсовича. Муж вернулся, но пережитое ускорило смерть Анны. Ее чахотка быстро прогрессировала. Перед кончиной она очнулась и перекрестила детей. Целовать не стала, как бы мучительно ей этого ни хотелось, – боялась заразить. Святой Лука остался с четырьмя детьми на руках. Старшему было двенадцать, а младшему – шесть. Две ночи он читал над гробом Псалтирь, стоя у ног покойной в полном одиночестве, а затем Господь ему открыл, что нужно обратиться за помощью к операционной сестре Софье Белецкой. Она с радостью согласилась. Эта чистая женщина весь остаток жизни посвятила Войно-Ясенецким. Все это позволило святому внимательно прислушаться к словам Ташкентского архиерея владыки Иннокентия: «Доктор, вам надо быть священником!» Уже в ближайшее воскресенье Валентин Феликсович был посвящен в сан диакона. Это необыкновенное событие потрясло весь Ташкент, особенно преподавателей и студентов местного университета. Св.Лука исполнял там должность профессора на медицинском факультете. Все попытки «образумить» его были безуспешны. Как вспоминает профессор Ошанин, о.Валентин «ходил по городу в рясе с крестом и тем очень нервировал ташкентское начальство». Был он к тому времени главным врачом городской больницы и общепризнанным первым хирургом, председателем Союза врачей. С крестом на груди читал лекции студентам в университете, а в госпитале у него висела икона. В 1923 году власти нашли сильное средство для борьбы с Церковью. Под их давлением большая часть священников Ташкента перешла в обновленческий раскол. Владыка Иннокентий попытался организовать сопротивление, но безуспешно. Нареченный им епископ был арестован. Сам правящий архиерей не выдержал и уехал на Русский Север. Немногие в те дни сохранили мужество. Протоиерей Михаил Андреев и и отец Валентин объединили вокруг себя всех оставшихся верными священников и мирян. На помощь им прибыл владыка Андрей (Ухтомский), князь по происхождению и настоящий аристократ духа. Он и совершил постриг святого Луки. Причем сначала хотел дать ему имя Пантелеимона, но когда услышал, как отец Валентин читает проповедь, и узнал, что тот любит писать иконы, то решил, что гораздо более подходит Войно-Ясенецкому имя апостола-евангелиста, врача и иконописца Луки. Св.Патриарх Тихон лично благословил его заниматься в священном сане врачебной деятельностью. Это решение Патриарха спасло жизни многим тысячам раненых и больных. Первый арест и ссылка Примерно через неделю после поставления во епископы последовали обыск и первый арест. Однажды ночью владыку вызвали на допрос, продолжавшийся часа два. Его вел очень крупный чекист, который решил поставить вопрос ребром: так кто же вы – друг наш или враг наш? Святой Лука ответил: «И друг ваш, и враг ваш. Если бы я не был христианином, то, вероятно, стал бы коммунистом. Но вы воздвигли гонение на христианство, и потому, конечно, я не друг ваш». В Ташкенте владыка закончил работу над книгой по медицине. На заглавном листе владыка написал: «Епископ Лука. Профессор Войно-Ясенецкий. Очерки гнойной хирургии». Так исполнилось таинственное Божие предсказание об этой книге, которое он получил еще в Переславле-Залесском несколько лет назад. Он услышал тогда: «Когда эта книга будет написана, на ней будет стоять имя епископа». Даже не зная, что «Очерки гнойной хирургии» написаны епископом Лукой, нельзя не заметить, что книгу писал христианин. «Приступая к операции, – отмечает еп.Лука, – надо иметь в виду не только брюшную полость, а всего больного человека... Человек в смертельной тоске и страхе, сердце у него трепещет не только в прямом, но и в переносном смысле. Поэтому... позаботьтесь о том, чтобы избавить его от тяжелой психической травмы: вида операционного стола, разложенных инструментов, людей в белых халатах, масках, резиновых перчатках – усыпите его вне операционной. Позаботьтесь о согревании его во время операции, ибо это чрезвычайно важно...» Несмотря на создание великого, фундаментального труда последовало заключение владыки в Таганскую тюрьму в Москве. Там он однажды отдал свой тулупчик дрожащему от холода полуголому шпаненку. Это произвело огромное впечатление на старика, предводителя бандитов. Ситуация, живо напоминающая один из эпизодов «Капитанской дочки». Из Москвы св.Луку отправили в Сибирь. Тогда-то впервые у епископа Луки сильно прихватило сердце. У него было слабое сердце. Великие сердца нередко бывают слабыми – потому что часто сжимаются от боли за людей. В Красноярске заключенных держали в подвале, загаженном нечистотами. Рядом содержали казаков повстанческого отряда. «Никогда не забуду оружейных залпов, доносившихся до нас при расстреле казаков», – писал впоследствии владыка. Затем его определили в Енисейск. Прибытие врача-епископа произвело сенсацию. Восхищение им достигло апогея, когда он сделал экстракцию врожденной катаракты трем слепым маленьким мальчикам-братьям и сделал их зрячими. Держали святого в одиночной камере. Но, как это было ему свойственно, к своим страданиям он умел относиться спокойно и даже с юмором. В камере было полно клопов, которых он решил выкурить: «Через час поджигания в камере не осталось ни одного клопа. Они, по-видимому, как-то сказали друг другу: «Спасайся, братцы! Здесь поджигают!» В последующие дни я больше не видел клопов». Из Енисейска перевели в Туруханск, где местные жители возили владыку в храм на санях, покрытых коврами. Летом дорога устилалась цветами. У сотрудников ГПУ это вызывало приступы бешенства. Решено было выслать его в безлюдное место. Как вспоминал потом владыка Лука: «Я только спросил спокойно: куда же именно высылают меня? И получил раздраженный ответ: «На Ледовитый океан». К большому удивлению владыки, ссыльные социал-революционеры снабдили его деньгами, енотовой шубой и меховым одеялом. Сопровождал владыку молодой революционер, который воскликнул однажды: «Я чувствую себя в положении Малюты Скуратова, везущего митрополита Филиппа в Отрочь монастырь». Этот комсомолец относился к архипастырю с почти нескрываемым обожанием и поселил его в небольшой деревеньке, где было много верующих, заявивших: «Ваше Преосвященство! Не извольте ни о чем беспокоиться, мы все для вас устроим». У читающего эти строки может сложиться впечатление, что жизнь святого Луки протекала в годы тюрем и ссылок очень легко. Что, конечно, не так. Но дело в том, что единственным источником об этом времени являются записи владыки. А в них он старался больше говорить о хорошем. Месяц шел за месяцем. Утром, когда он вставал со своего ложа, его охватывал мороз, стоявший в избе, от которого толстым слоем льда покрывалась вода в ведре. Однажды его пригласили крестить детей. Он пишет: «У меня не было ничего: ни облачения, ни требника, и за неимением последнего я сам сочинил молитвы, а из полотенца сделал подобие епитрахили. Убогое человеческое жилье было так низко, что я мог стоять только согнувшись. Купелью служила деревянная кадка, а все время совершения Таинства мне мешал теленок, вертевшийся возле купели». И все же пребыванию в отдаленной деревушке пришел конец. В туруханской больнице умер крестьянин, нуждавшийся в неотложной операции. Это так возмутило крестьян, что они вооружились вилами, косами и топорами и решили устроить погром ГПУ и сельсовета. Власти были так напуганы, что немедленно вызвали владыку обратно. Уполномоченный ГПУ, ненавидевший владыку Луку, встретил его очень вежливо. Со скрежетом зубным стерпел даже то, что в его присутствии целая вереница тунгусов со сложенными руками подошла к святому Луке под благословение. Он благословил. Уполномоченный сделал вид, что ничего не замечает. Спустя несколько лет эвенки и тунгусы создали о нем легенду: «Большой шаман с белой бородой пришел на нашу реку, поп-шаман. Скажет поп-шаман слово – слепой сразу зрячим становится. Потом уехал поп-шаман, опять глаза у всех болят». Из Москвы в Туруханск пришло письмо от великого академика Ивана Павлова: «Ваше Преосвященство и дорогой товарищ! Глубоко тронут Вашим теплым приветом и приношу за него сердечную благодарность. В тяжелое время, полное неотступной скорби для думающих и чувствующих, остается одна жизненная опора – исполнение по мере сил принятого на себя долга. Всей душой сочувствую Вам в Вашем мученичестве. Искренне преданный Вам Иван Павлов». Популярность владыки росла, срывая все планы по антирелигиозной работе. Его пытались обвинить в том, что он имеет нетрудовые доходы, но выяснилось, что за свою работу епископ Лука не берет ни копейки. С ним, однако, надо было что-то делать. Вопрос – что? И здесь опять сыграло свою роль то уважение, которое испытывали к нему некоторые чекисты. В Красноярске один из высокопоставленных чекистов сказал владыке, махнув рукой в сторону обновленческого собора: «Вот этих мы презираем, а таких, как вы, очень уважаем». Затем ему выправили бумаги и велели немедленно бежать куда угодно, лишь бы подальше. – И даже в Ташкент? – удивился владыка. – Конечно, и в Ташкент. Только, прошу вас, уезжайте как можно скорее. – Но ведь завтра великий праздник Рождества Христова, и я непременно должен быть в церкви. Как сам он писал, «на это с трудом согласился начальник, но просил меня непременно уехать после литургии: «Вы получите билет на поезд, и вас отвезут на вокзал». Так закончилась первая ссылка владыки Луки. Искушение В Ташкенте его ждали новые напасти. На этот раз владыка разошелся со своим верным другом, отцом Михаилом Андреевым, с которым они вместе боролись с обновленцами, а затем мыкались по тюрьмам. Отец Андрей потребовал, чтобы владыка заново освятил храм, который удалось вернуть из обновленческого пленения. Епископ Лука отказался. Нашла коса на камень. Оба были правы и неправы одновременно. По совести сказать, вина владыки была больше. Освобождение вызвало у него состояние эйфории, которое обошлось ему очень дорого. Начинался послепленный период в жизни святого, из которого он вышел с честью, но ослеп уже физически. Митрополит Сергий (Страгородский), который исполнял в то время обязанности Главы Русской Церкви, видя такой раздор, велел владыке Луке ехать сначала в Рыльск, потом в Елец и, наконец, епархиальным архиереем в Ижевск. «Я хотел безропотно подчиниться этим переводам, – пишет святой, – но митрополит Новгородский Арсений, живший тогда в Ташкенте на положении ссыльного и бывший в большой дружбе со мной и моими детьми, настойчиво советовал мне никуда не ехать, а подать прошение об увольнении на покой. Я последовал его совету... Это было началом греховного пути и Божиим наказанием за него». * * * Владыка продолжал служить, но из-за отказа от предложения митрополита Сергия душевный покой оставил епископа Луку. Весной 1930 года стало известно, что его любимая Сергиевская церковь предназначена к разрушению. Владыка обезумел от горя: «Уже был назначен страшный день закрытия ее, я принял твердое решение: отслужить в этот день последнюю литургию и после нее, когда должны будут явиться враги Божии, запереть церковные двери, снять и сложить грудой на середине церкви все крупнейшие деревянные иконы, облить их бензином, в архиерейской мантии взойти на них, поджечь бензин спичкой и сгореть на костре...» От смерти его спас лишь новый арест. Церковь разрушили, когда он был в тюрьме. Дело в том, что власти решили добиться от него отречения от священного сана. Когда эта авантюра провалилась, решено было выслать его на Север. Очевидцы вспоминают, как его, будто хулигана, дергали за бороду, плевали в лицо. В одной из тюрем в те дни произошел такой эпизод. Его привели в камеру, которая впотьмах показалась пустой. Вдруг рядом послышались глухие все усиливающиеся рыдания. – Кто плачет? О чем плачете? – спросил святой и услышал: – Как же мне не плакать, видя вас? Ведь мы уже давно напряженно следим за вашей судьбой и высоко ценим ваш подвиг. Я член центрального комитета партии социалистов-революционеров. Несчастные. Эсеры видели в святом Луке что-то, что пропустили в годы занятий террором. Чувствовали, что проглядели в России самое главное и погубили ее. * * * Одно время владыку держали в Котласе, потом в Архангельске. Безбожники все еще питали надежды – убедить его оставить сан. Обещали хирургическую кафедру в Москве. О том, чтобы оставить сан, не могло быть, конечно, и речи. Но пребывание за штатом оказалось искусительно. «Со мною случилось тягчайшее несчастье и великий грех, ибо я написал такое заявление: «Я не у дел как архиерей и состою на покое. При нынешних условиях не считаю возможным продолжать служение, и потому, если мой священный сан этому не препятствует, я хотел бы получить возможность работать по хирургии. Однако сана епископа я никогда не сниму». С современной точки зрения, это письмо свидетельство мужества и веры. В глазах святого оно было свидетельством величайшего падения. Вскоре в Ленинграде он зашел в храм и во время чтения Евангелия вдруг почувствовал непонятное, очень быстро нараставшее волнение, которое достигло огромной силы, когда он услышал слова, обращенные к Петру: «Симоне Ионин, любиши ли Мя паче сих?.. Паси овцы Моя...» (Ин. 21, 16). Владыка дрожал всем телом, и в течение двух-трех месяцев всякий раз, когда вспоминал о пережитом, из глаз его градом лились слезы. Но на предложение занять кафедру вновь ответил отказом. Последовали новые испытания: крушение поезда, в котором ехал один из сыновей, болезнь другого, неудачные операции... В это время ему приснился сон. Будто стоит он в маленькой пустой церкви возле раки какого-то преподобного, закрытой тяжелой деревянной крышкой. А в алтаре на престоле, на широкой доске, лежит голый человеческий труп. Рядом стоят студенты и врачи и курят папиросы, а он, епископ Лука, читает им лекции по анатомии. Вдруг стук – это упала крышка с раки преподобного, который, воссев в гробу, с немым укором посмотрел на владыку... И снова он не внял голосу совести, трижды, как святой Петр, отрекся. В хирургии ли дело? Нет. Он горячо каялся потом за годы послепления, каялся за то, что оставил служение, и за то, что занимался медициной. На покаянные слова о хирургии послышался голос из неземного мира: «В этом не кайся!» Наказания посетили его за отказ от служения. Это то, что мы узнаем из его рукописи. Но есть свидетельства, которые показывают владыку в тот период в ином свете. В Туруханске он познакомился с бедствующим батюшкой, которому до самой его смерти в 1941 году посылал денежные переводы на 30-50 рублей. А у себя в Азии однажды он исцелил какого-то крупного начальника из Сталинабада. Ему предложили остаться в этом городе, обещали все мыслимые и немыслимые блага. А он сказал только: – Откройте в городе церковь, и я останусь. Церковь, конечно, не открыли. Владыка никогда не переставал любить Христа. Но на некоторое время людей возлюбил больше. Страшное искушение, но посылается оно немногим – тем, кто способен любить кого-то, кроме себя. Второй арест и ссылка А потом наступил 37-й год. Впервые владыка узнал, что такое пытки, допрос конвейером, когда сутками следователи сменяли друг друга, били ногами, кричали озверело. Начались галлюцинации. Желтые цыплята бежали по полу, внизу, в огромной впадине виделся город, ярко залитый светом фонарей, по спине ползли змеи. Впрочем, явь была не лучше. В следовательскую комнату несколько раз врывался чекист, пестро наряженный шутом, который изрыгал отвратительные ругательства и оскорбления, глумился над верой, предсказывал епископу ужасный конец. В то время профессор из Ташкента А.Аковбян, оказавшийся в одной камере с владыкой, отмечал, что пережитые епископом Лукой скорби нисколько не подавили его, но, напротив, утвердили и закалили его душу. Владыка дважды в день вставал на колени, обратившись к востоку, и молился, не замечая ничего вокруг себя. В камере, до отказа наполненной измученными, озлобленными людьми, неожиданно становилось тихо. Позже, в начале 1939 года, по окончании ежовщины были разрешены передачи. Посылки владыка все до крохи раздавал сокамерникам. А потом началась война. В 1941 году владыке было предложено стать главным хирургом эвакогоспиталя в Красноярске. Жил он там впроголодь, но спас тысячи жизней. К тому времени четыре десятка лет были отданы медицине. Его труд приносил ему много страданий. «Тяжело переживаю смерть больных после операции, – писал епископ Лука сыну. – Было три смерти в операционной, и они меня положительно подкосили. Тебе как теоретику неведомы эти мучения, а я переношу их все тяжелее и тяжелее...» Эти слова очень важны. Большинство из нас с каждым годом кается все меньше, полагая, что мы грешим под влиянием Церкви все реже. У святых же все происходит наоборот. Даже незаурядный врач через год, через десять лет начинает привыкать к чужой боли. Но только не святой врач. Слава архиепископа Луки становилась всемирной. В 1946 году он за свои «Очерки о гнойной хирургии» получил Сталинскую премию. Его фотографии в архиерейском облачении передавались по каналам ТАСС за рубеж. Владыку все это радовало лишь с одной точки зрения. Свою научную деятельность, публикации книг и статей он рассматривал как средство поднятия авторитета Церкви. Служение в Крыму В мае 1946 года владыка был переведен на должность архиепископа Симферопольского и Крымского. Студенческая молодежь отправилась встречать его на вокзал с цветами. * * * Перед этим он какое-то время послужил в Тамбове. Там с ним произошла такая история. Одна женщина-вдова стояла возле церкви, когда владыка шел на службу. «Почему ты, сестра, стоишь такая грустная?» – спросил владыка. А она ему: «У меня пятеро детей маленьких, а домик совсем развалился». После службы повел он вдову к себе домой и дал денег на постройку дома. Примерно в то же время ему окончательно запретили выступать на медицинских съездах в архиерейском облачении. И его выступления прекратились. Он все отчетливее понимал, что совмещать архиерейское и врачебное служение становится все труднее. Его медицинская практика стала сокращаться. * * * В Крыму владыку ждала суровая борьба с властями, которые в 50-е годы одну за другой закрывали церкви. Одновременно развивалась его слепота. Кто не знал об этом, не мог бы и подумать, что совершающий Божественную литургию архипастырь слеп на оба глаза. Он осторожно благословлял Святые Дары при их пресуществлении, не задевая их ни рукой, ни облачением. Все тайные молитвы владыка читал на память. Жил он, как всегда, в бедности. Всякий раз, как племянница Вера предлагала сшить новую рясу, она слышала в ответ: «Латай, латай, Вера, бедных много». В то же время секретарь епархии вел длинные списки нуждающихся. В конце каждого месяца по этим спискам рассылались тридцать-сорок почтовых переводов. Обед на архиерейской кухне готовился на пятнадцать-двадцать человек. Приходило много голодных детей, одиноких старых женщин, бедняков, лишенных средств к существованию. При этом ошибались те, кто надеялся увидеть в его доброте недостаток воли. К пастырям владыка был предельно строг, требуя, например, ходить всегда в рясе. Писал, что православное священническое одеяние – это «не лоскутная, ничего не объясняющая одежда римско-католических священников. Она имеет смысл, она по образу той одежды, которую носил Сам Спаситель». К нарушителям был суров, особенно к стяжателям. Говорил: «Что делать с таким священником? Попробую устыдить его, затрону лучшие стороны сердца его; переведу в другой приход со строгим предупреждением, а если не исправится, уволю за штат и подожду – не пошлет ли Господь на его место доброго пастыря». Но так же строг он был и к мирянам. Вот выдержка из распоряжения: «Объявить всем священникам, что христиане, малодушно объявившие себя в анкетах былого времени неверующими, должны считаться отступниками от Христа (Мф. 10, 33). Их запрещать в Причастии на четыре года...» * * * Умаляло ли это любовь к нему крымчан? Нет! В начале 1951 года архиепископ Лука вернулся самолетом из Москвы в Симферополь. В результате какого-то недоразумения на аэродроме никто его не встретил. Полуслепой владыка растерянно стоял перед зданием аэропорта, не зная, как добраться до дома. Горожане узнали его, помогли сесть в автобус. Но когда архиепископ Лука собрался выходить на своей остановке, по просьбе пассажиров шофер свернул с маршрута и, проехав три лишних квартала, остановил автобус у самого крыльца дома на Госпитальной. Владыка вышел из автобуса под аплодисменты тех, кто едва ли часто ходил в храм. Все знали, что твердость его проистекает из любви. Он потрясал людей не только добротой, но и огненной, презревшей все мирские страхи верой. * * * Скончался он утром 11 июня 1961 года, в воскресенье, когда празднуется память всех святых, в земле Российской просиявших. Панихиды следовали одна за другой, люди заполнили весь двор, внизу стояла громадная очередь. Народ съезжался отовсюду, рыдали со словами: «Ушел наш святой». Вспоминали, кого он вылечил, кого утешил. Шли люди, далекие от Церкви, и даже иудеи, которые несколько лет молились у себя в синагоге о его здравии. Руководство города не пожалело автобусов, предложили тридцать машин, только бы не возникло пешей процессии, только бы поскорее доставить владыку на кладбище. Тридцать машин... Как же низко они оценили народную любовь к святому. Воспользоваться транспортом никто не захотел, да и хватило бы его лишь на одну сотую тех, кто пришел проводить архиепископа Луку в последний путь. Их пытались отрезать от гроба пустым автобусом. И тогда одна женщина крикнула: «Люди, не бойтесь!» Многие закричали от страха – автобус шел прямо на них. Тогда люди облепили борта катафалка и вместе с ним потянулись за церковную ограду. Против воли властей вынесли его на центральную улицу. Улицы были забиты, прекратилось абсолютно все движение. До самого кладбища путь был усыпан розами. Часть пути пришлось проделать по узким улицам, под крики гонителей, запрещавших петь «Святый Боже...» В те минуты ученики владыки вспоминали слова, сказанные владыкой в одной из проповедей: «Вы спросите: «Господи, Господи! Разве легко быть гонимыми? Разве легко идти через тесные врата узким и каменистым путем?» В ваше сердце, может быть, закрадется сомнение, легко ли иго Христово? А я скажу вам: «Да, да! Легко, и чрезвычайно легко». А почему легко? Почему легко идти за Ним по тернистому пути? Потому что будешь идти не один, выбиваясь из сил, а будет тебе сопутствовать Сам Христос; потому что Его безмерная благодать укрепляет силы...» По книге архиеп. Луки «Я полюбил страдание...»
На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Почта.Гостевая книга |
В конце 1942 года исполнилась его заветная мечта. Он снова стал служить. Священный Синод приравнял его лекарский подвиг к доблестному архиерейскому служению и возвел владыку в сан архиепископа Красноярского. После стольких лет мучительной тоски по Церкви «отверз Господь снова уста мои», – писал владыка Лука. В то время в городе была лишь одна крохотная кладбищенская церковь. Но радость затопляла сердце святого. Он снова воссоединился сердцем со своей Церковью.
