БЕСЕДА
ВЕРНУТЬСЯ
В ХРАМОВОЕ ПРОСТРАНСТВО
О проблемах современного города. С чего они начались, и где искать выход
Когда-то города были теми узлами народной жизни, которые собирали в себе все лучшее. Так, например, возникли Иерусалим, Киев, Ярославль. При этом каждый городишко, даже такой небольшой, как Усть-Сысольск (ныне Сыктывкар), сам по себе был столицей, сам себя обеспечивал.
Затем их стали ставить по указке из Центра, не думая, что с ними станет, когда они вырастут. И вот они выросли... Наш сегодняшний разговор с писателем Григорием СПИЧАКОМ посвящен именно этой проблеме.
– Григорий Иванович, так что же произошло, когда они выросли – города?
– После распада СССР остались тысячи городов, в том числе наш Сыктывкар, которые не могут себя содержать. Все реформы ЖКХ упираются в то, что ни население, ни государство не могут выдержать подобной нагрузки. Вся наша экономика увязла, будучи не в силах с этим справиться.
Эта ставка на гигантоманию, она коснулась и села, где можно десятилетиями наблюдать такую картину: мощный трактор везет тележку с охапкой сена, сжигая больше топлива, чем стоит этот груз. При этом год за годом говорится о мифической малой механизации, хотя совершенно непонятно, чем мини-трактор лучше лошади. В Польше сейчас лошадей больше, чем в России, и сельское хозяйство там процветает.
Мы же упорно не желаем возвращаться к естественному ходу дел – в этом наша беда. Каждый наш город – это тот же трактор, везущий клок сена. На каждую единицу продукции он тратит немыслимые ресурсы.
– Как мы пришли к этому?
– Все началось с централизации жизни в России. До административной реформы Екатерины Второй русское сознание не знало такого понятия, как «провинция». Даже такое выражение в русском фольклоре, как «стольный град», подразумевал не центр административного управления, а наличие нескольких престолов, то есть церквей, где можно было праздновать весь календарный цикл Православной Церкви.
Точкой отсчета был главный, например, Рождественский собор. Через месяц с небольшим прихожане собора и других храмов города шли в гости в Сретенскую церковь и так далее.
– Подобное я видел в Санчурском районе Кировской области. Там многие верующие обходят по праздникам все храмы своего городка и окрестных сел.
– Раньше это было нормой и давало ту полноту жизни, которая превращала каждый городок или куст из нескольких сел в своеобразный центр мироздания. Поэтому не было оттока молодежи, поэтому реформы в Москве или Петербурге не разрушали страну до основания. Не было упований на столицу и не было разочарований, что она, мол, работать не дает.
Что интересовало людей за пределами города? Главным образом, святыни. Киево-Печерская лавра, Троице-Сергиева, Иерусалим, наконец. Причем человек мог проехать в монастырь мимо Москвы, даже не заглянув в нее. А зачем? Там все то же, что и в его родном городе, даже если он был крохотным. В Сольвычегодске, например, имелось пятьсот человек населения, но это был город. Почему? Потому что там стояло четырнадцать храмов.
Столица могла переезжать из Киева во Владимир, из Владимира в Москву. Но это ничего не значило. Потому что настоящий центр страны находился вообще не на земле. Столицей был Небесный Иерусалим, одинаково близкий и москвичу, и устьвымцу.
– Что произошло после административной реформы Екатерины?
– Кстати, именно тогда, в 1780 году, появился наш Усть-Сысольск. По инерции он и другие наши города и крупные села оставались сами себе столицами, сколько могли. Даже в Ижме до сих пор можно встретить фисгармонии, доставленные прямиком из Чикаго. Их везли сначала по морю-океану, потом по Печоре. Так было дешевле и проще, чем доставлять инструменты из Петербурга. Сейчас, после сотни лет развития транспорта, Америка для нас гораздо менее досягаема.
Это превращение цветущих населенных пунктов России в медвежьи углы завершилось после революции, но началось при Екатерине, потому что после разгрома Пугачева в 1773 году и Запорожской Сечи в 1775-м государство решило показать народу, что десница государева ока простирается в каждый отдаленный уголок империи.
Петербург – город, построенный вообще за пределами Московской Руси, начал отнимать у провинции право решать подчас мельчайшие вопросы. Начали считать церкви, людей, кур, не говоря о деньгах. До тех пор, пока судила община, все решалось на местах, но вот все соки устремились в столицу. Преодолеть сопротивление народа государству было, правда, очень трудно, особенно если говорить о таких удаленных территориях, как Коми. Вплоть до XX века на всем течении реки Вымь был один урядник. Он работал на столицу, но физически не мог во все вмешаться.
После революции процессы централизации усилились во много раз. И хотя столица вернулась в Москву, ее вынесенность за пределы духовного пространства страны усилилась многократно, а вмешательство в дела провинции во столько же раз возросло.
Старые города низведены были до уровня во всем зависимых от столицы зимовий-не зимовий, а чего-то вроде станций в Антарктиде, которые без большой земли обречены на вымирание.
– А начался этот этап с разрушения храмов...
– Теряя церкви, городки и села автоматически вынуждены были ориентироваться уже не на себя, а на областные центры. А закончилось это своеобразной трагикомедией, когда жители сел вынуждены были ехать в Москву покупать колбасу и шапки. Каждый день в столицу шли сотни товарных эшелонов с продукцией, а затем та же самая продукция вывозилась обратно уже в пассажирских поездах. Это что – бессознательно делалось властью? Не уверен. Провинция лишалась даже призрака самостоятельности.
Были и другие страшные последствия такого вот управления страной из одного центра. Речь идет о строительстве городов-гигантов. А ведь даже Сыктывкар – это громадный город. Реальной необходимости селить сотни тысяч человек в нескольких часах езды от ближайшей железнодорожной магистрали просто не было.
Эти люди покинули свои села, где могли бы стать основой культурной и экономической жизни, и затерялись в микрорайонах, оторванные от почвы, от родни. Они живут здесь словно в лагере для переселенцев, застряв на полпути из Усть-Цильмы, Княжпогоста и т.д. в Москву. В селе голодно, в Москве дорого. Сыктывкар стал компромиссом, который, впрочем, далеко не всех устраивает.
– Ну, лагерь – это, может быть, слишком сильно сказано.
– Десятилетиями в черте Сыктывкара не было ни одного храма. Ближайший находился в местечке Кочпон, куда люди ехали с вечера и ночевали у знакомых, чтобы утром попасть на литургию. И это еще не худший вариант. Были выстроены тысячи беспрестольных городов, где вообще не было храмов. До ближайшего нужно было ехать на поезде или лететь на самолете.
Над городами стали доминировать не колокольни, а трубы котельных. Те самые, над которыми сейчас все тоньше становятся дымки. Нет денег, чтобы их топить. Если раньше все упования были на Бога, все взоры обращались на храм, то сейчас на трубы. Не только потому, что народ стал менее верующим. Дело скорее в том, что он оказался в отчаянном положении. Его собрали огромными массами в городах, а потом бросили на произвол судьбы.
Доходит до отвратительных вещей. Возьмем такой район Сыктывкара, как Лесозавод. Там живут дети тех, кто строил город, создавал его промышленность, бюджет. Вплоть до начала 60-х годов у нас в городе вся экономика держалась на деревообработке. А сегодня Лесозавод замерзает. Ветхость жилфонда достигает 80 процентов.
– Что еще очень худо – люди в больших городах очень разрозненны. Им трудно организовываться, сопротивляться.
– Да, нет традиции общинной жизни, которая закладывалась в храмах. Люди не знают друг друга. Многоэтажки – вот классическое выражение нынешней «общинности». Ведь это типичные сталинские бараки, но с некоторыми удобствами и не горизонтального типа, а вертикального. Это барак, растущий в небо... Что он больше всего напоминает? То же, что и вся советская индустриализация, – Вавилонскую башню. Среди руин которой мы сейчас и живем.
Библейская Башня погибла после того, как ее строители перестали понимать друг друга. А у нас на лестничной площадке соседи очень редко знакомы. Когда глядишь в окна таких домов, зная, что здесь живут чужие друг другу люди, рождается жуткое чувство.
– А не сознательно ли это делалось? Ведь одна из главных советских идей – это добиться разрозненности населения. Его должны были объединять подконтрольные организации, партия, профсоюзы и пр. Но сами по себе люди должны были быть лишены возможности объединяться.
– Но народ, конечно, пытался с этим бороться. И с гораздо большей охотой устремлялся не на профсобрания, а во двор – за домино. Мужики создавали альтернативные центры общения. Собирались в банях, гаражах, пивных, где решали мировые проблемы и обсуждали вещи, от которых у кэгэбэшников уши вяли.
Но женщинам-то куда деваться? Да и мужики сегодня уже в банях так, как прежде, не собираются. В гости стали реже друг к другу ходить – по мере того, как растет разрыв между деревенской и городской жизнью. Люди постепенно привыкают к одиночеству и становятся все более управляемы. Как минимум экономически.
– Как решать все эти проблемы?
– Здесь есть несколько основных направлений. Мы должны четко осознать, что город в советской задумке – это губительная дорогостоящая игрушка. В России, где 60 процентов территории Север, эта игрушка тем более опасная. Здесь дорого все: ЖКХ, асфальт, освещение, транспортная составляющая.
Страну губят города, они ее душат, слишком все дорого. А реформа ЖКХ невозможна – потому она либо окончательно разорит народ, либо сожрет все бюджеты.
Куб тепла в Сыктывкаре дороже, чем в Германии, в 18 раз! Из чего складывается эта разница? Могу перечислить: расходы на транспортировку, отсутствие энергосберегающих технологий, просто кадров, способных все это обслуживать на достаточном уровне. И вообще у нас объективно все дороже. В Англии дом строится практически на голой земле, без фундамента, а у нас нулевой цикл составляет половину стоимости здания.
– Тем не менее, первый русский город – это не Киев, а Ладога.
– Да, нас всегда тянуло на Север, и мы ухитрялись там жить, даже процветать. За счет чего? Во-первых, за счет общинности, взаимовыручки. Во-вторых, благодаря правильному распределению нагрузки. В одном месте не селилось по полмиллиона человек. В-третьих, селения возникали вдоль рек, дорог, там, где в них была нужда, где людям было удобно, именно людям, а не генплану.
А у нас как? Народ стал расселяться, не слыша Бога, не слыша своего естества. Город плюхается, как инопланетная тарелка, непонятно для чего. Возьмем Усинск, Инту, Вуктыл. Почему нельзя было просто завозить в те места вахтовиков? А ведь к этому мы в конце концов и пришли. Рабочая сила привозится отовсюду – из Кирова, Татарии... но при этом тратятся сумасшедшие деньги, чтобы отапливать квартиры тех людей, которые к добыче газа, нефти никакого отношения не имеют.
– Однако есть программа переселения.
– А население Воркуты, тем не менее, упорно не желает сокращаться. Денег на программы тратится мизер. Не говоря уже о том, что расселение происходит по той же вывернутой логике, что и заселение. Где-нибудь, например, в старом поселке в Ивановской области, воткнут пятиэтажку, и стоит она там, как бельмо на глазу. И воркутинцы, которых туда переселят, никогда в этом поселке своими не станут.
– Каким должен быть следующий шаг после осознания бесперспективности существования больших городов?
– Здесь шагом ничего не решишь. Проблему деурбанизации ООН назвала одной из пяти основных, которые человечеству предстоит решать в XXI веке. И первичные действия уже предпринимаются. Так, в Мехико запрещено строить новые здания. Ломается старое в центре – на очень дорогой земле, но на этом месте сажают деревья.
В России готовится программа о переносе крупных производств из Москвы на железнодорожные, водные и прочие развилки. На Волгу, на Юг. По проекту Дмитрия Козака расселить необходимо около пяти миллионов человек. Это реально. После дефолта 1998 года из Москвы впервые после осени 41-го года выезжало на 130-150 тысяч человек больше, чем въезжало.
– А как нам быть – в Сыктывкаре?
– Для начала изменить отношение к сельской местности вокруг города. Заинтересовать в ней горожан. А у нас что? Я 15 лет прожил в районе Давпона. Там, прямо за железной дорогой, ведущей в тупик, начинается Вильгорт. Это просто продолжение Сыктывкара, гораздо более логичное, чем район Эжвы, до которого двадцать минут ехать от центра города. От Вильгорта пять минут, но это уже другой мир. Звонок туда считается междугородным. Есть транспортный разрыв. То есть Сыктывкар искусственно поделен, разорван, развивается не по естеству, а по чьей-то по дремучей воле.
А между тем Вильгорт – это близость к реке, а значит, и удобный водозабор. Там проходит трасса на Киров. А город-то как раз и должен расти на пересечении транспортных артерий, а не где попало. В организме нашем есть множество лимфоузлов. Но если они появляются не там, где надо, появляется, в лучшем случае, родинка, в худшем – раковая опухоль.
Нечто подобное произошло у нас, когда аграрную нацию загнали в «индустриальные монастыри». Начали селить вокруг огромных заводов, зажимая планами строительства.
– Фабрики, построенные при Петре Первом, были крупнейшими в Европе и самыми недолговечными. Одна за другой они разорялись.
– А народ бежал обратно в деревни – от заводских труб к храмам. Сейчас особо не побежишь. В селе сейчас голодно, холодно, нет работы, нет культурной жизни. Оттуда по максимуму выдернуты почты, школы, магазины, аптеки. И поэтому некуда бежать, хотя многие тысячи людей и хотели бы это сделать.
Если бы города строго делились своими бюджетными средствами на формирование нормальной инфраструктуры на селе, не было бы стихийного переселения в города. Чтобы спасти город, надо спасать село, вкладывать в него деньги, в том числе и на строительство церквей, чтобы желающие могли устремиться обратно на родину.
Есть простые варианты. Вот элементарный пример – в столице республики создаются бесчисленные вузы, филиалы вузов. Но почему не открывать их в том же Вильгорте? Это и дешевле – уменьшается нагрузка на ЖКХ Сыктывкара, если выедет несколько сот человек. А добираться от Вильгорта до Стефановской площади вдвое ближе, чем из Эжвы.
Можно было бы вынести и часть учреждений в райцентры, которые лежат на трассах, легко досягаемы.
– Но как быть с теми, кто уезжать из городов не собирается?
– В первую очередь, нам нужно вернуть то чувство города, любовь к нему, которые позволяют легче переносить тяготы жизни. Посмотрите, как живет большинство из нас. Дом – работа – магазин – дом. Вот маршрут, который повторяется изо дня в день. Даже в деревне человек имеет дело с гораздо большим жизненным пространством.
Бывает, переезжает человек в столичный город – Москву, Петербург – в надежде разорвать этот замкнутый круг. Думает, что там он будет в Эрмитаж ходить или на Красную площадь. Ничего подобного. Опять все повторяется: дом – работа... Это ведет к истощению психики, рождает сначала ощущение какой-то дискомфортности жизни, отвращение к среде обитания.
Люди начинают на улице мусор швырять себе под ноги, дети подъезды портят. Идет какая-то необъявленная война. Думаете только у нас так? Нет, кнопки в лифтах жгут и в Норвегии, и в Великобритании. Потому что вокруг живут чужие люди, потому что на соседнюю улицу выйти страшно, и неприятно город с его однообразными многоэтажками и заводами помещать в своем сердце.
Что делать? Вернуться к естеству, и здесь тон должна задавать Церковь. Нужно не просто строить храмы, а возводить и наименовывать их согласно православному календарному циклу, как это у нас делалось девять веков.
Должно приучать людей к мысли, что положено навещать в праздник Воскресения Христова – Воскресенскую церковь города, а в праздник Благовещения – Благовещенскую и т.д. То есть вести к тому, чтобы город воспринимался не как жилая зона, а как храмовое пространство. И от роддома до кладбища все должно быть освящено этим храмовым пространством.
И тогда появится сопричастие жизни друг друга и жизни в Боге. Есть немало случаев, когда соседи по подъезду по-настоящему знакомятся именно в церкви. И это роднит их больше, чем десятки лет сосуществования по своим закуткам. С этого, собственно, и начинаются душевный уют, чувство любви к родному городу, без которых наша жизнь здесь – это ад одиночества и заброшенности.
Беседовал В.МАМАЕВ
 | назад |
| вперед |  |
