Паганини впервые в истории музыки сделал исполнение сольных концертов захватывающим, феерическим зрелищем и средством подчинения толпы своему магическому влиянию. Воздействие его на слушателей было чарующим. Необычайно глубокий, проникновенный и красочный звук его волшебной скрипки «Дель Джезу», созданной великим скрипичным мастером Гварнери, в сочетании с феноменальным мастерством и артистизмом исполнения просто парализовал слушателей.

Огромную роль играл и необычный, почти демонический внешний вид великого маэстро. От природы он имел неестественно длинные руки и, по свидетельству современников, обладал феноменальной силой пальцев. Слухи и легенды приписывали ему сделку с нечистой силой, что, судя по некоторым чертам его исполнительского стиля, было недалеко от истины. Толпа требовала чудес, и Паганини был тем, кто умел их творить не хуже графа Калиостро. Для публики своего времени он был настоящим чародеем.

Перед маэстро преклонялись, его превозносили и боготворили. Паганини был тем, кто пришел в искусство «во имя свое» (Ин. 5, 43): «И якоже слышасте, яко антихрист грядет, и нынe антихристи мнози быша…» (1Ин. 2, 18). И, хотя многие секреты его исполнительского мастерства доступны сегодняшним студентам консерватории, для своего времени он был властителем сердец, неразгаданной загадкой. И только он один владел всеми этими секретами вкупе и в совершенстве.

Многие современники, заплатив фантастическую цену за возможность побывать на концерте Паганини, признавались впоследствии, что это того стоило. Души избалованных европейских меломанов упивались его совершенным звуком, получая, можно сказать, эротическое наслаждение. Волнующе вибрато, введенное им в практику скрипичной игры, производило эффект пения живого человеческого голоса, при этом превосходящего по силе и глубине всех певцов итальянской школы бельканто.

В совершенстве владея непрерывной по звучанию сменой смычка, он создавал звучание непрерываемого дыханием пения, и слушателям начинало казаться, что они слышат пение ангелов. В технику игры он ввел флажолеты, имитирующие звук флейты, и игру пальцами обеих рук (Pizzicato), что заставляло скрипку звучать наподобие гитары или мандолины.

Для достижения наибольшего эффекта маэстро изменил и внешнюю форму исполнения. Исполнитель-солист больше не сидел среди других музыкантов, а стоял на виду у всех, прямо перед авансценой. Знаменитый фокус с лопнувшей струной, приводивший публику в экстаз, время от времени повторялся на концертах в различных европейских странах.

Несомненно, что художественный дар великого музыканта был дан ему от Бога, но жажда наживы и сенсации, преобладание над служением исполнительского артистизма указывали на неблагоприятное, если не бедственное духовное состояние. В его исполнительском искусстве отходило на второй план не только содержание музыки, но даже и сама музыка. Вся жизнь и смерть великого музыканта были окружены невероятным количеством скандалов и судебных разбирательств.

Собственные сочинения великого маэстро отличаются внешней эффектностью и виртуозным блеском. Его 1-й и 2-й концерты и 24 каприса для скрипки до сих пор популярны, но прочие сочинения в художественном отношении мало интересны.

А теперь посмотрим, каково было влияние феномена Паганини на современных ему музыкантов. А под его влиянием наступает эпоха музыкального романтизма, стиль «бури и натиска». Будучи всплеском эмоциональности, романтизм оставил после себя в музыке великие произведения. Но в истории исполнительского мастерства он послужил переходным периодом между искусством и спортом.

В этот период исполнительское искусство стремительно развивается. И вслед за Паганини на авансцене музыкального романтизма появляется Генрик Венявский (1835-1880 гг.), а среди пианистов звездами первой величины заблистали мечтательный Фредерик Шопен (1810-1849 гг.) и неистовый венгр Ференц Лист (1811-1886 гг.), который сотворил за роялем то, что Паганини делал со скрипкой. Его слава композитора и исполнителя гремела по всему миру. Но именно мрачный романтизм юного Листа, увлеченного образами смерти, вслед за Гектором Берлиозом, написавшим «Фантастическую симфонию» о душе самоубийцы, еще шире приоткрыл в музыкальном искусстве врата во ад и сделал демонизм модным музыкальным культом.

Юный Лист не был тонким обольстителем, как Паганини. В своей тяге к смерти и демоническому миру он был предельно откровенен и именно этим подкупал своих слушателей. Через творчество Листа бесовский мир, уже нисколько не маскируясь, стал быстро заполонять восторженные умы и сердца меломанов. Список произведений, написанных им в разные годы, показывает, как далеко продвинулся музыкант на этом мрачном пути. Это сочинения «Орфей» и «Прометей», «Пляска смерти», ряд «демонических этюдов», «Мефисто-вальсы», симфоническая поэма «От колыбели до могилы», опера «Фауст» и т.д.

К счастью, не все творчество великого композитора было выдержанно в этом духе. Со временем в его страждущей душе умножаются стремления к светлому и святому, он все чаще приходит в церковь и молится Богу. В начале 60-х годов композитор переселился в Рим, а в 1865 г. он принял малое пострижение и вскоре стал аббатом. С этого момента всю свою творческую деятельность Лист направляет на служение Католической Церкви. Плодами этого периода явились оратории «Св. Елизавета» и «Христос», Реквием, несколько месс. Оратория «Св. Станислав» (начатая в 1884 г.) осталась незаконченной.

Но сосуд Пандоры был уже приоткрыт, и под влиянием европейского романтического сатанизма бесовщина начинает врываться и в целомудренную прежде русскую музыкальную культуру. На этом бушующем огнем адском поприще особенно продвинулся Александр Скрябин (1871-1915 гг.), написавший, в частности, такие симфонические произведения, как «Прометей», «Поэма огня», «Поэма экстаза», а также поэмы для фортепиано: «Трагическая», «Сатаническая» и «К пламени». Скрябин, хотел он того или нет, послужил музыкальным предтечей русской революции. Все его творчество было насквозь пропитано идеей самоутверждения, богоборчества и сметающего все на своем пути революционного экстаза. И, видимо, только Сам Господь не позволил ему закончить главное дело его жизни – возведение своего рода Вавилонской башни в искусстве – грандиозной «Мистерии», задуманной им как синтез всех видов искусства – музыки, поэзии, танца, архитектуры, цвета и света.

В искусстве тоже есть место покаянию, и достойным ответом Скрябину в русской музыке послужило целомудренное и высокодуховное творчество Чайковского и Рахманинова. Но идеи, принесенные волной романтизма, живы и по сей день, и они наложили печать сенсации на нашу нынешнюю музыкальную культуру. Не будем говорить о рок-эстраде, которая откровенно и целенаправленно обслуживает животные инстинкты. Обратим внимание на любую музыкальную афишу, где написано: «Лауреат всевозможных и невозможных конкурсов…» и т.д., и т.п.; и ниже – огромными буквами что-нибудь типа «Апполон Великопупкин», а дальше небольшим шрифтом в самой нижней части афиши указаны авторы, имевшие честь написать для виртуоза свои произведения: «Бах, Бетховен, Моцарт, Чайковский, Рахманинов и др.».

Вероятно, не только из соображений этических, но также и из исторических было бы справедливо размеры шрифтов поменять местами; как несомненно и то, что такое гипертрофированное внимание к личности и заслугам исполнителя в ущерб самой музыке возникло именно под влиянием феномена Паганини.

Однако это далеко не все последствия влияния обольстителя на идеалы музыкальной культуры. Ведь не секрет, что и сегодня, приводя ребенка в музыкальную школу, родители мечтают не о его служении законам Божественной гармонии, не о пении во славу Божию на клиросе храма, а о славе вундеркинда: о сцене, заваленной букетами цветов, и о восторге восхищенной публики. И то, что мы порой вынашиваем в своем сердце долгие годы упорных занятий, на самом деле сводится лишь к одному мгновению: «…последний взмах смычка, и публика взревела… многотысячный зал содрогается от оваций…» Это и есть та вожделенная порция славы, за которой приходится идти всю первую половину жизни и расплачиваться всю вторую.

В богатой талантами России это особенно заметно. Проходит не один десяток лет изнурительного труда, успехов и разочарований, прежде чем повзрослевший вундеркинд вдруг осознает, что стал игрушкой в руках всемирной мафии дельцов, специализирующихся на эксплуатации искусства; а весь этот шум и гам – лишь суета сует; и любить-то стоит только музыку в своем сердце, а не себя в музыке.

Один из великих музыкантов оставил горькую шутку о том, что Божественный дар искусства хотя и дается многим, но по премудрому промыслу Божию не во всей полноте. Он рассказал об этом так: «Когда я сочинил свои первые ноты, то сказал: «Это – Я!» Но вскоре я узнал, что есть и другие композиторы и что одного из них зовут Моцарт. Тогда я стал говорить: «Я и Моцарт». Когда я еще немного подрос и больше узнал о музыке, то стал говорить: «Моцарт и Я». А теперь я знаю о музыке достаточно, чтобы сказать только одно: «Моцарт».

Но и это не предел, есть еще более высокое отношение к музыке, когда человек вдруг приходит к тому, что в нем оживают слова: «Не нам, Господи, не нам, но Имени Твоему даждь славу» (Пс. 113, 9). Во искушение ли музыка дана человечеству? Весть ли она мира горнего, или лукавый дар от преисподней? И, наконец, в чем ее сверхзадача?