ПАМЯТЬ

БЛОКАДНЫЙ ХРАМ

27 января – 60 лет со дня полного снятия блокады города Ленинграда

Преодолевая забвение

В парке Мира у немецкого кладбища в деревне Сологубовка, на месте ожесточенных боев под Ленинградом, стоит Успенский храм. В наше время его отреставрировали на немецкие пожертвования.

– Мы делаем иконостас, строгаем доски, а в них осколки от снарядов, сплющенные пули. Доски-то из местного леса, а все ленинградские леса пронизаны, нашпигованы железом войны, – рассказывает настоятель храма протоиерей Вячеслав Харитонов.

Еще в нашем храме создается алтарь славы воинам России, георгиевским кавалерам. Я также собираю списки погибших солдат, пропавших без вести. Статус этих солдат очень часто занижен, так как считается, что среди них могли быть и перебежчики. Да, перебежчиков было много. Но из-за этого предаются забвению имена тех, кто сражался и погибал за Отечество. Родственники и семья смирились с потерей и очень редко занимаются поисками своих родных. Этим заняты отряды поисковиков, которые работают в наших краях. Они извлекают останки погибших солдат из земли и пытаются найти хоть что-то, по которому можно было бы определить имя, фамилию солдата. Затем имена погибших, считавшихся без вести пропавшими, ребята отдают в наш храм, и мы заносим их в синодики и помянники, молимся об упокоении...

Будни блокады

В те блокадные дни Ленинград жил, работал и... молился. Здесь тоже были свои герои – это протоиереи Славницкий, Горемыкин. Своим личным мужеством, огненной верой, жертвенностью они многим спасли жизнь, многих проводили в иной мир молитвой, ласковым и утешающим словом.

– Как страшно, когда люди теряют веру. Человек умирает в блокадном городе, его подбирают и везут на свалку к общим могилам, – рассказывает старушка, посетительница выставки. На глазах у нее слезы. – Папа и мама лежали уже совсем обессилевшие от голода. Я ходила по Литейному проспекту через Неву, по льду, на Петроградскую сторону за похлебкой из хрящей. По дороге видела замерзающих людей. Идет человек, падает в снег, сначала пытается встать – не может, потом замерзает... Один, другой... Чем могла я им помочь в свои неполные 11 лет? Однажды мимо меня проехала машина, закрытая брезентом. Когда машина была уже впереди, брезент сзади распахнулся, и я увидела... Страшно вспоминать. Горы трупов, как дрова, наваленные один на другой. А ведь это люди. Машина шла, а их головы раскачивались в такт движения машины. Каково-то их душам бессмертным при таком погребении? Бога забыли мы, вот и получили эту блокаду за свое отступничество.

Немцы и русские

Отец Вячеслав рассказывает:

– У меня рядом с храмом немецкое кладбище, и там захоронен немец, тот до войны хотел стать священником. Он погиб, спасая жизнь нашему офицеру, вытаскивая его на Синявинских высотах с поля боя. И никто не стрелял – ни наши, ни немцы. Погиб от шальной пули. И вот ко мне в руки попал дневник этого «фашистского» солдата. Удивительно! Как он описывает то, что с ним происходило в войну, – это взгляд христианина. Лично для меня дневник разрушил тот стереотип немцев времен войны, будто все они были идеологически обработанными нацистами. Погибший солдат – совершенно другой человек. Очень много я сейчас встречаюсь с немецкими ветеранами войны. В Германии были люди, которые оказались просто жертвами обстоятельств. Если бы они не присоединились к вермахту и отказались идти на войну, то их ждал бы концлагерь.

У раскаленной печурки

И снова из воспоминаний одной посетительницы выставки «Блокадный храм».

– Когда началась война, мне исполнилось 8 лет. В начале зимы 1942 года, когда голод еще не совсем свалил нас, к моему отцу захаживал сосед, списанный после ранения солдат, чудом вернувшийся после Невской Дубровки. Папа тоже успел немного повоевать – он был бойцом Ленинградской обороны. Взрослые подолгу сидели у «буржуйки», сделанной из ведра, с выведенной в печь трубой. Я тихо пристраивалась к ним, обогревая застывшие руки.

Мне тогда часто приходилось сталкиваться со смертью. Кто виноват в ней? Немцы, война, блокада... Тогда я, конечно, не думала об этом. Просто слушала тихонько разговор двоих взрослых у раскаленной печурки. Два человека, которым я верила, говорили о бессмысленных, порою заранее обреченных на неудачу штурмах немецких укреплений. В них участвовали сотни русских солдат, сражавшихся с вооруженными до зубов немцами, заваливая их своими безоружными, беззащитными телами. Из этих рассказов я впервые услышала о том, что не все поголовно немцы жестоки и беспощадны. Им не чужды были жалость и милосердие. Как оказалось, наш сосед остался жив только благодаря милосердию немецкого офицера, запретившего солдатам добивать раненых. Слушала я эти рассказы, и мое детское сердце переполнялось горечью, обидой и возмущением. И как-то на следующий день после очередной такой встречи на книжной полке появилась надпись: «Я отомщу за всех т.Сталину». Ну и досталось же мне тогда за этот порыв! Больше откровений взрослых я не слышала. А папа мой месяца через полтора скончался от голода.

Церковь в оккупации

– На оккупированных территориях немцы открывали храмы, – рассказывает о.Вячеслав. – Это была часть геббельсовской пропаганды на сближение с местным населением, чтобы снискать симпатии верующих. В нашем северном крае во время оккупации существовала Псковская миссия, окормляемая Псковским архиереем. Она была частью Русской Православной Церкви. В церквях возносилось имя Синода, который находился в Москве, в этих церквях наши соотечественники молились о победе русского советского оружия. Известны также и многие примеры героического сопротивления фашистам людей верующих, и участие их в партизанском движении. Так что Геббельс просчитался в своих ожиданиях...

Иерей Вячеслав уже давно занимается военной историей блокадного Ленинграда, историей тогдашнего противостояния русских и немцев. Его взгляд лишен всяких идеологических прикрас, политических предпочтений.

– После отступления наших войск в немецком обозе была женщина по имени Александра Павловна Минаева, – рассказывает священник. – Ей нужно было добраться к родным. У нее ничего не было, и немецкий солдат дал ей 3 килограмма соли. В условиях военного времени это было богатством. Тогда эта женщина взяла дорогую ей икону Казанской Божией Матери и, благословив немца, сказала: «Эта икона будет спасать вас от несчастья». Солдат записал эти слова. Он выжил, прошел всю войну и искренне считает, что благословение русской женщины и эта икона спасли ему жизнь. Казанскую икону он хранил у себя дома как великую святыню всю жизнь. Когда же узнал, что в России на этой земле открывается храм Примирения, то прислал ее к нам. Для меня это особая святыня.

Икона Божией Матери Казанская находится сейчас среди экспонатов выставки.

– Другую икону – образ Пресвятой Богородицы, – продолжает о.Вячеслав, – спас из горящего дома немецкий солдат. Он заскочил в дом и схватил, по его мнению, самое дорогое: икону, которую он положил за пазуху. Русская Богоматерь прошла с ним всю войну. Я видел фотографию этой иконы в его доме. Она висит как священный предмет. И этот ветеран прислал очень хороший список с иконы.

Лжесвященник

Храм, в котором служит сейчас о.Вячеслав, был крайним в прифронтовой полосе, находился в 15 км от места боев. Это район Синявинских высот. Рядом Невский пятачок, крупный транспортный узел Мга, взятие которого для немцев было бы завершением транспортной блокады Ленинграда.

– И вот я узнал, – вспоминает о.Вячеслав, – что храм при немцах был открыт в 1942-1944 годах. Служил в нем священник. Я нашел людей, которых он крестил. Люди говорили о том, что религиозный энтузиазм в то время был фантастическим. На службу приходили все, кто мог дойти, кто мог передвигаться, приходили, невзирая на опасность. Нередко заходили и немецкие летчики – рядом размещался аэродром. И они, видя энтузиазм наших верующих, усваивали даже некоторые православные привычки. Не понимая ни слова службы, осеняли себя крестным знамением. Наверное, религиозная жажда была и у солдат, воевавших на той стороне.

Я стал искать сведения о священнике, служившем здесь. И искал я его как героя, ибо слухи о том, что он сотрудничал с партизанами, были очень устойчивы. Нашел свидетелей, которые говорили, что он давал партизанам информацию о технике на аэродроме, о раненых в больнице (это была крупная немецкая тыловая больница). Но в конце поисков нашел я совершенно другую и очень неоднозначную личность. Сами посудите, такая была история... Перед войной замначальника политотдела милиции Ленинграда и Ленинградской области Иван Амосов апеллировал на очередную правительственную награду. Когда стали разбираться, выяснилось, что он апеллирует напрасно. И более того, стали выяснять историю его первой награды, и оказалась, что она тоже получена им ни за что. Амосова посадили в тюрьму. А во время оккупации он вдруг оказывается на немецкой территории.

Еще будучи мальчиком, Амосов проходил послушание в одном из монастырей или храмов России. Хорошо знал чинопоследование, порядок богослужебных уставов Церкви. В предвоенные годы по долгу службы Иван Амосов, безусловно, был причастен к террору в отношении Церкви. А на немецкой территории он выдает себя за священника, репрессированного сталинским режимом. Немцы позволяют ему служить. Он перемещается от храма к храму. Но на каждом приходе его разоблачают верующие как «самосвята». Он был представлен архиепископу Сергию – начальнику Псковской миссии – как священник. Но и там его быстро «вычислили». Я разговаривал с ныне здравствующим архимандритом Кириллом Начисом, и он сказал: «Да, конечно, мы знали, что это «самосвят». Архиепископ Сергий заявил гестапо, что нам не нужен такой священник. На что получил ответ: «Не трогайте его, он наш». Этот «священник» был направлен, в частности, в мой храм. Он окормлял несколько храмов прифронтовой полосы. И более того, «самосвят» Иван Амосов стал благочинным прифронтового округа.

Вот такой феномен войны. Амосов был человеком, работавшим на две разведки. Он работал на НКВД, давал сведения партизанам, и он же «стучал» в гестапо. После служб Амосов частенько устраивал крестные ходы. С точки зрения разведки, это очень удобно: идешь крестным ходом и смотришь расположение солдат противника, а потом через старосту передаешь информацию партизанам. Его шесть раз арестовывало гестапо по подозрению в том, что он связан с партизанами. И шесть раз Амосов сдавал наших соотечественников, предавая их в руки гестапо. Выдавал не просто так: в основном это были честные священники, миряне – те, кто в дальнейшем мог его разоблачить и выдать. После войны этот «священник» все-таки отсидел в наших лагерях, но был реабилитирован в силу того, что действительно работал на партизан.

Когда о.Вячеслав рассказал своим прихожанам, престарелым людям, историю этого человека-«самосвята», реакция их была совершенно поразительной: «Батюшка, что же нам делать! Он же нас крестил!?» Амосов знал крещальный обряд и как служащий священник совершал это таинство. Услышав, что таинство крещения признается в этом случае действительным, прихожане успокоились.

Помолчав, о.Вячеслав добавил, видимо, то, чего не сказал своим прихожанам:

– Но ведь он служил и литургии... Крестить ввиду разных обстоятельств у нас могут и миряне, но литургисать, причащать... Это были лжелитургии. Тут уж ничего не поделаешь.

Это лишь одна из маленьких страничек блокады и оккупации, связанная с православием. Но и по ней видно, насколько все было неоднозначно на этой войне.

«Демонтаж»

Долгое время оставались пробелы в военной истории Успенского храма. Как он лишился своих куполов, насколько и от кого пострадал в военное лихолетье? Ответом на эти вопросы стала публикация в мае 2002 года в немецком журнале ветеранов войны «Камераден» воспоминаний человека, непосредственно участвовавшего в демонтаже церковных куполов. Вот о чем поведал бывший командир взвода Герман Унфердорбен:

«С прорывом блокады Ленинграда 18 января 1943 года линия фронта вплотную подошла к Синявинским высотам, за которые сразу же развернулись кровопролитные бои. К тому времени у церкви в Сологубовке уже появились несколько немецких солдатских кладбищ, в том числе и 21-й пехотной дивизии. Сама церковь с приближением фронта превратилась в идеальный ориентир для советской дальнобойной артиллерии. В штабе нашей 18-й армии было принято решение демонтировать купола церкви, которые были видны за многие километры.

В связи с тем, что здание церкви продолжало использоваться для различных целей, купола не стали взрывать, а сняли с применением инженерно-технических средств. В течение недели, с 26 марта по 1 апреля 1943 года, саперам 21-го батальона удалось завершить демонтаж, сложив купола рядом с храмом. Все это время в церкви продолжала работать немецкая почтовая служба, а одна из пристроек служила здешней русской церковной общине местом совершения религиозных обрядов. В подвале, защищавшем от бомб и снарядов, располагался полевой госпиталь вермахта. Дальнейшая судьба куполов осталась неизвестной, так как батальон срочно перебросили к берегу Невы».

21 января 1944 года Мга, а затем и Сологубовка были освобождены советскими войсками. Церковь, лишенная куполов, скорее напоминала развалины, чем действующий храм. На долгие послевоенные годы она превратилась в склад, а с развалом совхоза стала ненужной и для этих целей. Над утонувшими в почве руинами вырос целый лес, дорога к храму также заросла. Частыми гостями в нем стали лошади и коровы, спасавшиеся в его прохладе от летней жары.

Храм Примирения

– Я начал с реставрации храма, и мне, конечно, не хватало средств, – вспоминает о. Вячеслав. – Поэтому я обратился к немцам, чтобы совместными усилиями восстановить этот храм. Но немецкая сторона заявила, что все это разрушили русские. Действительно, много храмов было разрушено именно после войны. Но тут-то было не так. Сначала я нашел русских свидетелей, местных жителей, потом вышел и на тех бывших немецких солдат, которые разрушали. Их показания и стали той зацепкой, которая подвигнула немцев на восстановление нашего храма.

В Германии существует Немецкий союз по уходу за воинскими захоронениями. Восстановление храма – не их задача. Но когда я предложил провести в Германии кампанию по сбору средств через средства массовой информации, немцы – сердечный народ – откликнулись. И вот он сейчас восстановлен. Сделана прекрасная роспись в куполе, восстановлен главный иконостас. У нас три очень больших придела. Немецкие делегации приезжают все время. В подвале храма действует российско-немецкий музей истории.

– Что касается отношения немцев к нам, – заканчивает свой рассказ иерей Вячеслав, – я свидетельствую, что огромная, подавляющая масса немецких ветеранов едут сюда с чувством покаяния. Иконостас, например, в моем храме писал немецкий иконописец, который косвенно участвовал в разрушении храмов в Греции и России. После войны покаялся, поехал на Афон, изучил иконопись, стал другом афонских монахов. И вот его последнее приношение в этой жизни – эти иконы в дань памяти жертвам блокады. Они написаны в византийском стиле, на высоком уровне. Вот оно – зримое покаяние. Может, Господь и примет его.

И.ВЯЗОВСКИЙ

назад

вперед

На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Почта.Гостевая книга