ВОСПОМНИНАНИЯ
«КТО В КАРАГАНДЕ НЕ БЫВАЛ...»
Воспоминания духовных детей старца Севастиана
Память о старце Севастиане хранят все православные русские христиане – выходцы из Казахстана. Мы связались с отцом Вадимом Голубевым, который подвизается сейчас в райцентре Архангельской области – Яренске.
«У меня до сих пор лежит частица гроба преподобного Севастиана, которая мироточит, – восклицает отец Вадим, – сейчас, в эту минуту, я на нее гляжу».
Сам отец Вадим из-под Караганды. Был священником в Щучинске, потом в Петропавловске – городе, рядом с которым открытым способом добывается уран и радиоактивная пыль устилает улицы. Болезнь дочери вынудила батюшку с семейством перебраться в Россию.
– Насколько трудно сейчас русским в Казахстане? – спросил я его.
– Очень трудно. Помню, когда служил в Петропавловске, было много самоубийств среди старых людей. Пенсия – три с половиной тысяч тенге, а коммунальные услуги – три восемьсот, четыре тысячи. Стоит задержаться с оплатой, все отрезают – свет, газ. Люди замерзали и от отчаяния накладывали на себя руки. Владыка так сострадал этим несчастным, что мы несколько раз их отпевали. В селах, конечно, полегче.
– Отец Вадим, какую роль в вашей жизни сыграл старец Севастиан?
– Хотя я не видел никогда батюшку, но считаю себя его духовным чадом. Только по молитвам преподобного жива моя дочь. Мы все время ездили на его могилку, потом ко святым мощам, которые ныне почивают открытыми в Свято-Введенском соборе Караганды.
Я много ездил по России и везде встречал духовных чад батюшки. Среди них есть даже крупные руководители, например, заместитель губернатора Курганинской области.
Для Казахстана – преподобный Севастиан не только подвижник, не только учитель, но и, можно сказать, апостол. В советские времена он заново просвещал, тысячи и тысячи людей привел к Богу.
Мы публикуем сегодня рассказы духовных детей отца Севастиана о гибели сотен тысяч переселенцев в карагандинской степи, о высоте духовной жизни преподобного. Их собрала Вера Викторовна Королева. Увы, рамки газеты не позволяют передать даже малой части воспоминаний.
Вера Викторовна КОРОЛЕВА:
Вскоре после смерти батюшки приехал в Караганду владыка Иосиф. Отслужил по батюшке заупокойную Литургию, съездил на кладбище – панихиду отслужил. Кое-кого обличил, кого-то смирил, кого-то утешил – всех накормил «виноградом», кого-то сладким, кого-то горьким. И перед отъездом сказал: «Батюшка о.Севастиан преподобненький, блаженный старец, по ночам много плакал и молился. И об этом знал только Бог, и он... Он все терпел со смирением, за всех молясь Богу о спасении и вразумлении. И вот за его слезы и молитвы ко Господу благодать Святаго Духа будет на Караганде до Второго пришествия».
Владыка Иосиф любил приезжать в Караганду. Он говорил: «Караганда медом помазана», «Караганда на святых костях построена» и «Поедем в благословенную Караганду».
Протоиерей ВАЛЕРИЙ Захаров, настоятель Свято-Никольского собора (г.Алма-Ата):
В 70-х годах владыка Иосиф в одной из своих проповедей говорил такие слова: «Мы, алмаатинцы, живем у подножья Тянь-Шаньских гор. И, с одной стороны, мы счастливы тем, что красота этих гор радует глаз человека, но, с другой стороны, горы таят опасность землетрясений и селевых потоков. Но Алма-Ата никогда не будет снесена селем и никогда не будет разрушена землетрясением, потому что у нас есть замечательные молитвенники в лице митрополита Николая (Могилевского, ныне прославленного – ред.) и схиархимандрита Севастиана».
Феодосия Федотовна ПРОКОПЕНКО:
Нас привезли в Осакаровку на пятый поселок 1 августа 1931 года. С нами была наша мама, нас семеро детей. Папу вперед забрали, и мы не знали, где он.
Мы жили в Сталинградской области, папа работал в сельсовете. В 29-м году, когда стали раскулачивать зажиточных крестьян, папу записали в актив. Папа отказался отбирать у крестьян имущество, сказал: «Я не пойду, я не могу этого делать» – и тогда папу и нас всех забрали как подкулачников. Мы маломощные были крестьяне, середняки, как тогда говорили. У нас землянка была, корова, пара лошадей и несколько овечек. Папа год сидел в одиночке. А нас сначала вывезли за сорок километров от Сталинграда, а в 31-м году привезли в Осакаровку на 5-й поселок, где была ровная степь.
Пятьдесят тысяч человек было в этом поселке. Кругом милиция на лошадях – нас охраняла, чтобы не убежали. А куда побежишь? Речка там Ишим. Оттуда брали пить, там и стирали. Бурьянчик собирали, варили и кушали. В степи мы вырыли яму, как погребок, кое-чем накрыли и там жили... Люди стали умирать – повальная дезинтерия.
И наши дети начали болеть. Температура высокая, врачей нет, губки лопаются, кровь бежит, смачиваем их водичкой. 31 августа умер братик Женя, потом 11 сентября умерла Надя, сестренка, а 17 сентября утром умерла Варя – только солнышко вышло, поднялось наполовину. А солнышко только вышло всем диском, и Гриша, маленький самый, умер.
Гробов не было, ямы сами рыли и туда, в ямы, покойников бросали. С нами, спасибо ему, был с нашего хутора родной дядя Петя. Царство ему Небесное. Он маме скажет: «Ты, Даша, не волнуйся, мы твоим детям корзинки сплетем» – там хворост был. Мама всех деток в корзинки и просит ребят: «Вы подройте под бочок, чтобы туда задвинуть корзинку». А тут еще кладут, еще, еще и наверх еще, еще, а потом уже засыпают. Из пятидесяти тысяч половина осталась или нет? А у нас остались Павлик, я и Ваня, и мама с нами.
Зима началась, нас стало засыпать немножко снегом. А снег выпал, папа приехал к нам, выхлопотал на воссоединение. Папа стал работать, нам немножко полегче стало. Папа выложил дерном уголочек в норе и сверху яму накрыл дерном. Он привез с собой полушубок, который смогли передать ему в одиночку. И мы с братиком под этой шубкой всю зиму лежали, потому что мы были раздетые – в чем забрали, в том и привезли. Ели сухой паек, готовить там негде было. Чечевицу привезут, и мы жевали ее. Самой трудной была эта зима. Павлик и Ваня ее не пережили. Я одна осталась из всех детей, а также папа с мамой. На второй год уже дома возвели – перегораживали их на пять квартир, и мы сами уже печку делали.
Что мы пережили – не дай Бог! Кто в Казахстане не бывал, тот и горя не видал, а кто побудет – до гроба не забудет!
Иерей Иоанн Тимаков, заштатный священник, (г.Караганда):
Нас привезли из Самарской губернии в степь, на место будущего поселка Новая Тихоновка, в середине лета 1931 года. Я был молод, со мной были жена и маленький ребенок. Мы выкопали ямку в метр глубиной, попончиками крышу закрыли, а мешок с багажом в головах. Наш младенец прожил в этой яме месяц и умер. В 31-м и 32-м годах погибли все дети и старики... А потом и молодые стали умирать. Три бригады копали могилы (два метра ширины, пять метров длины). Зашивали человека в попонку грязную и в яму бросали. Зимой могилы копать не успевали. Покойников складывали в кучи, величиною с дом, по пятьсот-семьсот человек в каждой куче лежало друг на друге, как дрова. Второй наш ребенок тоже умер.
Я, как и другие спецпереселенцы, работал на Кировой шахте. От шахты до нашего поселка было восемь километров. И каждый день надо было ходить по степи туда и обратно. Работаешь в шахте – грунтовые воды, как дождь, льют с потолка. Выйдешь из шахты – весь мокрый, в галошах вода, портянки мокрые, только фуфайку сухую оденешь и бежишь в поселок по тридцатиградусному морозу. Пока прибежишь – одежда примерзнет к телу. Шахтеры шли с работы и замертво падали. И всю зиму на дороге лежали. Бывало, в пургу дороги не видно, а мертвецы вместо вешек лежат по степи. Их весной на телеги собирали.
До 1934 года у нас священников не было. Только один священник из старообрядцев ходил крестить детей, о. Сергий. А в 1934 году из Карлага вышел о.Иаков Пеньков. У старых жителей села Буд-Горы хранились антиминс, крест и священническое облачение. Все это отдали о.Иакову, и он стал тайно по разным домам совершать богослужения. Много раз его забирали комсомольцы и отводили в комендатуру. Ему запрещали служить, угрожая новым арестом, но о.Иаков отвечал: «Я дал обет Богу и буду служить». А знакомым старичкам говорил: «Я хочу пострадать за веру». И в 37-м году за ним пришли, забрали, и до сего дня никакой весточки от него нет.
О батюшке Севастиане я услышал в 43-м году и стал к нему ходить...
Татьяна Артемовна ИЗЮМОВА:
Родители мои – спецпереселенцы – были высланы в 31-м году из Волгоградской области. Мать с отцом и трое детей. К зиме соорудили из хвороста что-то вроде сарая и в этом совершенно нетопленном сарае жили десять семей. Окон не было, крыша едва накрывала сарай, и все лежали на нарах почти раздетые. Бывало, что папа приходил с работы, а мама и все дети лежали, засыпанные снегом. Папа разгребал снег и спрашивал: «Вы живые там?» – «Да, живые». И нечего было кушать и пить. Старший брат где-то нашел маленькую чурочку, принес отцу и говорит: «Папаня, разруби чурочку, согрей нам чая». В это время подошел комендант, взял папу за шиворот и посадил под арест на три месяца за эту чурочку.
К весне в 13-м поселке народу почти не осталось, все вымерли. Наша семья чудным образом сохранилась – и детишки, и мама. Потом перевели их в Тихоновку, там были землянки пятиквартирные из глины и караганника. И здесь уже в 39-м году я родилась. А в 40-м маму насмерть задавили в очереди за хлебом. Она была беременная. В 41-м забрали на фронт старшего брата, и он погиб. А папа работал в войну на шахте по две-три смены, это был второй фронт, каждый день на шахте убивались люди. И каждый раз, уходя на работу, папа со мной прощался: «Ну вот, доченька, вернусь-не вернусь с шахты – Бог знает».
Так мы росли. Помню, нас называли кулаками. Я не понимала смысла этого слова и у папы спрашивала: «Папочка, почему нас называют кулаками?» А он говорил: «Деточка, от того называют, что, когда мы жили в России, нам некогда было спать на подушке, мы отдыхали в поле на кулаке. От того, что мы трудились, обрабатывали землю и своими трудами кормили Россию».
Когда я впервые пришла, батюшка говорит: «А где твоя мама?» Я говорю: «Батюшка, моя мама умерла, я ее не помню». – «А она отпета?»– «Нет». – «Ну, давай твою маму отпоем». И батюшка сразу стал служить погребение по моей маме.
Василий Иванович САМАРЦЕВ:
Зима в 32-м году была очень суровой, и я своими глазами видел, как целые семьи лежали мертвыми. И у нас в течение одной недели в ту зиму умерли братики – Павел, Иван и Евгений. А как умер Геночка, мы даже не слышали. Стали звать его кушать, а Геночка мертвый. Детям маленькие ящички сделали, а грудного Павлика завернули в тряпочку, в железную трубу положили, могилку подкопали и похоронили. Вот такое было. Через два года осталось в Тихоновке пять тысяч человек. Двадцать тысяч легло там, под Старой Тихоновкой. Нас выжило двое братьев и мама.
Ольга Сергеевна МАРТЫНОВА:
С батюшкой Севастианом я познакомилась в 46-м году.
Спустя некоторое время я забеременела. Врачи сказали, что рожать нельзя, надо делать аборт. Я – к батюшке: «Что делать?» И прошу его: «Благословите меня на аборт, пожалуйста!» А он: «Ты сама в ад лезешь и меня туда тянешь!
|
В 1957 году я снова забеременела, поехала к батюшке исповедаться и причаститься. Батюшка говорит: «Я тебе гостинчик дам». А ему в то время много яблок привезли. Он долго выбирал, наконец подает мне яблоко – одна сторона красная, а другая зеленая – и говорит: «Съешь все сама, никому не давай. А родится у тебя девочка и придешь ко мне не скоро, у тебя осложнение будет после родов». Родилась у меня девочка Маша, пятнадцать лет она была здорова, а пятнадцать лет болела и в тридцать лет умерла. И яблоко было наполовину красное, наполовину зеленое.
Мария Федоровна ОРЛОВА:
Родители мои были глубоко верующие люди. Когда в 31-м году нашу семью раскулачили, папа сказал: «Что Бог послал. Мы должны испить эту чашу». Папу арестовали и содержали отдельно, и много лет прошло, пока нас объединили. А маму и нас, четверых детей, привезли в Компанейск на голую кочку, где не было ни воды, ни хлеба. Мы вырыли нору в земле и в ней жили. Петр, я, Ольга, Александра. Наша мама была беременной, и у нее извергнулся плод. Мама очень страдала, наша яма была в крови, кровь запеклась на одежде, стирать было негде – степь кругом. «Дочь, – просила мама, – ты найди камушек, брось на него эту одежду, помочи водичкой да ножками потопчи». Я маленькая была, стирать еще не умела.
В бараках нары, и люди на них чем попало прикрытые. Утром встают, мертвецов вытаскивают. Там не плакали по покойникам, не до этого было, а наша мама только молилась, читала акафисты, а мы сидели возле нее: «Мама, кушать! Мама, есть!» – «Погодите, вот я дочитаю акафист». – «Мама!» – «Ну вот, еще страничка осталась, – она тянула время, – я сейчас дочитаю, и Боженька нам поможет». Дочитает, возьмет кусочек хлеба и отрезает от него понемножку. А мы пальцем показываем: «Это кому?» – «Это Пете». – «А это кому?» – «Это Марии. Это Оле. Это Шуре». Вот так вот. Все крошечки собирали, а мама все старалась от своего пайка нам дать. И как мы выжили, как?! Это невероятно, невозможно было там выжить!
Как Бог-то помог нам! Все мы выросли, все получили высшее образование. Академию закончил Петр, Ольга и Александра – врачи, я – педагог. Это Бог нас молитвами матери сохранил, это чудо, что мы остались живы. (Вся семья окормлялась у отца Севастиана, а Ольга Федоровна стала лечащим врачом батюшки – ред.)
Муж у меня был неверующий, коммунист, часто выпивал. Жить было тяжело и морально, и материально. Трезвым муж был очень добрый, а пьяным – за веру гонял, устраивал страшные скандалы. На иконы кричал: «А-а! Эти боженята! Я их повыкидываю!» А мама, бывало, говорит: «Не ты их ставил, не тебе и выбрасывать». Мне отец дал икону «Нечаянная Радость», я поставила ее в шкафу, в укромном месте, чтобы не было видно. Там и молилась тайком.
Однажды батюшка спросил меня, как я живу. Я все ему рассказала и говорю: «Наверное, разойдусь с ним». А батюшка ничего не говорит мне, то яблоко даст, то печенье. Так и шло время.
И вот однажды прихожу домой, дома тишина. Открываю дверь в зал, а муж стоит у открытого шкафа перед иконой на коленях, полупьяный и молится: «Благаго Царя Благая Мати...» – а дальше не знает, только это одно и твердит. Я спрашиваю: «Что ты на коленях стоишь?» А он отвечает: «Ты не видишь, что я молюсь? Я ведь знаю, что у тебя там икона». Вот так, по молитвам старца, объял его страх, и стал он молиться. Но молился, когда выпьет, а трезвый – стеснялся. Потом он перестал скандалить, не стал иконы выбрасывать. Через некоторое время вдруг говорит: «Маша, давай повенчаемся с тобой». Я поразилась, не поверила, говорю: «Да ты за веру гоняешь». А он отвечает: «Давай повенчаемся и жить будем лучше. Сшей себе платье».
И детей всех на это настроил. Я пошла к батюшке, рассказала ему, а он говорит: «Вот и хорошо, приходите».
...И стал мой муж меняться. Заметил, что я в среду и пятницу скоромное не ем, придет с работы раньше меня и приготовит на ужин что-нибудь постное. Дети его спрашивают: «Что это ты, папа, постное готовишь?» А он отвечает: «Ну как же, мать наша не ест, и мы будем поститься».
Прошло время, муж заболел гриппом и говорит: «В нашем роду все скоропостижно умирают». Мы положили его в больницу – признали затемнение легких, перешедшее в рак. Перед операцией исповедывался со страхом, пособоровался, причастился, его прооперировали, и он скончался. После смерти снится мне: приходит муж домой, а я ему говорю: «Петя, выпей» – и подаю рюмку водки. Он берет, подходит к умывальнику, выливает ее и говорит: «А у нас не пьют». Вот так, молитвами старца, Господь привел мужа к спасению.
Протоиерей АЛЕКСАНДР Киселев, настоятель храма Рождества Пресвятой Богородицы (г.Караганда):
В один год в Караганде был неурожай на картофель, и батюшка своим чадам давал осенью картофель по мешку или по два на семью. В том числе дал мешок нашему дяде, семья которого состояла из трех человек. Прошла зима, и перед Пасхой дядя пришел домой и говорит своей супруге: «Шура, у наших соседей по батюшкиному благословению картошка не убывает. Им дали мешок, они всей семьей ели, а картошка не убывает». – «А мы-то с тобой, – говорит жена, – тоже картошку не покупали, а всю зиму ее варили, и у нас-то, посмотри, еще картошка есть». Вот такое чудо. Как бы незаметно, а то, что было по благословению, не убавлялось.
Татьяна Владимировна ТОРТЕНСТЕН:
На одном из здравпунктов нашей больницы работала медсестра Софья Васильевна. Ее муж был главным бухгалтером треста. Трудно представить, сколько горя перенесла эта семья. Семнадцать лет назад они трагически потеряли единственного сына, двенадцати лет. Мальчик пошел на балкон поливать цветы в ящике, хотел что-то поправить, перегнулся через перила и упал с пятого этажа. Родители стояли в столовой за столом, он переговаривался с ними с балкона, вдруг звонок в дверь, и мальчика вносят мертвого.
Потом посыпались новые беды. В 37-м году отца арестовали и осудили на десять лет. Для Софьи Васильевны наступили годы одиночества, преследования, безработица, голод. Но все они перенесли спокойно, перетерпели. Давно все это позади, теперь жили они в большом доме, в достатке, но... подступала старость, и бездетным супругам захотелось взять на воспитание ребенка-мальчика.
В городе Куйбышеве находился большой Дом младенца, где были собраны круглые сироты до семи лет. Супруги собрались туда поехать и выбрать себе мальчика. Одна из духовных дочерей батюшки сказала Софье Васильевне, что если они хотят, чтобы этот ребенок был к счастью, то надо сначала съездить к о.Севастиану и попросить благословения.
|
Билеты в Куйбышев были уже куплены, до отъезда оставался еще один день, и Софья Васильевна с духовной дочерью старца поехали к нему. Приехав, они узнали, что батюшка болен – лежит и никого не принимает. Вдруг батюшка дал звонок из кельи. Спросил, кто пришел, и сказал, чтобы приехавшие зашли. Они зашли, встали на колени возле его кровати. Батюшка внимательно выслушал и, не поднимая головы с подушки, сказал: «Это хорошее желание, поезжайте. Можно взять ребенка, но только девочку. Мальчика брать нельзя». И, благословляя Софью Васильевну, повторил: «Благословляю взять девочку лет трех». Поблагодарив старца, они ушли. Софья Васильевна волновалась, как ее муж расстанется с мечтой о мальчике.
Через несколько дней супруги вернулись из Куйбышева и привезли с собой трехлетнюю девочку. Она была приветливой, ласковой, больше всего льнула к отцу, но была очень некрасивой. Не то, чтобы черты лица в отдельности были неправильны, нет, все было нормально, а в общем ребенок был некрасив. Но счастливые родители этого не замечали. Они радостно рассказывали, как произошел выбор ребенка.
Когда они завершили оформление в канцелярии Дома младенца документов на взятие ребенка, им сказали: «А теперь идите, выбирайте любого, который понравится. Сейчас их будут поднимать после дневного сна и высаживать на горшки, а вы ходите между ними и выбирайте». – «Не успели мы пройти вдоль одной стены «горшечной» комнаты, – говорит Софья Васильевна, – как с другого конца комнаты подбежала к нам девочка, обхватила ручонками ногу мужа, прижалась лицом к колену и, вздрагивая всем телом, закричала: «Папа мой приехал! Мой папочка приехал!» Воспитательница оттащила ее, взяла на руки и сказала: «Не смущайтесь, выбирайте, смотрите». – «Нет, – сказал муж, – выбирать мы уже не будем. Она сама нас выбрала. Оформите нам эту девочку». Так и привезли они домой некрасивую девочку и полюбили ее за то, что она сама их «узнала». Радостно стало в доме, девочка росла веселой, очень послушной и услужливой. Обожала отца. Когда он приходил с работы домой, бросалась снимать с его ног ботинки и несла из спальной тапочки. Стараясь помочь матери, хватала веник и мела пол. «Мы ничему этому ее не учили, – говорила Софья Васильевна, – все сама придумывает».
Через четыре года девочка пошла в школу и оказалась очень способной и прилежной. И стала она выправляться и хорошеть, исчезла ее некрасивость. Окружающие говорили: «Софья Васильевна, а дочка ваша хорошеет». А та отвечала: «Она всегда была хорошенькой».
Вот оно, благословение батюшки и послушание ему.
Однажды мы вдвоем с Р.Г. (подругой – ред.) возвращались в Караганду из Сарани. Автобус вел молодой человек чеченской национальности. В пути нас обогнал другой автобус, и его водитель, тоже молодой русский парень, высунув из кабины голову, крикнул чеченцу со смехом: «Тащишься, как старая кляча!» Чеченец вспыхнул, нажал на большую скорость и погнал машину, чтобы обогнать обидчика. А тот тоже прибавил газу. Несется наша машина, подскакивает на неровностях дороги так, что люди, стоящие в проходе, головами о потолок ударяются. Ужас и страх сжали сердце. Вот шоссе делает зигзаг, огибая поле со скошенной пшеницей. И, к ужасу своему, мы видим, что шофер наш, чтобы срезать расстояние, съезжает с шоссе и гонит машину по бугристому полю. Автобус скачет по кочкам, качается с боку на бок, вот-вот сорвутся колеса, и автобус повалится, ломая наши кости.
Дети плачут, все просят кондуктора остановить шофера, а она сама, бледная, как бумага, кричит: «Да кто его сейчас остановит, когда он в такой дикий азарт впал?!» Понимая, что мы на краю гибели, я стала молиться, мысленно взывать к батюшке: «Батюшка! Отец Севастиан! Спаси! Помоги!» Смотрю в окно и вижу, что первый автобус остановился на шоссе, все пассажиры из него выходят, толпятся вокруг автобуса. Что такое? Колесо у автобуса свалилось. Наш шофер поехал тише, выехал на шоссе и молча проехал мимо первого, даже из кабины не выглянул.
На другой день была Всенощная под праздник. Я приехала в Михайловку рано и ждала в сторонке, когда батюшка пойдет в церковь. Хотела ему рассказать, сколько страха мы вчера натерпелись, а он сам спрашивает: «Это вы вчера мне кричали: «Батюшка, спаси да помоги?» – «Да, батюшка, я». – «Так надо же, когда меня зовешь, все говорить: кто зовет, от чего спаси, а то мне же трудно. Слышу: «Спаси!» А кого? От чего? Ну, благополучно доехали?»
Я просто обомлела: «Благополучно, батюшка».
 | назад |
| вперед |  |
