ИСТОРИЯ ОТЕЧЕСТВА
ГЕНЕРАЛ МИЛОРАДОВИЧ
14 декабря 1825 г. был открыт счет
жертвам революционного террора в России
«Милости хочу, а не жертвы...»
Он вообще ничего в своей жизни не боялся – генерал Милорадович. Потомок сербов, со времен Петра Великого верно служивших России, широкоплечий, вихрастый.
Был бесстрашным и ужасно добрым – этот человек из тех, кого дети могут теребить невозбранно. Пыхтел своей длинной трубкой и шуткой поднимал солдат в бой. Вышел невредимым из более чем двухсот сражений и пал от руки соотечественника, открыв счет жертвам революционного террора в России.
Это произошло 14 декабря 1825 года.
* * *
Единственная идея, которая воодушевляла русских до той поры, требовала милости, а не жертвы. Даже если речь шла о заведомо виновных. Святой Владимир по крещении хотел запретить казни, но греки его отговорили. И, быть может, правильно сделали, но вот что замечательно. Едва коснулся свет Христов русского сердца, как родилось в нем отвращение к смертоубийству. Было и у нас несколько темных злодейских эпох, но всякий раз наступало просветление.
При императрице Елизавете и вовсе отменили казни без чрезвычайного, «высочайшего» утверждения (как в случае с Пугачевым и декабристами). Сравним с Европой. В Англии в то время вешали за кражу куска хлеба. А у тамошних «декабристов», полковника Деспарди с товарищами, сначала вырвали внутренности, потом сожгли их на глазах у издыхавших мятежников и лишь тогда отрубили головы, а тела четвертовали. Это произошло в 1807 году! Представьте подобное в России того времени. Трудно. Не то слово.
И вдруг все так страшно и быстро, за один лишь век, переменилось. Какой-то бывший семинарист заявил Достоевскому, что ради светлого будущего ему и ста миллионов жизней не жаль. В русской душе Бог и смерть несовместимы, а без Бога – никого не жаль.
* * *
И первым не пожалели всеобщего любимца – генерал-губернатора Милорадовича...
У нас хорошего не помнят, а плохое забывают, чтобы взять да и переделать прошлое на собственный лад. В советское время Милорадовича не ругали – не к чему было придраться. Поэтому походя, с оттенком уважения вспоминали, что был, мол, такой – герой войны, а погиб случайно и глупо.
Что был – правда, что случайно погиб – ведает только Бог, а вот что глупо – полная ложь. Так умереть не всякий достоин, достаточно упомянуть вот что. Пуля, смертельно ранившая Михаила Андреевича, была отлита накануне и предназначалась Каховским царю.
Суворовская школа
Предки Милорадовича были родом из Герцеговины и ходили на турок во главе воинств до 20 тысяч человек. То был один из самых славных сербских родов, которому пришлось перебраться в Россию при следующих обстоятельствах.
Один из Милорадовичей откликнулся на призыв Петра Великого бить османов и, собрав в Черногории войско, совершил несколько удачных экспедиций. Но поход Петра на Константинополь закончился поражением, и Милорадович с родней, офицерами и отрядом в 148 ружей вынужден был оставить родину.
Его внучатый племянник дослужился в России до генерал-поручика и наместника Малороссии, а главное – дал жизнь сыну Михаилу, замечательному нашему полководцу.
Родился Михаил Андреевич в 1771 году. Когда подрос, отправлен был на учебу в немецкие университеты, но больших знаний приобрести не успел. Лет семнадцати он первый раз попал в сражение. Из-за недостатка образованности с Милорадовичем приключались потом забавные курьезы. Так однажды, будучи губернатором Петербурга, он взялся говорить по-французски с другим героем Отечественной войны – генералом Уваровым. Оба владели чужим наречием одинаково ужасно, а дело, между тем, происходило на обеде у царя Александра Павловича. Полководцы что-то живо обсуждали, страшно всех заинтриговав.
– О чем они спорили? – спросил государь по окончании обеда у французского посла Ланжерона.
– Извините, государь, но я ничего не понял: они говорили по-французски, – отшутился дипломат.
* * *
К моменту восшествия на престол императора Павла Милорадович дослужился до капитана. Был честен, проявил себя в боях и любил воинскую службу до обожания. Такие-то орлы были государю по сердцу.
Итальянский поход Михаил Андреевич начал вместе с Суворовым командиром Апшеронского полка. В бою при Лекко проявил находчивость и презрение к смерти, став в 27 лет генералом. Те, кто было заговорил, что чин дан не по летам, вскоре умолкли.
В сентябре 1799 года удар отряда Милорадовича предопределил разгром неприятеля на подступах к Сен-Готардскому перевалу. В разгар сражения солдаты Милорадовича остановились на краю крутого обледенелого спуска. Внизу сверкали штыки французов.
«Ну, посмотрите-ка, как возьмут в плен вашего генерала!» – крикнул Михаил Андреевич и первым скатился вниз. Солдаты кинулись следом и сбили неприятеля с позиции.
Эта история вызвала много смеха. Но не одной храбростью добился Михаил Андреевич уважения армии, а еще и любовью к солдатам. Несколько лет спустя государь Александр Благословенный разрешит Милорадовичу носить солдатскую георгиевскую награду – серебряный крест на Георгиевской ленте со словами: «Носи его, ты – друг солдат». Награда небывалая.
Суворов примечал и отвагу, и народность Михаила Андреевича и давал ему уроки, все больше приближая. Однажды в знак благоволения подарил ученику свой миниатюрный портрет. Милорадович тут же велел вставил его в перстень, надписав с четырех сторон четыре слова: «Быстрота, штыки, победа, ура!» – всю тактику великого наставника.
Александр Васильевич, увидев перстень, заметил, улыбнувшись: «Должно бы еще прибавить пятое слово «натиск» между «штыками» и «победой», тогда тактика моя совершенно бы содержалась в этих пяти словах».
* * *
В 1805 году Россия вступила в череду войн, которые длились десять лет. В Европе усилились французы и турки. Милорадович начал войну, командуя бригадой в составе армии Кутузова. При отступлении отличился в схватках с французами у Амштеттена и в сражении под Кремсом. В последнем ему была поручена фронтальная атака неприятельской позиции. Жаркий бой продолжался весь день. В результате оказались сорваны планы Наполеона окружить русскую армию и был разгромлен корпус маршала Мортье. Милорадович в награду удостоен был чина генерал-лейтенанта.
«Вот генерал, который достал себе чин штыком!» – воскликнул царь Александр.
Но европейскую славу Михаил Андреевич приобрел полтора года спустя. В начале лета 1807 г. османское командование решило овладеть Бухарестом, выбив русских из Молдавии и Валахии. На нас двинулись два турецких отряда – один в сорок, другой в тринадцать тысяч человек. Мы же имели в Бухаресте лишь 4,5 тысячи штыков и сабель под предводительством Милорадовича.
Все ожидали, что генерал а) займет оборону и б) оборона окажется неудачной. Но Милорадович и не думал защищаться. Не давая турецким корпусам соединиться, он перешел в наступление. Русские атаковали отряд Мустафы-паши у селения Обилешти и разгромили его. Турки потеряли три тысячи человек убитыми, наши только – триста. Неприятель был напуган и откатился за Дунай. Придунайские княжества и вся Валахия оказались спасены от разорения.
Бородино
Накануне Отечественной войны Милорадович назначен был Киевским генерал-губернатором.
Между тем ссора с Наполеоном разрасталась. В этом была и наша вина. Еще император Павел завещал нам дружить с корсиканцем. Проучив его с помощью Суворова, государь пришел к выводу, что лишь вместе две наши державы смогут обезопасить себя от подлинных врагов – Англии, Австро-Венгрии, Пруссии.
Мы не должны забывать и того, что мудрый Кутузов был категорически против преследования Бонапарта за пределами Российской империи. Михаил Илларионович умер буквально на границе, так тяжело было ему вести своих солдат навстречу крымской катастрофе, Первой и Второй мировым войнам.
Впрочем, громадная часть вины лежит и на Бонапарте. О чем думал этот великий человек, поднимая руку на Святую Русь?
* * *
Так или иначе, но народ наш оказался тогда на высоте, а армия исполнила свой долг. Милорадовичу поручено было формирование резервных и запасных войск в районе Калуги. Во главе 15 тысяч ополченцев он присоединился к главной армии у Гжатска. Впереди было Бородино.
После битвы русский офицер Федор Глинка напишет в память о том великом дне свою «Авангардную песню»:
Друзья! Враги грозят нам боем,
Уж, села ближние в огне,
Уж, Милорадович пред строем
Летает вихрем на коне.
Идем, идем, друзья на бой!
Герой! Нам смерть сладка с тобой...
Глинке принадлежат также и записки о Бородинском сражении, в котором любовно очерчен портрет Михаила Андреевича:
«Вот он, на прекрасной, прыгающей лошади, сидит свободно и весело. Лошадь оседлана богато: чепрак залит золотом, украшен орденскими звездами. Он сам одет щегольски, в блестящем генеральском мундире; на шее кресты (и сколько крестов!), на груди звезды, на эфесе шпаги горит крупный алмаз. Но дороже всех алмазов слова, вырезанные на этой достопамятной шпаге. На ней написано: «Спасителю Бухареста». Благодарный народ поднес этот трофей победителю при Обилейшти.
Средний рост, ширина в плечах, грудь высокая, холмистая, черты лица, обличающие происхождение сербское: вот приметы генерала приятной наружности, тогда еще в средних летах. Довольно большой сербский нос не портил лица его, продолговато-округлого, веселого, открытого. Русые волосы легко оттеняли чело, слегка прочеркнутое морщинами... Очерк голубых глаз был продолговатый, что придавало им особенную приятность. Улыбка скрашивала губы узкие, даже поджатые. У иных это означает скупость, в нем могло означать какую-то внутреннюю силу... щедрость его доходила до расточительности.
Высокий султан волновался на высокой шляпе. Он, казалось, оделся на званый пир!.. Бодрый, говорливый (таков он всегда бывал в сражении), он разъезжал на поле смерти, как в своем домашнем парке: заставлял лошадь делать лансады, спокойно набивал себе трубку, еще спокойнее раскуривал ее и дружески разговаривал с солдатами. «Стой, ребята, не шевелись! Дерись, где стоишь! Я далеко уезжал назад: нет приюта, нет спасения! Везде долетают ядра, везде бьет! В этом сражении трусу нет места!» Солдаты любовались такими выходками и добрым видом генерала, которого знали еще с итальянских походов. «Тут все в беспорядке!» – говорили ему, указывая на разбитые колонны. «Бог мой! (его привычное слово), я люблю это: порядок в беспорядке», – повторял он протяжно, как будто нараспев.
|
Пули сшибали султан с его шляпы, ранили и били под ним лошадей; он не смущался: переменял лошадь, закуривал трубку, поправлял свои кресты и обвивал около шеи амарантовую шаль, которой концы живописно развевались по воздуху. Французы называли его русским Баярдом... Один из самых неустрашимых генералов, А. П.Ермолов, писал к нему: «Чтоб быть везде при Вашем Превосходительстве, надобно иметь запасную жизнь». – Это был генерал Милорадович!»
* * *
Эти слова написаны были к 27-й годовщине Бородинского сражения. О чем думал, сочиняя эту оду в прозе, отставной полковник и бывший декабрист Федор Глинка? Долгие годы он состоял при Милорадовиче адъютантом, так что Михаил Андреевич стал для него в конце концов другом и учителем. Но...
Накануне мятежа Глинка зашел к Рылееву со словами:
– Смотрите, господа, чтобы крови не было.
– Не беспокойтесь, приняты все меры, чтобы крови не было, – солгал Рылеев, посвященный в планы убийства царской семьи.
И Глинка поверил. И первым пал человек, которого он любил, как отца.
* * *
Впрочем, все это будет позже. Вернемся на поля Отечественной войны, когда мы еще знали, кто наш враг, а кто брат.
В Бородинском сражении мы сошлись с армией достойной нас. Имелось, впрочем, одно важное отличие. Мы были православными. У нас несколько тысяч мужиков-ополченцев все время, пока шло сражение, собирали под пулями раненых. Европейцы же забывали о своих, едва те выбывали из строя. Последнего из увечных подобрали только через 50 дней.
Перед битвой русские дали обет Самой Владычице нашей Богородице «положить головы за веру и Отечество» и честно ему следовали. Рассказывают про одного раненого гренадера, которого долго ощупывал лекарь. Товарищи с состраданием наблюдали за этим:
«И вдруг слышат, как гренадер зубами заскрипел, а следом стон тихий у него вырвался... Что такое? А гренадер, с трудом повернув голову к офицеру, говорит:
– Я не от слабости, а от стыда, Ваше Благородие... Прикажите, чтоб лекарь меня не обижал.
– Да чем же он, – спрашивает офицер, – тебя обижает?
– А зачем он спину мне щупает, я русский, я грудью шел вперед».
Такова была наша армия в те годы. Есть чем гордиться.
* * *
Михаил Андреевич, действуя в составе армии Барклая-де-Толли, командовал тремя пехотными корпусами на правом фланге и успешно отбил все атаки французских войск.
После Бородина ему выпала честь – возглавить арьергард, то есть прикрывать отход наших войск. 26 дней его полки дрались непрерывно. Об этом мало известно, но иные сражения длились по десять и более часов. Особенно в тех боях отличились крестьяне – ополченцы и партизаны. Восхищение ими Милорадович сохранил на всю жизнь, а в те дни писал:
«Вооруженные мужики истребляют врагов без пощады. Один староста в Красной Пахре собрал 3 000 конных мужиков и защищал свою слободу с таким успехом, что я наградил его Георгиевским крестом 5-го класса. Вчера привели ко мне мужиков из Каменки. Я им роздал ружья, взятые у неприятеля. За этими ружьями со всех сторон приходят ко мне мужики. Сии почтенные русские патриоты столь ожесточены против французов, что покупают оружие у казаков за дорогую цену».
|
Быть может, именно к этому периоду войны можно отнести такой эпизод. Как-то Милорадовичу донесли, что Мюрат, находясь на французских аванпостах, под обстрелом русских егерей пил шампанское. Тогда задетый за живое Милорадович приказал поставить впереди русских постов легкий походный стол – и не только выпил шампанского, но и съел обед из трех блюд.
К первопрестольной враг подошел измотанным, и в этот момент произошел важный психологический перелом в войне. Милорадович потребовал от наполеоновского авангарда во главе с маршалом Мюратом остановиться. Объяснил, что если русским отрядам и беженцам не дадут спокойно покинуть Москву, французов встретит бой на штыках и ножах на каждой улице и в каждом доме древней столицы.
Мюрат не сомневался, что Михаил Андреевич сдержит свое обещание. В результате три недели французы покорно ждали, когда русские ослабевшие, но неустрашимые позволят войти в город. Так мы навязали им свои правила ведения войны, обрекая на поражение.
Изгнание двунадесяти языков
Если во время отступления Милорадович прикрывал отход армии, то при наступлении его арьергард, напротив, стал авангардом.
|
Главной задачей было отрезать Наполеону дорогу в богатую Малороссию. На пути французов оказался один только корпус Дохтурова. И тогда Михаил Андреевич, за день проделав со своими отрядами 50 верст, пришел к Дохтурову на помощь. Кутузов прозвал тогда Милорадовича «крылатым». Войска корсиканца, не сумев проломить нашей обороны, вынуждены были отступать по местности, дотла ими разоренной.
Впереди Вязьма. В двенадцати верстах от города несколько русских полков врезались в неприятельскую колонну и отсекли бригаду Нагеля, почти полностью ее уничтожив. Разгорелось сражение, в котором три наполеоновских корпуса потерпели поражение.
Уцелевшие французы бежали, устилая дорогу трупами. На плечах противника наши ворвались в город – с музыкой, барабанным боем и распущенными знаменами, очистили Вязьму штыками и потушили пожары. После этого первым делом Милорадович бросил клич к окрестным жителям восстановить храмы Божии и дать кров тем, кто его потерял.
* * *
Следующее большое сражение состоялось на дороге из Смоленска в Красное. Стремительным броском Милорадович вновь в который раз преодолел огромное расстояние. Три дня подряд добывал себе ночлег в бою, выбивая французов из деревень.
«Наполеону очень не нравилось, – пишет Глинка, – что Милорадович стоит под дорогой и разбивает в пух корпуса его; но делать нечего!.. Последняя рана, нанесенная ему вчера, чувствительнее всех прочих».
Речь идет о разгроме маршала Нея, где враг потерял 15-20 тысяч убитыми и 22 тысячи пленными. В решающий момент битвы легендарный Ней воскликнул: «Победим русских их же оружием – штыками». Молча, без выстрелов сошлись две армии в рукопашном бою. Из четырех колонн неприятеля одна была положена на месте, остальные бежали.
Около шести сотен французов укрепились с пушками в лесу, заявив, что сдадутся только Милорадовичу, иначе будут биться до последнего.
«Да здравствует храбрый генерал Милорадович!» – кричали пленные.
Михаил Андреевич заботился о них, как о своих, раздавая хлеб и деньги. На поле боя подобраны были недалеко от убитой матери два французских малыша Пьер и Лизавета. Под огнем картечи они метались, взявшись за руки, не зная, что делать. Милорадович принял их под свою опеку. На ночь дети молились, поминали родных, подходили к генералу поцеловать руку. К счастью, через несколько дней среди пленных нашелся отец ребятишек, которого добрейший Милорадович взял к себе.
* * *
|
По ходу дела взял Варшаву, во главе русской гвардии бился в Лейпцигской «битве народов» и т.д. Его вклад в победу был так же значителен, как и Раевского, Ермолова, Дохтурова... То было братство не просто великих полководцев, Ней и Мюрат были ничуть не хуже, но мы их побили. Потому что умели верить крепче, любить сильнее и смеяться от всего сердца. Знали: с нами Бог!
За други своя
А потом наступил мир. Трудно сказать, насколько хорош Милорадович был в качестве столичного генерал-губернатора. Душой он принадлежал совсем другой, не петербургской, эпохе. Полагал, что если не мешать другим работать, то все само собой образуется (по уму не мешать, о декабристах предупреждал государя, да тот отмахнулся).
Вспомним любимую поговорку Михаила Андреевича: «Я люблю порядок в беспорядке». По этому правилу живет природа, ему следовала и старая Московская Русь. С виду все ужасно: стружка летит, пар столбом, там не так, здесь не эдак, а дело, между тем, движется, и земля процветает.
По этому и ударил когда-то Петр Великий, готовый всякой пылинке назвать ее место. При нем втрое выросли подати и вымерла десятая часть народа. Зато реформы! Это побудило неврастеничного Белинского сказать: «Для меня Петр – моя философия, моя религия, мое откровение во всем, что касается России».
|
Едва начала оправляться Русь, как раздался вопль: «Забыты заветы!» – и явился нам полковник Павел Пестель. Сын злодея-губернатора, наводившего ужас на Сибирь, Пестель и сам был мастер прохаживаться палкой по солдатским спинам. А главное – все нам расчертил на сто лет вперед, всюду решил навести порядок. Для начала он мечтал в 10 раз увеличить число жандармов в России: «Для составления внутренней стражи, думаю я, 50 000 жандармов будут для всего государства достаточны».
Далее – развернуть мощную сеть стукачей: «Тайные розыски, или шпионство, суть посему не только позволительное и законное, но... можно сказать, единственное средство, коим высшее благочиние поставляется в возможность достигнуть предназначенной ему цели».
Высшим благочинием он называл то, что впоследствии будет наименовано НКВД и т.п. На пути этих планов стоял государь, поэтому предполагалось истребить всех членов царской фамилии поголовно (был внесен в списки будущий Царь-Освободитель Александр Второй. Вот когда его первый раз приговорили!). Проделать это должен был Каховский с 11-ю «апостолами». Затем предполагалось объявить, что прочие декабристы здесь ни при чем и душегубов повесить.
* * *
Вот с чем столкнулся Милорадович на Сенатской площади. Для него-то самого свобода и братство не были теорией. Он воплощал их, не придавая этому значения, по одному лишь сердечному чувству. Все время кого-то спасал и вызволял. Помог собрать деньги на выкуп из рабства поэта-самоучки Ивана Сибирякова. А когда к нему привели другого поэта, Пушкина, обвиненного в сочинении крамольных стихов, спросил:
– Правду ли говорят об этих стихах?
Пушкин ответил, что правду: стихи он, впрочем, сжег, но может и восстановить, чтобы не выглядеть трусом. И восстановил. Эта честность порадовала Михаила Андреевича, как он говаривал после: «Пушкин пленил меня своим благородным тоном...» От лица царя Милорадович простил поэта. Государь, узнав, как все повернулось, нахмурился, но ограничился тем, что выслал Пушкина в благодатный Кишинев.
Милорадович, покончив с этим, уселся с Федором Глинкой обсуждать, как окончательно устроить свое имение под Полтавой. Там выстроен был великолепный дворец и разбит чудесный сад – Михаил Андреевич любил садоводство. Но для кого он старался? Для института бедных девиц Полтавской губернии, которым это любовно устроенное гнездо готовилось в подарок.
* * *
Так проводил Милорадович свои дни. Между тем приближались роковые события, когда опустел трон и этой неразберихой воспользовались заговорщики.
Чего они хотели? Мы с тех пор, как окрестили декабристов масонами, решили, что все нам ясно, да только это самообман. Масонство лишь расшатало их и испортило. Из более чем сотни мятежников, отправленных в Читу, лишь тринадцать посещали церковь, а остальные чужды были вере. Но когда они вышли спустя тридцать лет на свободу, то не к Чернышевскому потянулись, а в кружки славянофилов.
Так что за идея ими двигала?
Тот, лишенный русской широты и благодушия, патриотизм, что и наполеоновскими армиями. Себя, а не Бога возомнили они источником блага для Отечества. Ударом кутузовского сапога эта идея была вышвырнута обратно в Европу. И вернулась с нами из Парижа вкупе с другими французскими болезнями.
* * *
Восстание вспыхнуло одновременно в двух концах империи. На юге полк Муравьева-Апостола выпил за день 184 ведра вина на тысячу человек, солдаты стали срывать эполеты с командиров и грабить мещан. В одной избе мятежники подняли из гроба труп столетнего старика – и принялись с ним плясать.
В Петербурге вышли на Сенатскую площадь и столпились вокруг памятника своего кумира – Петра I. Солдат выманили обманом. Говорили, что целая армия стоит близ столицы и всех уничтожит, кто присягнет Николаю. Бестужев врал, что его прислал Великий князь Константин и т.п.
Когда на площадь выехал митрополит Серафим, его встретили насмешками и бранью. «Довольно лжи, – закричал Каховский, – возвращайся на свое место в церковь». В ответ владыка поднял крест и спросил тем голосом, от которого кровь леденеет в жилах:
– Это не внушает тебе доверия?
И тогда Каховский поцеловал крест.
Думал ли он в тот момент о своем предшественнике – Иуде? Пусть помнят об этом поцелуе все, кто надеется соединить веру и революцию.
Следом за владыкой на площадь выехал генерал Милорадович. Он хотел одного – не дать произойти кровопролитию.
– Скажите, кто из вас был со мной под Кульмом, Лютценом, Бауценом? – крикнул генерал.
Мятежники, не зная, куда деться от стыда, смолчали.
– Слава Богу, – воскликнул Милорадович, – здесь нет ни одного русского солдата!
В рядах восставших наметилось замешательство. Там были солдаты, видавшие и Кульм, и Лютцен.
И тогда Каховский выстрелил.
За ним начали палить другие. Кюхельбекер целил в Великого князя Михаила Павловича, но его толкнул под руку какой-то матрос. В ответ понеслись залпы картечи.
А в это время Милорадович лежал на снегу, еще живой.
* * *
Он умирал потом, весь день и половину ночи, и даже тогда продолжал вести русских за собой, все выше подымаясь над убийцами.
Когда вынули пулю, пошутил, обратившись к другу Аполлону Майкову: «Вот что после твоего сытного завтрака не могу переварить». И добавил со вздохом облегчения: «Слава Богу, это пуля не ружейная, не солдатская... Я уверен был, что в меня выстрелил какой-нибудь шалун».
А что декабристы? Вот несколько слов, которые скажут об этом потомки: «Самый тяжелый грех декабристов: они выдавали солдат... рассказали все о простых людях, слепо доверившихся им».
Перед смертью Милорадович освободил своих крестьян. Восставшие хотели пойти еще дальше – вовсе отменить крепостное право. Но своих собственных мужиков на волю так и не отпустили.
То, о чем они болтали, Милорадович делал. Они только хотели быть великодушными, а он уже был. Они полагали, что чужой кровью восполнят свою плюгавость, а он своей кровью заливал чужие грехи. И даже не понял толком, что в который раз победил своих врагов благородством.
Когда прибыл посланник от государя принц Евгений Вюртембергский, Милорадович по-дружески ему кивнул. В ответ на попытку обнадежить заметил:
«Здесь не место предаваться обольщениям. У меня антонов огонь в кишках. Смерть не есть приятная необходимость, но вы видите, я умираю, как и жил, прежде всего с чистой совестью... До свидания в лучшем мире».
В три часа ночи его не стало.
Через несколько месяцев, когда казнили декабристов, никто из приговоренных не подал Каховскому руки.
В.ГРИГОРЯН
 | назад |
| вперед |  |
