МАСТЕРСКАЯ
РОЖДЕНИЕ ДЫМКИ
Немного о вере и об игрушках – с чего все начинается
Если говорить о начале, то его, конечно, положил Господь Бог, слепивший из глины Адама.
– Мужчин очень трудно лепить, – со знанием дела замечает одна из лучших дымковских мастериц Валентина Петровна Племянникова. И повторяет:
– Очень трудно мужская фигура дается. Образ создать – это ...о-о-х. Не просто так.
– А женская? – спрашиваю.
Валентина Петровна смачивает глину водой и тихо отвечает:
– А женская фигура, что там. Женская – нетрудная...
Барыня на фортепиано
Я давно был о ней наслышан, о том, как год за годом Валентина Петровна создавала чудные игрушки: барынь, райских птиц... Ездила с выставками по всей стране. Но однажды личная драма привела ее в Церковь. Туда, где когда-то находили утешение ее мать, бабушка, дед-диакон. И тогда стали рождаться новые образы.
Помню, вятский батюшка о.Сергий Гомаюнов восхищался: «Вот церковка: как ее слепить, ведь там колокольня? А Валентина Петровна два колокольчика взяла и прилепила прямо к куполу. Получилась церковка-невеста, а колокольчики у нее – как сережки. Нам всем знакомо сравнение Церкви с Невестой Христовой. Но то, как раскрыла этот образ через дымку Валентина Петровна, замечательно».
Ее старый дом-мастерская стоит в самом живописном месте Вятки. Рядом – приказная изба, чуть поодаль – монастырь св.Трифона Вятского, Серафимовская церковь... Вхожу, стучусь.
* * *
Обстановка самая простая. Кухонька-прихожая выглядит очень бедно, трещины в стенах. Но следом два зала – большие комнаты, заставленные бесчисленными ярко раскрашенными игрушками. Кавалеры, барыни, Великорецкий крестный ход, Иона с китом...
На стенах портреты. Запомнился один – худенькой старой женщины с крестьянским лицом и то ли с орденом, то ли с лауреатским значком на груди. Это одна из дымковских мастериц, учителей Валентины Петровны.
Их было несколько, этих легендарных русских женщин – Зоя Васильевна Пенкина, Евдокия Захаровна Кошкина, Екатерина Косс-Деньшина, – получавших высокие награды за свои игрушки, словно не кормилиц они лепили с младенцами, а изобретали лучшие в мире танки или собирали огромные урожаи.
Расцвет дымки в ХХ веке пришелся на те времена, когда отрыв от народной веры и культуры грозил стране гибелью. Недаром Сталин в первые дни войны обратился к людям, словно с амвона: «Братья и сестры». А дымка... Вспомнит солдат, как бабка в детстве лепила ему игрушку, улыбнется, разойдутся морщины от глаз. Позади у него страх, голод, разоренные храмы, разгром армии – бегущей, растерянной, злой, но пусть стынет от улыбки этого солдата кровь в жилах захватчиков. У того, кто умеет так улыбаться, есть Родина.
* * *
В те годы-то и увидела Валентина Петровна впервые это чудо... Рассказывает: «Это военное время было... Родом я с 38-го года и в детский сад ходила на удлиненный день. Мама работала часов по 12-14, а меня в садик. И там у нас была музыкальный работник Юферева, жена известного в Кирове коллекционера. Она на фортепиано играла. Это знаете как – уроки музыки, когда ребятишки прыг-скок. И вот тогда я впервые увидела дымку... Юферева всегда выставляла на фортепиано три игрушки. Всегда три игрушки. Две барыни, а третью я не помню».
Валентине очень хотелось потрогать барынь, но игрушки были бесценны. Они вышли из рук дивной мастерицы Екатерины Иосифовны Косс-Деньшиной: цветущие, прекрасные. Для детей, которые ничего, кроме деревянных да тряпичных самосшитых кукол, в руках не держали, это было чудо.
Моя мама, тоже вятская уроженка, до сих пор вспоминает, как отец им, детям, однажды привез из Санчурска по кукольной голове, на пальчик надевать. Стоила такая голова ни много ни мало, а пять копеек, но дед мой был колхозным ветеринаром и мог позволить себе такую роскошь. На большее, правда, уже не хватало.
И что такое расписанная красками блестящая барыня, стоящая на высоте фортепиано, объяснять тому, кто помнит те годы, нет нужды. И вот Валя скачет под музыку, а сама все наверх поглядывает.
«Я – глиномес»
И бабушка, и мама у нее были очень религиозны, с Богом вставали, с «Отче наш» спать ложились. А отец-то нет, не одобрял этого. Но сам был из семьи диакона. И вот ради родителя-диакона мама Валентины Петровны и вышла замуж за невера.
Электричество тогда давали редко, поэтому книги духовные читали при лучине, изредка при свечах, а еще лампадка горела. Ходили бабушка с мамой в Серафимовский собор. Он почти не закрывался и одно время оставался единственным храмом на весь город. А ведь знали большевики, сами признавали, что так, как вятские и их соседи, нижегородские, никто больше не верит.
И можно себе представить, что творилось в 40-50-е годы в Серафимовской церкви, куда не только со всего города, но даже из районов, лишенных храмов, потянулся народ. В памяти Валентины Петровны остались воздух горячий от дыхания и жара свечей, теснотища – не шевельнуться, не задавят – считай, повезло.
Валентину, даже когда она стала пионеркой, мать за руку, против воли, водила в храм причащаться к молодым тогда еще батюшкам Серафиму и Алексию. Чувства церковь вызывала смешанные. В школе одно говорят, дома – другое. Там – светлое, казенное будущее, здесь – все родное, но непонятное, да и косточки трещат, и от духоты едва жива.
* * *
Две силы тянули ее в разные стороны. И могла бы Валентина не уцелеть, надорваться душой, как это часто и незаметно происходит, если бы не игрушки. В восемнадцать лет Валентина Петровна увидела объявление о наборе учениц в дымковские мастерские. Вспоминает, с чего начиналась наука:
– Сначала учат глину готовить. Из-под Кирово-Чепецка ее привозили, там – самая лучшая. Ссыпали глину в бочки, она там замерзнет, а мы ее потом нарубим топориком, кипяточком зальем, можно лепить. Сначала колбаску, потом шарик, морковочку. Одно к другому примеряешь, смотришь, как пропорции, пластику соблюсти. Дальше – игрушки обжигаем, белим, красим. В голландке обжигали, топили ее дровами. Складывали игрушки одна на другую, как в колодец. Они прокалятся, подсохнут.
Затем белим, и вот – красить время пришло. Старые мастерицы краски сами терли, но секреты не передавали. Не положено. У меня тоже есть секреты побелки и секреты росписи. Ученицам основы даются: как белок, желток положить. А остальное они должны сами найти.
* * *
Валентина Петровна задумывается. Последняя, быть может, из великих дымковских мастериц. В одном вятском календаре нашел я недавно: «60 лет со дня рождения Валентины Петровны Племянниковой, мастерицы...» Три года спустя такое же сообщение появилось о столетии Косс-Деньшиной.
Последняя...
– У меня сейчас у самой двенадцать учениц, – говорит Племянникова, улыбаясь. – Как с ними обращаться? Как сделать так, чтобы влюбить их в это дело, чтобы не ушли? Тоже секрет. Вот вы можете влюбить в себя кого-то?
– Не уверен.
– В дело нужно влюблять. Берегу я девочек своих, дышу, как над цветами. Придут, а ты к ним с улыбкой: давайте попьем чайку. Как ко мне мастерицы обращались, так и я сейчас. И кто бы ни пришел, кто бы ни начал лепить, влюбляется. Что-то замешано в этой земле, так мне кажется... Потихоньку, шаг за шагом влюбляется. Первую игрушечку слепила, не скомкала. Потом не оторвется. Они, мои девочки, уже сейчас меня превзошли...
Потом говорит как о чем-то решенном, с чем давно сжилась:
– Я всегда знала, что я не мастер. Я глиномес. Потихоньку, потихонечку начинаю себя воспитывать. Но такой, какими были Кошкина, Пенкина, Косс-Деньшина, мне этих высот никогда не достичь. Это были такие мастера, что... не объяснить даже. Народное природное чутье в них было, благородство во всем, подход к людям, игрушке. Они лишнего не скажут, ничего в тебе не испортят.
А какие они игрушки приносили, батюшки, о-о-й! – мы приходили к ним, топтались, толкались. А они откроют, так мы ведь таяли на глазах. Сядешь вот так и думаешь: «Да я-то кто? Я-то никто».
А они ведь простые вещи делали, но ка-а-к! Мало уметь, но они ведь сердце вкладывали. С такой душой к нам относились и к своей игрушке. Не-е-т. Я – человек черствый. Мне таких высот никогда не добиться и не достичь.
– Они были верующие?
– Они неверующие не были, – отвечает Валентина Петровна, волнуясь, вспоминая. – Открыто мастерицы не молились, но ведь и мед не обязательно видеть, к нему запах приведет.
* * *
– Как вы сами к Богу пришли? – спрашиваю я ее, вспоминая череду игрушек в соседней комнате, где шествуют впереди батюшки, а за ними среди зеленых глиняных деревьев тянутся паломники с котомками. – Как решились впервые пойти в Великорецкий ход?
– А-а, как собралась? – переспрашивает Валентина Петровна сдержанно, тускнея на глазах. – Дети мои погибли, вот и пошла.
Она перестает на какое-то время мять глину. Отворачивается. Потом продолжает работу.
Выбор веры
Сына и невестку Валентины Петровны убил милиционер. О подробностях я не спрашивал, но так закончилось тихое и мирное житие.
– Погибли трагически, погибли дети, – повторяет она. – По глупости убил их гаишник. Такой вот человек. Вот тогда и отправилась я на Великую крестным ходом, хотела понять через трудности всю свою жизнь. Конечно, и моя вина была в том, что случилось, а как же! Вина матери всегда есть. Просто так у детей ничего не бывает. Это только твоя вина. Твои ошибки.
– Ненависть осталась к убийце?
– Я только молилась на суде, молилась. Ни о чем, просто молилась. Ненависть – нет, что вы! Он несчастный человек. Одиннадцать лет получил. Милиционеру – одиннадцать лет. Разве можно на него обижаться? Он ведь бедный, он несчастный. Мне его просто жалко. Не-е-т, абсолютно никакой ненависти. Стараюсь не вспоминать.
* * *
Тогда и появилась у нее мысль слепить крестный ход: как идут священники, идут женщины и дети. Одна за другой фигурки выходили на стол, труднее всего давались батюшки. По выражению Валентины Петровны, очень сложные у них одеяния, арабские. Она переделывала, приглядывалась, в каком одеянии крестят, в каком литургию служат. Разрастался год за годом крестный ход на Великую, все многолюднее становилось его изображение и у Племянниковой.
Однажды зашли к ней какие-то евангелисты из Америки, поглядели на ее сокровище и сразу: «Покупаем». Она растерялась, не зная, как отвадить, потом ответила на доступном им языке цифр, загнув немыслимую цену.
Отстали.
У нее уже был опыт общения с подобными людьми. Как-то раз знакомая – страховой агент – уговорила к американцам в секту пойти. Пообещала избавление от всех болезней. А что взамен? Однажды объявили на собрании: «Идем иконы жечь». Народ потащил из дома старинные, материнские, родовые образа. Отправились в Раздерихинский овраг, там место низкое, никто не увидит. А может, была еще одна причина. Когда-то на этом месте русские в сражении – ночь и день – убивали русских.
Валентина Петровна, как только услышала: «иконы жечь», развернулась и ушла... навстречу родным, давно покойным. Вспоминала, как молились они, неумело учили Бога почитать. Многое в памяти перебрала по дороге в Трифонов монастырь к иконе святого Николая Чудотворца – вятского заступника.
Но, глянув на икону, обмерла. С образа глядел на Валентину Петровну мертвец, с запавшими глазами и страшно оскаленным беззубым ртом. Выбежала из храма, заливаясь слезами: «Боже, до чего я дошла, что даже икона... куда я теперь?»
* * *
И вот бежит она по улице – плачет, под мышкой Библия, а на душе темным-темно. Но, видно, святой Никола рядом был. Вдруг встретился Валентине Петровне ее старый товарищ – художник. Человек замечательный. Тридцать лет уже как в храм ходил. Увидел Племянникову, удивился, спросил: «Ты что такая?»
Она объяснила. Художник отвел ее к отцу Андрею Кононову. Три часа проговорили. Так началось исцеление. Когда в другой раз подошла к испугавшему ее образу святителя, наваждение пропало, открылся ей чудотворец в истинном облике.
А прихожанкой Валентина Петровна стала все в том же Серафимовском соборе, куда ее мама с бабушкой ходили. Прошло полвека, но все так же служили здесь отец Серафим и отец Алексий, став за полвека почтенными старцами. Дождались они Валентину и скольких еще ждут – тех, кто бежит куда-то мимо храма своего детства.
Господь лучше лепит
Пока говорим, я время от времени оглядываюсь. Там, за спиной, расположилась рыба-кит, на спине которой стоит город.
– Игрушки повлияли на ваш приход к вере? – спросил я у Валентины Петровны.
– Нет, это вера повлияла на них. Что нужно для мастерства? Ты должна сидеть, как в келье, одна. Так старые мастерицы и работали, наедине с душой и сердцем. А на нас очень сильно довлело производство. Не тут точку поставил, не там кружочек нарисовал. Ну и ничего, иной раз кто подумает: «не заметят». А мастер так не должен. Нет, производство меня не сломало, но так сейчас хорошо, что я здесь одна. Рада, что из мастерских ушла, от худсоветов, от мирских соблазнов.
– А как вера повлияла?
– Игрушка – это игрушка, вера – это вера, но очень меняет Господь твой цвет на игрушках. У меня прежде много было темных цветов, но Господь тебя делает мягче, веселее, радостнее. Не хочется темных цветов, резких. Знаешь, вот здесь нужен ударчик – темную краску положить. Но все равно ищешь, как бы его помягче сделать.
– Сколько раз в жизни у вас менялись цвета?
– Когда муж умер, я делала много черноты. Темные цвета – темно-синий, темно-зеленый. Черные, темно-красные – тяжелые. Жизнь на игрушке отражается. Конечно, отражается. Мне никто ничего не говорил из деликатности. А большинство – так и не видят разницы. Или кто в таком же состоянии, как ты, – они склонность имеют покупать то, что мрачнее, потяжелее.
А потом постепенно начала я по-другому на мир смотреть, и люди заметили: «У-у, у тебя какой-то цвет совершенно другой». Веселый. Но я все фигурки очень любила, нелюбимых нет. Вот только цвет...
* * *
После прихода в Церковь стали появляться на столах Валентины Петровны Моисей в корзинке, Иона во чреве кита, символы четырех евангелистов, блудный сын, преподобный Сергий за кормлением медведя, Герасим со львом. На псалмы Давида лепила, пророка Даниила с орлами.
Батюшки по-разному относятся. Большинству нравится. Отец Серафим с внуками бывает. Отец Геннадий Волков – самый непосредственный из батюшек – радуется, как ребенок.
Но ближе всех Валентина Петровна сошлась с отцом Леонидом Софроновом, он поэт – душа родная. Племянникова для его храма сначала одного голубя вылепила в виде рельефа, вылепила и расписала. А потом другого голубя в виде лампадки сделала. И, наконец, не удержалась и самого отца Леонида слепила с его девочками. Рассказывает, смеется до слез, так что рассказ у нее получается об этом прерывистым:
– По стихам отца Леонида лепила. Они мне очень понравились. Он там пишет... ой, не могу: «Шли попята по опята, рядом с ними поп...» Вот это вылепила и подарила. Он ведет двух девочек за руки, наверху сидит третья. В жизни-то у него двое, а я на плечи третьего посадила, и короб – под грибы. А рядом попадья идет, – Валентина Петровна смеется так заливисто, как ребенок, – попадья... Он ее, конечно, очень любит. У нас батюшки – вообще чудо. Чудо.
Трифон наш Вятский, он, видно, так любит Вятку, что батюшек посылает ну прямо ангелов небесных. Трифон молится за нас, сильных нам батюшек дает, о-ри-гинальных. Что не батюшка, то какой-нибудь творческий человек. А у нас никак нельзя по-другому. Мы же такие все угловатые. Поэтому батюшки у нас должны быть очень интересные, иначе не совладать.
Отец Леонид когда увидел, как его Валентина Петровна вылепила, тоже долго смеялся. Их отец Андрей Кононов познакомил. Сказал во время хода: «Валентина, вот здесь идет творческий человек. Отец Леонид».
«А я его давно заприметила, – продолжает Племянникова, – идет высокий, худющий батюшка. Босиком. И он каждый раз как заезжает в Вятку из района, обязательно ко мне заходит. Об-бязательно. Заходит, спрашивает: «Ну-ка, что новенького слепила?»
Он долго мучился – надо ли стихи писать священнику? Да и некогда. В таком искании был. А сейчас это все так прет из него. Понял, что надо. Он ведь тоже сейчас евангельскую тему «лепит». Раньше просто писал о том, как жил. А сейчас стал на Евангелие стихи сочинять. Ну и о попятах еще... ох, не могу. Если батюшка такого стиха не напишет, совсем по-другому на него смотришь.
* * *
– Валентина Петровна, а во сне вам игрушки снятся?
– Снятся. Но проснешься и забудешь, что снилось. Так вот Господь показывает, какая она, настоящая игрушка, бывает. Он лучше меня лепит. Цвета такие божественные... Лазури какие-то, зеленая необычная, голубая необычная. Вот так вот.
Я-то цвет этот составить не могу. Сколько раз показывал Господь, да куда мне до этого! Целые горы игрушек мне Господь показывал...
– Барыни?
– Да какие там барыни! Там такие композиции, что... Нет, там барынь нет. Проснешься, думаешь: что-то хоть записать, зарисовать. Но все сотрется тут же.
– Может быть, так и появилась когда-то дымковская игрушка?
– Может быть.
Она вздыхает: «Ничего этого мне не сделать», потом смеется: «А то еще возгоржусь».
Рождение
Ну вот, глина и готова. Мастерица задумывается, что бы такого сделать. Начинает лепить козу. Мой вопрос, откуда пошла дымка, ее, видно, все еще заботит. Говорит:
– Дымке нашей лет четыреста, не меньше будет. В раскопках находят очень древние вещи, черепки от дымковских фигур. А дальше не знаю. Всякие ходят поверья. Что это в Индии было, что из Византии принесли.
...Потом снова на Великорецкий ход сворачиваем. Валентина Петровна рассказывает:
– Это ведь все цветочки и запахи, каждый день разные. Это не сказать, как здорово. Господь то воды на дорогу плеснет, то высушит. Творческая же мысль никогда не прекращается у Господа. Каждый день по-разному идешь. Когда легче, когда тяжело, когда совсем летишь. То купаву видишь желтую, то медом пахнет какая трава, как уж ее называют-то. И по цвету, и по запаху. А деревья? Видишь, у дороги березки малые растут. Через год идешь, а они уже выше тебя – березоньки, плотно-плотно так стоят. Такие чудеса. Если быть внимательным, то все заметно.
Наш разговор, собственно говоря, уже закончен, я просто так сижу, наблюдаю за работой, ни о чем не спрашиваю. А Валентина Петровна лепит, лепит, а потом и скажет что. О том, как с Валентином Распутиным в Иркутске познакомилась, с выставкой ездила, о том, «какой хороший человек и писатель Володя Крупин». Следом за козой появляется козленок – к матери жмется.
Спрашиваю:
– Что делаете? Козу и семеро козлят?
– Да, козу и семеро козлят. Сижу, играю, как ребенок, а что же я делаю?
Валентина Петровна смеется, лепит своих козлят, и словно через эту глину в руках начинает вдруг прозревать прошлое – напевно, будто сама с собой заговаривает о том, как раньше деток развлекали, когда кукол не было. Но вот появлялся у старухи кусок глины в руке:
«Она, допустим, печку мазала. Немного осталось и поняла, что «о-о-о, тут можно лепить». А рядом внучек Ванечка сидит. Говорит: «Как интересно, бабушка!» Потом ждет, когда она ее обож-же-ет. «Сейчас мы только печеньку затопим, – объясняет бабушка, – там игрушечки-то сверху положим. Они обожгутся». Дрова – они большой дар дают. А самые жаркие – это березовые. Она, старуха, этими дровами, значит, обожжет.
Потом игрушку достанет, тряпочкой оботрет, побелит, чтобы она не была такая копченая-то. И как ему интересно, Ванечке. А потом что делать? Не беленой же оставлять, когда вокруг мир Божий радуется. Берет бабушка игрушечку да и расписывает. Вот так и воспитывает. А вначале ведь, перед тем как лепить, еще и помолятся, встанут под образами: «Давай-ка мы с тобой, Ванечка, помолимся!» Помолятся, Боженьку поблагодарят. Раньше ничего без молитвы не делалось. Это мы сейчас: встанешь, да быстрей-быстрей. Только и успеешь сказать: «Господи, прости меня, грешную».
Вот так она его и воспитывала, дитя. Корову доить пошли вместе, козу – вместе, в церковь вместе. Разве Ванечка вырастет плохой? Не-е-ет. Не вырастет».
* * *
Я уточняю, глядя на то, что из рук Валентины Петровны выходит:
– Коза обнимает козленка?
– Да. Их будет семеро.
– А как она семерых-то обнимет?
– Посмотрим чего... Так козу с козленком поставим. Сейчас будем лепить козлят маленьких.
– Думаете, так и появилась дымка?
– Так вот и появилась. А какой примитив можно еще вылепить? Может, ту же буренку, ту же козочку. Допустим, что еще. Может, на соседку поглядела – какой у нее наряд, раз – и вылепила. Как-то так. Талантливые люди всегда были на Руси. А откуда талант берется? Бог дает. Какие половики красивые, вышивки делали. Все ведь наряды делала женщина.
Валентина Петровна вдруг вся вспыхивает от радости.
– А слеплю-ка я такой вот мостик, а на мостике Аленушка сидит. А под мостиком Иванушка. Он будто там в воде. Точно! Вот сразу и мысль пришла, как заговорили. Как-то подвернулось, гляди-ка...
Валентина Петровна берется за мостик, а я смотрю уже не на игрушки, а на мастерицу, любуясь, вспоминаю слова ее: «А женская фигура, что там. Женская – нетрудная».
И мне уже не нужно больше объяснять, откуда пошла дымка. Я об этом теперь и сам рассказать могу.
В.ГРИГОРЯН
Фото автора и В.БУРМИСТРОВА.
 | назад |
| вперед |  |
